Таковы были различные по характерам два самых видных борца новой италийской буржуазии, которая, стряхнув вековое ярмо знати, возникла в прежних средних классах, стремясь распространить свое могущество на Италию и весь мир. Граждане переходили из одного города в другой и смешивались; учащались как браки между жителями различных городов, так и дружественные и деловые отношения и коммерческие соглашения; латинский язык распространялся и становился языком общим; повсюду в Италии прививались одни и те же привычки, предавались одним и тем же порокам, изучали одну и ту же греческую философию, риторику и латинское красноречие.

Однако усилия разлагавшейся аристократии, которая хотела предупредить свое падение, и усилия новой буржуазии, стремившейся к возвышению, ускорили разрушение древнего общества. В хаосе этого социального разложения и возрождения со страшной силой обрушился на Италию весь эгоизм, свойственный семье, клиентеле, партии и классу. Недоставало солдат и денег, наборы войска делались все затруднительнее; государственные финансы, несмотря на значительные доходы из провинций Азии, скоро были поколеблены издержками, шедшими на покупку хлеба [166] и военную обмундировку согласно законам Гая Гракха. Внешняя политика под влиянием этого военного упадка сделалась повсюду неопределенной, робкой, колеблющейся. Не было более завоеваний, которые не были бы вынужденными; перестали внимательно следить за независимыми соседними государствами. Глава прежних владений пергамского царя, Рим скоро распространил свое владычество внутрь Малой Азии путем обширной системы клиентелы. Он легко подчинил своему протекторату республики Родоса, Кизика и Гераклеи, союз ликийских республик и галатских государств. [167] Но Рим пренебрегал обширным понтийским царством, которое, омываемое Черным морем, простиралось за этими государствами и образовалось в начале III в. до P. X., при разложении империи Александра из народов, различных по языку, обычаям и расам, но объединенных властью династии Митридатов, знатной персидской фамилии, подвергнувшейся эллинизации. С 125 до 121 г., помогая союзной Массалии и охраняя путь сообщения между Италией и Испанией, которым угрожали независимые галлы, Рим вел войну с арвернами, царь которых Бетуит основал род галльской империи, заставив большинство кельтов, живших между Альпами и Рейном, признать себя верховным вождем. Бетуит был побежден и взят в плен; арвернская империя рушилась, но Рим удовольствовался заключением союзов с главными галльскими народами, в том числе с эдуями, и обращением в римскую провинцию нарбонской Галлии, т. е. части Франции между Альпами и Роной. В 121 г. Метелл завоевал Балеарские острова; но скоро на границах и в уже завоеванных странах совершенно прекратились войны с варварскими народами. Военная добыча, таким образом, иссякла в тот момент, когда стали увеличиваться нужды знати и среднего класса, и Италия скоро сделалась добычей собственных аппетитов.

Партия крупных собственников быстро использовала свое могущество, снова достигнутое после смерти Гая; в самый год убийства был утвержден сенатом закон, по которому земли, наделенные триумвирами, могли быть продаваемы; два года спустя, в 119 г., комиции приняли решение об отмене гракховских аграрных законов, предписывая как вознаграждение, чтобы суммы, полученные от аренды общественных земель, были распределены народу. [168]

Но скоро была сделана еще более смелая попытка. Испуганные пересмотром прав владения на землю, предпринятым Гракхами, большое число лиц, начавших производить затраты на возделывание общественных земель, захотело обеспечить себя; множество собственников, тревожимых своими долгами и возрастающей дороговизной жизни, старались найти новый источник доходов; наконец, много лиц, посланных Гракхами в их колонии, скучали простой сельской жизнью и желали продать земли, нарезанные им триумвирами. Закон, искусно выработанный в 111 г. народным трибуном Спурием Торием, [169] удовлетворил всех. Этот закон объявлял частной собственностью, т. е. внесенной в ценз и могущей быть проданной, переданной путем дарения или по наследству, общественные земли, которые триумвиры объявили законной собственностью, т. е. 500 югеров земли для главы семейства и столько же для его сыновей, [170] то же было постановлено по отношению к общественным землям, данным в вознаграждение за отобранные при ревизии земли, [171] к землям, распределенным тем или другим способом вследствие законов Гракхов, [172] и, наконец, по отношению к землям, занятым после принятия законов Гракхов, в размере не свыше 30 югеров при условии их обработки. [173] Кроме того, уничтожалась по отношению к этим общественным землям юрисдикция триумвиров, столь тяжелая для крупных собственников; она поручалась магистратам: консулам, преторам, цензорам, согласно традиции выбиравшимся из среды знати. Наконец, благодетельные действия закона распространялись не только на римских граждан, но и на латинов и союзников. [174] В таком виде закон мог быть принят. Стоимость общественных земель, обращенных в частную собственность, сейчас же повысилась; задолжавшие собственники могли продавать свои поля, с которых прежде они имели только продукты. Лица, начавшие помещать свои капиталы в земли, успокоились, и сделки на собственность возобновились с новой силой. Между тем государство, уже обедневшее, теряло таким образом большую часть того обширного домена, который был такой крупной поддержкой в превратностях прошлого. Закон мог, таким образом, казаться людям предусмотрительным — и таким он был в действительности, по мысли его авторов, — нападением алчности частных лиц на общественное наследие. Никто не мог предвидеть его последствий, которые должны были быть значительными и благодетельными. Этот закон в действительности разрушал последние следы древнего аграрного коммунизма. Почти вся земля Италии сделалась частной собственностью вследствие экономической революции, аналогичной европейской революции прошлого века, когда продавались частным лицам земли «мертвой руки». Это еще лишний раз доказывает, что действия исторических личностей должны быть судимы скорее по их намерениям и мотивам, нежели по их результатам, которых часто не предвидят сами их творцы.

Но если падающая аристократия и образующаяся буржуазия нападали вместе в Италии на вековые угодья Рима, то аристократия вследствие той же неумеренности аппетитов посягала, кроме того, на еще более драгоценное достояние — на мировой престиж Рима. Ни один класс не теряет так всецело чувство добра и зла, как задолжавшая и праздная аристократия, завидующая плутократии новых миллионеров, старающаяся сохранить за собой первое место, роскошь, возможность наслаждений, которые исчезают вместе с бедностью. Рим видел много скандалов среди своей аристократии: продажных судей, взяточников правителей, сенаторов, расхищавших общественные земли; Луция Корнелия Суллу, последнего потомка весьма благородной, но разорившейся фамилии, умного и образованного человека, проводившего все время в кругу мимов, шутов, певцов, танцоров. и поправившего свое родовое имение наследством одной греческой куртизанки. [175] Но почтение, оказываемое древнейшей аристократии, равно как и удивление, которое чувствуют к бывшему могущественному сословию, сохранялось у людей еще долго после начала ее упадка, и, таким образом, Рим еще питался иллюзией насчет своей знати, как имеет, быть может, в настоящее время подобные иллюзии страна, аристократия которой идет к подобному же упадку, — я говорю об Англии. Рим не знал, какие успехи сделали среди современной Гракхам знати нездоровая лихорадка удовольствий, ненасытных наслаждений, продажность, ажиотаж, цинизм. Африканский скандал, начавшийся в 112 г., должен был сразу открыть Риму все эти ужасы.

Нумидийский царь Миципса, умерший в 118 г., оставил в качестве регента и опекуна своих двух законных сыновей Югурту, своего незаконного сына, человека хитрого и честолюбивого. Но Югурта, стремясь один захватить царство, скоро убил одного из своих братьев и начал войну с другим, возбуждая мятежи, в которые пришлось вмешаться римскому правительству. Тогда увидали, что государство, победившее Ганнибала и обратившее в пепел Карфаген, одряхлело до такой степени, что не может справиться с вождем варварского кочевого племени, и главное, потому, что последний подкупал комиссаров, посланных наблюдать за его действиями, сенаторов, которые должны были его судить, генералов, которые должны были с ним сражаться; лишь с большим трудом нашелся среди аристократии человек, один из Метеллов, который действительно повел с Югуртой войну вместо того, чтобы выманивать у него деньги. Этот ужасающий позор аристократии сразу усилил огонь демократических страстей, тлевших под пеплом в течение тридцати лет в среднем классе, в простом народе, среди богатых финансистов. Он разрушил почтение к знати, уже ослабленное беспокойным духом эпохи, новыми честолюбивыми желаниями и распространением греческой философии, особенно стоицизма, учившего о равенстве всех людей. Результат этого сказался на консульских выборах на 107 г.

Марий в течение этого времени был претором и пропретором в Испании; он разбогател, породнился с патрицианской, но мало выдающейся фамилией Юлиев, женившись на сестре Гая Юлия Цезаря, знатного, но малоизвестного человека, [176] и служил тогда в качестве легата в армии Метелла в Африке, но он дурно чувствовал себя там, потому что многочисленная знать, занимавшая в войске высшие должности, пользовалась всяким удобным случаем, чтобы унизить этого незнатного всадника, прежнего фермера, этого буржуа, как мы теперь бы сказали, выскочку с таким громким именем. [177] Раздраженный этим вызывающим поведением, ободренный настроением умов в Италии, Марий просил у главнокомандующего отпуска, чтобы отправиться в Рим и выставить там свою кандидатуру на консульство в 107 г. Метелл, бывший человеком честным, но вместе с тем разделявший все аристократические предрассудки, старался противодействовать его решению и помешать отъезду; Марий был оскорблен этим, консул и легат поссорились, и карьера Мария была сделана. Когда в Риме узнали о нежелании Метелла, чтобы столь заслуженный солдат был консулом, только потому, что он не был аристократом, Марий сделался идолом ремесленников, крестьян, среднего класса и финансистов [178] — и он был избран. Тогда он пожелал и получил командование, вверенное Метеллу.

Но еще до своего отъезда в Африку он произвел в качестве консула важное нововведение в наборе рекрутов; он принимал даже бедняков, не приписанных ни к одному из пяти классов собственников, которые по старой конституции не имели права носить оружие. [179] Купцы, фермеры и богатые собственники, составлявшие пять классов, не имели более ни способности, ни вкуса к военной службе. Уже тридцать лет просвещенные умы чувствовали настоятельную необходимость восстановить крепкую армию. Это было целью, ради которой предпринимали свои реформы Гракхи. Марий немедленно принял радикальные меры: он поступил смелее, быстрее и революционнее. Вместо того чтобы разрабатывать трудные и тщетные реформы для восстановления сил в среднем сельском классе, бывшем в старину рассадником солдат, он набрал своих рекрутов из низших и бедных классов городов и деревень, нисколько не считаясь, вероятно, со всеми переменами, вносимыми подобным нововведением в военную организацию и политику Рима. [180]