Шрифт:
— Нет, бензин, — возразила Элисон. — Меня тошнит от него.
20
Погода во второй половине дня начала меняться. Поднялся ветер, нагнал тучи, которые повисли над горами.
Гвин тоже стал укладываться. Его мать ходила по дому молча и выполняла свою работу особенно тщательно — отчего становилось еще труднее все это наблюдать и переносить.
Долина была забита тучами.
— Эй, уже четыре часа! Ты не забыла?
Элисон выронила альбом для рисования. В дверях гостиной стоял Гвин.
— Что ты здесь делаешь? — проговорила она.
— Стою около кресла, как видишь.
— Тебя же просили не заходить…
— Извините, мисс. Вы меня теперь уволите, мисс?
— Может зайти мама!
— Ну и пусть заходит. Послезавтра меня тут не будет. У нас остался один день, Элисон. Один день. Ты ничего не хочешь мне сказать?
— Мама видела нас на горе. Смотрела в бинокль! Сейчас она где-то здесь… Поджидает меня… Гвин! Я не могу… Уходи, пожалуйста.
— Я уйду послезавтра, вернее, уеду. Поэтому пришел. Мне терять нечего.
— А мне есть чего! Ты не понимаешь! — Элисон почти плакала.
— Скажи, чтобы я понял. Я слушаю.
— Уходи!
— Красивый здесь камин, верно? — сказал Гвин. — Гляди, как разрисованы кафельные плиты! Это ручная работа…
Элисон с треском распахнула створки доходящего до полу окна, выбежала прямо на дорожку сада.
— Огород у нас там, направо! — крикнул ей вдогонку Гвин. — Не заблудись!
Он нагнал ее меньше чем через минуту.
— Ну, уйди же! — рассердилась она. — Какой ты! Нас увидят.
— Не обязательно, — сказал он. — Конечно, в огороде лучше и спокойней. Побежали туда! Или останемся здесь? Решай! Твоя воля для меня закон.
На огород можно было попасть, если свернуть с дорожки вправо и потом вниз. Он был окружен невысокой каменной стеной и живой изгородью — кустарником, который поднимался выше стены, густой и непроницаемый. Скамейка, сбитая из досок корабельной сосны, стояла в одном из разрывов изгороди; отсюда открывался вид на реку и на горы.
— Вон по той лощине, видишь… — сказал Гвин, — ходили к водопою лисы. К тому водопаду. Он так защищен скалами, что людям не подобраться. Собаки там теряли след. Лисы выжидали, пока все уйдут, и выходили на торфяную дорогу. Хитрющие, верно?
— Что ты хочешь? — спросила Элисон.
— Ты уже задавала этот вопрос. Ничего нового я тебе не скажу. Подумай сама.
— Но, Гвин… Ты не можешь никак понять… Я действительно не могу с тобой видеться. Не не хочу, а не могу. Мама мне таким угрожает… И она выполнит угрозу.
— Что же за угроза? — спросил Гвин. — Что она может сделать? Заковать тебя в цепи в подземной темнице? Запереть в башне? Тебя случайно зовут не Франсуа Бонивар? Ты не шильонский узник?.. А что еще она может? Застрелить тебя?
— Перестань… Мама сказала… Сказала, что, если еще хоть раз увидит нас вместе, она… она не позволит мне посещать занятия хора.
— Что? — переспросил Гвин.
— Да, и она это сделает. Мне придется оставить хоровое пение. А еще она не продлит мой абонемент.
— Абонемент?
— В теннисный клуб.
— В клуб…
— Гвин, ты совсем не понимаешь…
— Гвин, Гвин, Гвин! Не понимаешь! Не понимаешь! Все я понимаю!
— Перестань кричать. Нас услышат.
— Пускай слышат! Какое мне дело?.. Значит, так прямо и сказала твоя мамочка?
— Да. Не знаю, чему ты…
— А ты не сказала ей, куда она может отправляться со своим хором и теннисом?
— Гвин! Что ты такое говоришь?!
— Из-за этого ты последние пять дней не хотела со мной видеться?
— Я боялась.
— А там, на горе, не боялась?
— Нет. Там было хорошо. Мы о многом поговорили.
— И за это ты преподнесла мне подарок? — Гвин сунул руку в карман своей куртки. — Эту коробочку.
— Да. И вообще. Хотела тебе что-нибудь на память…
— Но хоровое пение и теннис все зачеркнули?
— Нет. Но я не хочу… не могу расстраивать маму.
— Конечно, старушка. Ты же воспитанная девочка. Разве ты можешь огорчить свою мамочку таким страшным поступком?
— Не злись. Я боюсь тебя, когда ты злишься.
— Я не злюсь, Элисон, — сказал Гвин. — Ладно, хватит об этом… Узнала что-нибудь о вашем родственнике? О Бертраме?
— Да. У него были очень умелые руки. Всех этих животных, которые в бильярдной, он сделал сам. И стеклянные ящики тоже.
— Это все, что ты узнала?
— Мама больше ничего не говорила. Не хотела о нем говорить.