Вход/Регистрация
  1. библиотека Ebooker
  2. Образование и наука
  3. Книга "Популярная история евреев"
Популярная история евреев
Читать

Популярная история евреев

Джонсон Пол

Образование и наука

:

история

.
2000 г.
Аннотация

Пол Джонсон – историк и журналист, автор более 30 книг, представляет на суд читателей свою книгу «Популярная история евреев», в которой исследует 4000-летнюю историю еврейского народа от изначальных корней до настоящего времени, делает свои выводы о роли и значении евреев в мировой истории, подводит читателя к ответу на вопрос, который задавали себе все поколения людей: для чего мы существуем на земле и является ли наша история всего лишь бессмысленной суммой событий?

«Популярная история евреев» переведена на многие языки и признана одной из лучших работ на эту тему.

Эта книга – моя интерпретация еврейской истории. Мнения (и заблуждения), в ней высказываемые, – мои собственные. Однако я в большом долгу перед многими учеными. Я особенно благодарен издателям «Энциклопедии юдаики», которая оказалась для меня бесценным руководством, а также «Истории еврейского народа», ценной компиляции, изданной Х. Х. Бен-Сассоном. Моему пониманию проблемы способствовали фундаментальные исследования С. У. Бэрона, С. Д. Гойтейна и Г. Г. Шолема. Мне также очень помогли работы таких историков, как Сесил Рот, Александр Марис, Александр Альтман, Хайэм Маккоби, Джонатан И. Израэль, Майкл Маррус, Рональд Сэндерс, Рауль Хилберг, Люси Давидович, Роберт Уистрич и Матин Гилберт. Особенно полезными с точки зрения знакомства с еврейскими преданиями для меня оказались книги Сэмюэлл Белкина, Артура А. Коэна и Майера Ваксмана. Хаим Рафаэль и Хайам Маккоби любезно проштудировали весь текст и сделали ряд ценных замечаний и поправок. Я также весьма признателен своему редактору Питеру Джеймсу и своему сыну Даниэлу Джонсону, которые работали с рукописью, и особенно Линде Осбанд, редактору издательства Вайденфельд и Николсон, которая и в этот раз, так же, как и раньше, оказала мне неоценимые услуги при издании моих книг. И в заключение я должен поблагодарить лорда Вайденфельда за смелость, с которой он вдохновил меня на то, чтобы взяться за такую обширную и весьма пугающую тему.

Пролог

Почему я написал историю евреев? На то есть четыре причины. Первая – просто любопытство. Работая над своей «Историей христианства», я впервые в жизни понял масштаб того вклада, которым христианство обязано иудаизму. Дело не в том, что, как меня учили, Новый Завет пришел на смену Ветхому; скорее христианство дало новую интерпретацию древней форме монотеизма, постепенно вылившись в новую религию, которая, тем не менее, вместила очень многое из морали, догм, литургии, установлений и фундаментальных концепций своей предшественницы. И когда я понял это, то решил, что, если обстоятельства позволят, я напишу о народе, который поразил мою веру, исследую его историю от изначальных корней до настоящего времени и попытаюсь сформулировать свое мнение о его роли и значении. Мир привык относиться к евреям, как нации, которая имела в древности свое государство и оставила свою летопись в виде Библии; ушла с глаз людских на многие столетья; вновь возникла лишь для того, чтобы угодить в нацистскую бойню; и, наконец, создала собственное государство, противоречивое и осажденное. Однако все это – лишь самые яркие эпизоды. Мне же хотелось связать их в единую цепь, найти и исследовать недостающие звенья, собрать их воедино и осмыслить в целом. Вторая причина – то воодушевление, которое вызвал во мне сам масштаб еврейской истории. Период со времен Авраама до наших дней охватывает почти четыре тысячелетия. Это больше трех четвертей всей истории человеческой цивилизации! И мне, как историку, доставляло наслаждение исследовать весь этот период. Евреи идентифицировали себя ранее, чем почти все существующие на сегодня народы. Они сохранили ее среди ужасающих бедствий вплоть до настоящего времени. Откуда эта невероятная стойкость? В чем сила всепоглощающей идеи, вдохновляющей евреев и обеспечившей их однородность? Коренится она в их природной устойчивости или в их способности приспосабливаться, а может быть в сочетании того и другого? Суметь ответить на эти вопросы – достойный вызов исследователю. Третья причина состояла в том, что еврейская история охватывает не только огромный период времени, но и колоссальное пространство. Евреи внедрились во многие общества и оставили там свои следы. Писать историю евреев – почти все равно, что писать всемирную историю, но при этом рассматривать ее под весьма специфическим углом зрения. Это будет всемирная история глазами просвещенной и понимающей жертвы. Поэтому попытка охватить историю глазами евреев равносильна в каком-то смысле самопознанию. На это обратил внимание Дитрих Бонхоффер, когда находился в нацистской тюрьме. «Мы научились, – писал он в 1942 году, – видеть великие события всемирной истории как бы снизу, с позиции тех, кто был отвергнут, находился под подозрением, подвергался дурному обращению, был безвластен, угнетен и презираем, короче, тех, кто страдал». И опыт этого видения он счел бесценным. И для историка исследование истории евреев позволяет добавить к картине мира новое измерение: взгляд на нее глазами побежденного, глазами неудачника. И, наконец, эта книга дала мне еще одну возможность подступиться, объективно опираясь на исследование 4000 лет человеческой истории, к ответу на один из самых трудных вопросов, который задает себе человечество: для чего мы на земле? Является ли наша история всего лишь бессмысленной суммой событий? Существует ли принципиальная моральная разница между историей человеческого рода или, скажем, муравьев? Ни один народ не стоял так твердо, как евреи, на том, что у истории есть цель, а у человечества – судьба. Еще в самом начале своего коллективного бытия они верили, что ими найден заданный свыше путь рода человеческого, поводырем для коего должно послужить их общество. Причем роль свою они проработали удивительно подробно и героически держались за нее перед лицом неимоверных страданий. Многие из них до сих пор веруют в нее. У других она трансформировалась в нечто подобное желанию Прометея даровать людям прогресс силами и средствами самих людей. Взгляд евреев стал прообразом многих великих мечтаний человечества, преисполненных надежд и на Провидение и на Человека. Поэтому евреи оказались в самом центре вечной, неиссякающей попытки дать человеческой жизни достоинство цели. Позволяет ли их собственная история считать, что стоит предпринимать эту попытку? Или она отражает ее тщетность? Я хотел бы надеяться, что отчет о проделанном мной исследовании поможет читателям самим ответить на эти вопросы.

Часть первая

ИЗРАИЛЬТЯНЕ

Евреи – самый упорный народ в истории. Доказательство тому – судьба Хеврона. Он находится в двадцати милях к югу от Иерусалима на холмах Иудеи, на высоте примерно километра над уровнем моря. Там, в пещере Махпела, находятся могилы Патриархов. Согласно древнему преданию, там в одной из древнейших гробниц покоятся останки Авраама, основателя иудейской религии и предка еврейского народа. Рядом могила его жены Сарры. В пределах того же сооружения находятся бок о бок могилы их сына Исаака и его жены Ревекки. По другую сторону внутреннего двора еще одна пара могил – Авраамова внука Иакова и его жены Лии. А снаружи сооружения, совсем рядом с ним, находится могила их сына Иосифа. Насколько можно судить, именно отсюда начиналась 4000-летняя история евреев. Хеврон обладает великой и почтенной красотой. От него веет миром и покоем древних святилищ. Однако его камни являются безмолвными свидетелями непрерывной борьбы и четырех тысячелетий религиозных и политических диспутов. Он был сначала еврейской усыпальницей, затем синагогой, византийской базиликой, мечетью, церковью крестоносцев и, наконец, снова мечетью. Ирод Великий окружил его величественной стеной, которая стоит до сих пор, достигая почти 12 метров в высоту, сложенная из массивных тесаных камней до 7 метров в длину. Саладин украсил усыпальницу кафедрой. Хеврон отражает долгую трагическую историю евреев и их беспримерную способность переносить невзгоды. Здесь Давид был помазан на царство – сначала Иуды (Вторая книга Самуила 2:1-4), а затем всего Израиля (Вторая книга Самуила 5:1-3). Когда Иерусалим пал, евреи были изгнаны и его заселил Эдом. Он был захвачен Грецией, затем Римом, перестроен, разграблен зилотами, сожжен римлянами, оккупирован поочередно арабами, франками и мамлюками. С 1266 года евреям было запрещено входить в Пещеру, чтобы молиться. Им разрешалось лишь спускаться на семь ступеней возле восточной стены. На четвертой ступени они вкладывали свои просьбы, обращенные к Богу, в отверстие двухметровой глубины, пробитое в камне. Просьбы, изложенные на клочках бумаги, проталкивали палкой, пока они не проваливались в Пещеру. Но все равно просители подвергались опасности. В 1518 г. оттоманские турки устроили кровавую резню хевронских евреев. Но сообщество богословов было возрождено. Временами оно чудом выживало; в его состав входили то ортодоксальные талмудисты, то студенты, изучавшие мистическую каббалу, а то вообще еврейские аскеты, которые нещадно стегали себя, пока кровь не начинала брызгать на святые камни. Здесь евреи приветствовали сначала лже-мессию Шаббетан Цеви в 60-е годы XVII столетия, потом первых христианских паломников нового времени в XVIII веке, светских поселенцев-евреев веком позднее, и английских колонизаторов в 1918 году. Еврейское сообщество, которое никогда не было особенно многочисленным, подверглось жестокому нападению арабов в 1929 году. Новое нападение, не оставившее камня на камне, произошло в 1936 году. Когда израильские войска вошли в Хеврон во время «Шестидневной войны» 1967 года, здесь уже в течение целого поколения не проживало ни одного еврея. В 1970 году было восстановлено скромное поселение, которое сейчас процветает, несмотря на страх и неопределенность. И когда сегодня историк приезжает в Хеврон, он спрашивает себя: где все народы, некогда населявшие это место? Где все эти ханаанцы и эдомцы? Где древние эллины и римляне, византийцы, франки, мамлюки и оттоманские турки? Они навсегда растворились во времени. Но евреи все еще живут в Хевроне. Так Хеврон вот уже свыше 4000 лет являет пример еврейского упорства. Он также иллюстрирует удивительную двойственность, проявляемую евреями в вопросах обладания землей. Ни одна нация не демонстрировала так эмоционально в течение столь долгого времени своей привязанности к конкретному кусочку земной поверхности. Но ни одна не демонстрировала и столь же сильной и настойчивой тяги к переселению, такого мужества и умения оторвать свои корни и приживить их на новом месте. Любопытно, что более трех четвертей своей истории существования как народа, большинство евреев жили за пределами земли, которую они считали своей. Так обстоит дело и сегодня. Хеврон – место, где евреи впервые официально приобрели землю. В главе 23 Книги Бытия описано, как после смерти своей жены Сарры Авраам решил купить пещеру Махпелу и окружающие ее земли в качестве места для погребения своей жены, а в дальнейшем и для себя. Этот текст – один из важнейших во всей Библии; он воспроизводит одно из древнейших и бережно хранимых еврейских преданий, по-видимому, очень дорогое и существенное для евреев. Это, возможно, первый библейский текст, описывающий действительное событие, у которого были свидетели и рассказ о котором передавался затем многократно из уст в уста с подлинными подробностями. Переговоры и церемония покупки описаны очень подробно. Авраам к описываемому моменту был тем, кого теперь назвали бы чужаком, мигрантом, хотя он и жил уже долго в Хевроне. Чтобы стать владельцем участка земли, ему необходимо было не только совершить акт купли-продажи, но и получить общественное согласие на него. Интересующая его земля принадлежала некоему уважаемому лицу, хеттеянину Ефрону, западному семиту. Для совершения сделки Аврааму было необходимо заключить сначала формальное соглашение с общиной, «сынами Хетовыми», «народом земли той»; затем сторговаться с Ефроном о цене, 400 сиклей (т. е. кусков) серебра, затем отвесить продавцу деньги и передать их в присутствии старейшин. Это событие оказалось памятным в жизни небольшой общины; оно включало не просто смену владельца, но и изменение статуса. В Библии прекрасно описан весь сопутствующий этой процедуре ритуал: поклоны, притворство и фальшивые комплименты, торговля и твердость. Но больше всего потрясает читателя и остается в памяти – это четкие слова, с которыми Авраам приступает к переговорам: «Я у вас пришелец и поселенец»; по заключении сделки вновь подчеркивается, что земля «досталась Аврааму в собственность» от местных жителей (Книга Бытия, гл. 23). В этом первом реальном эпизоде еврейской истории прекрасно показаны двусмысленность и беспокойство, присущие данному народу. Кто же был этот Авраам и откуда он пришел? Книга Бытия и соответствующие библейские тексты являются единственным свидетельством его существования, причем в письменной форме они возникли, возможно, лет через тысячу после его предполагаемого существования. Ценность Библии как исторического источника была свыше двухсот лет предметом острой дискуссии. Приблизительно до 1800 года среди богословов и мирян преобладала ортодоксальная точка зрения: что повествования Библии внушены свыше и являются истиной как в целом, так и в подробностях, хотя многие богословы, как иудаисты, так и христиане, в течение нескольких столетий настаивали, что ранние книги Библии особенно характерны тем, что многие из их текстов следует воспринимать скорее как символы или метафоры, чем как подлинные факты. С первых десятилетий XIX столетия утвердился новый и все в большей степени «критический» подход, в особенности среди немецких ученых, который отвергал ценность Ветхого Завета в качестве исторического источника и относился к значительной его части как к религиозному мифу. Первые пять книг Библии, или Пятикнижие, характеризовали как устные предания различных еврейских племен, которые были записаны лишь после Исхода, во второй половине первого тысячелетия до н.э. Утверждалось, что эти легенды были старательно отредактированы, отпрепарированы и доработаны с тем, чтобы дать историческое оправдание и засвидетельствовать божественное благословение религиозных верований, обычаев и ритуалов израильского истеблишмента, сложившегося после Исхода. Личности же, описанные в первых книгах, вовсе не являются реальными людьми; это лирические герои или составные фигуры, олицетворяющие целые племена. Таким образом, не только Авраам и другие патриархи, но и Моисей, и Аарон, Иов и Самсон – все превращались в миф и становились не более материальными, чем Геркулес и Персей, Приам и Агамемнон, Одиссей и Эней. Под влиянием Гегеля и его научных последователей иудейское и христианское откровения, представленные в Библии, интерпретировались отныне как детерминистское социологическое развитие от примитивных племенных суеверий к сложной городской экклезиологии. При этом была оттеснена на задний план по-своему уникальная и данная свыше идея о роли евреев, подверглись последовательной эрозии достижения монотеизма Моисея, а в переписанную заново историю Ветхого Завета просочился не только привкус антииудаизма, но даже стало попахивать антисемитизмом. Коллективный труд немецких ученых по изучению Библии стал академической классикой, достигнув высокого уровня убедительности и сложности в учении И. Вельхаузена (1884—1918), чья замечательная книга «Введение в историю древнего Израиля» была впервые опубликована в 1878 г. В течение половины столетия подход Велльгаузена и его школы преобладал в изучении Библии, и многие из его идей влияют на трактовку историками Писания по сегодняшний день. Ряд выдающихся ученых XX столетия, таких как М. Нот и А. Альт, сохранили этот, в основном скептический, подход, отметая предания эпохи, предшествовавшей завоеванию, как мифические и доказывая, что израильтяне превратились в нацию лишь на земле Ханаанской, причем не ранее XX века до н.э. Само завоевание было, по их мнению, также в основном мифом, а сводилось, в сущности, к процессу мирной инфильтрации. Другие авторы высказывали предположение, что возникновение Израиля связано с выходом общины религиозных зилотов из структуры Ханаанского общества, которое они считали продажным. Эти и другие теории в обязательном порядке отметали всю библейскую историю до Книги Судей как полный или почти полный вымысел, а фигуры самих Судей считали некоей смесью вымысла и фактов. По их мнению, у истории Израиля не было достаточной фактической основы до эпохи Саула и Давида, когда библейский текст только начинает отражать реальность историй и летописей. К сожалению, историки редко столь же объективны, сколь им хотелось бы казаться. Библейская история, которая, с точки зрения христиан, евреев и атеистов, содержит верования или предрассудки, восходящие к самым истокам нашего существования, – это область, где объективности особенно трудно, если вообще возможно, добиться. Более того, разные научные специализации связаны с собственными профессиональными искажениями. В XIX и большей части XX столетий в библейской истории преобладали ученые-текстовики, чьи привычки и традиции заставляли (и заставляют) их расчленять библейские повествования на мельчайшие части, выявлять источники и побудительные мотивы тех, кто составлял их, отбирать на этой основе немногочисленные подлинные фрагменты, а затем реконструировать события в свете сравнительной истории. С развитием современной археологической науки, однако, возникла противоположная тенденция, направленная на то, чтобы использовать древние тексты как руководство к поиску материального подтверждения научных положений. Раскопки в Греции и Малой Азии, открытие и раскопки Трои, Кноса и других минойских городов на Крите и микенских городов на Пелопоннесе, а также расшифровка и изучение найденных там документальных памятников реабилитировали историческую достоверность историй Гомера и позволили ученым под оболочкой легенд отыскать немало элементов реальной действительности. Так, и в Палестине и Сирии изучение древних поселений, а также находки и перевод большого количества официальной юридической и административной документации того времени позволили в значительной степени восстановить ценность ранних библейских текстов как подлинно исторических источников. Труды У. Ф. Олбрайта и Кэтлин Кеньон особенно способствовали росту нашей уверенности в реальном существовании мест и событий, описанных в первых книгах Ветхого Завета. Что столь же важно, открытия, сделанные в современных архивах при исследовании материалов, относящихся к II-III тысячелетию до н.э., пролили новый свет на доселе темные места в библейских текстах. Там, где еще полвека назад практически любой раннебиблейский текст расценивался как мифический или символический, акценты существенно сместились: все больше ученых стали считать, что в этих текстах содержится как минимум зерно истины, и стараются его раскрыть. Это не сделало историческое толкование Библии более легким делом. И ортодоксальный и «критический» подход обладали сомнительной простотой. Теперь же мы понимаем, что библейские тексты ведут нас к истине очень сложным и противоречивым путем, но тем не менее действительно ведут. Таким образом, в настоящее время евреи являются единственным народом в мире, обладающим историческим документом, хотя местами и достаточно неясным, который позволяет им проследить свое происхождение вплоть до весьма далеких времен. Евреи, которым принадлежит авторство Библии в ее более или менее современном виде, повидимому, считали, что их нация, которая считается происходящей от Авраама, могла бы проследить свое происхождение от еще более древних предков, и называли первым прародителем Адама. На уровне наших сегодняшних знаний мы вынуждены признать, что описания, содержащиеся в первых главах Книги Бытия, являются скорее схематичными и символическими, чем фактическими. Главы с первой по пятую, где вводятся такие понятия, как знание, зло, стыд, ревность и преступление, являются скорее разъяснением, чем описанием действительных событий. Тем не менее в них встречаются вкрапления неких рудиментарных воспоминаний. В частности, трудно поверить, что полностью вымышленной является история Каина и Авеля; ответ Каина: «Разве сторож я моему брату?» достаточно правдоподобен и естественен для пристыженного и загнанного человека, на котором лежит печать вины, чтобы за ним не стоял исторический факт. Что потрясает в еврейском описании сотворения мира и человека в сравнении с языческой космогонией, – это полное отсутствие интереса к так сказать механике того, как возник мир и населяющие его существа. У египетских и месопотамских повествователей этот интерес вылился в невообразимую путаницу. Евреи просто предположили изначальное существование всемогущего Бога, который действует, но никогда не описывается и не характеризуется, что придает ему мощь и невидимость самой Природы. В итоге оказывается, что первая глава Книги Бытия, в отличие от других космогонических построений древности, нисколько не противоречит современным научным объяснениям происхождения Вселенной, в том числе теории «Большого Взрыва».При этом нельзя сказать, чтобы еврейский Бог отождествлялся бы в каком-то смысле с Природой. Скорее наоборот. Несмотря на полное отсутствие какого-либо зрительного образа, Бог настойчиво преподносится как личность. Книга Второзакония, например, старательно подчеркивает различие между заблуждающимися язычниками, которые поклоняются природе и природным богам, и евреями, которые поклоняются Богу-личности, и предупреждает: «И дабы ты, взглянув на небо и увидев солнце, луну и звезды и все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им». Более того, это Бог-личность с самого начала дает абсолютно четкие моральные установки, которые должны соблюдать все его творения, так что в еврейском варианте моральные категории присутствуют и являются обязательными для первых людей с самого начала. И в этом опять же серьезное отличие от языческих вероучений. Таким образом, доисторические разделы Библии образуют своего рода моральный фундамент, на котором покоится вся фактическая структура. Евреи (даже их самые примитивные предки) изображены как существа, наделенные абсолютной способностью отличать истинное от ложного. Именно наложение, суперпозиция вселенской морали на физическую Вселенную определяет то, как в Библии описывается первый исторически достоверный эпизод, а именно Великий Потоп (см. главу 6 Книги Бытия). В настоящее время уже не вызывает сомнения, что в Месопотамии некогда действительно произошло ужасное наводнение. Первое подтверждение этого получено в 1872 году, когда сотрудник Британского музея Джордж Смит обнаружил описание Потопа в клинописных табличках, найденных А. Х. Лейярдом в 1845-51 гг. в библиотеке дворца Сеннахериба в Куйюнджике; в дальнейшем аналогичная информация была обнаружена в табличках из дворца Ашурбанипала. Эти тексты представляют собой позднеассирийскую версию более раннего эпического сказания о Гильгамеше, где речь идет о древнешумерском правителе Урука (IV тысячелетие до н.э.). Еще до ассирийцев память о гигантском наводнении хранили жители Вавилона и Шумера. В 20-е годы нашего столетия сэр Леонард Вули обнаружил и раскопал Ур, важный шумерский город IV-III тысячелетий до н.э., который упоминается в Библии в самом конце доисторического раздела. Исследуя в Уре различные археологические слои, Вули стремился обнаружить материальное свидетельство трагического наводнения. И ему удалось найти осадочный слой толщиной два с половиной метра, который он датировал 4000—3500 гг. до н.э. В Шуруппаке (Сурипак) он также наткнулся на внушительные осадочные отложения и на аналогичный полуметровый слой в Кише. Однако датировки этих отложений и слоя, найденного в Уре, не совпадали. Исследуя данные различных раскопок, которые проводились в начале 60-х годов, сэр Макс Мэллоуэн пришел ко вполне определенному выводу: да, гигантский потоп действительно имел место. Затем в 1965 г. в коллекции Британского музея были обнаружены две таблички, где упоминается Потоп, относящиеся к временам правления в вавилонском городе Сиппаре царя Аммисадука (1646—1626 гг. до н.э.). Важность последнего открытия состоит в том, что оно позволяет нам пристальнее вглядеться в фигуру Ноя в связи с тем, что Бог, создав человечество, пожалел о содеянном и решил утопить свое создание посредством Потопа. К счастью, водяной бог Энки сообщил о планируемой катастрофе некоему царю-жрецу по имени Зиушудра, который построил лодку и таким образом спасся. Зиушудра – несомненно реальная личность; он был царем в южновавилонском городе Шуруппак около 2900 г. до н.э. Именно в этом качестве он фигурирует в последнем столбце списка шумерских царей. При раскопках в Шуруппаке были действительно обнаружены свидетельства феноменального наводнения, хотя его датировка и не совпадает с датировкой наводнения в Уре по данным Вули. Фигура спасителя Зиушудры, выведенного в Библии под именем Ноя, является первым независимым подтверждением реального существования библейского персонажа. Надо сказать, что имеется существенное расхождение между библейским описанием Потопа и шумеро-вавилонским эпосом. Ной, в отличие от Зиушудры, как носитель морали прочно вписывается в систему ценностей, сформулированную в самом начале Книги Бытия. Более того, там, где сказание о Гильгамеше упоминает отдельные эпизоды, не объединенные ни моралью, ни историческим контекстом, еврейский вариант рассматривает каждое событие под углом моральных соображений, а все вместе – как некое свидетельство божественного промысла. В этом разница между светской и религиозной литературой и между записью фольклора и сознательно детерминированной историей. Более того, Ной не просто является первой реальной фигурой в еврейской истории; рассказ о нем предвосхищает ряд важных элементов религии иудаизма. Здесь и забота еврейского Бога о подробностях постройки и загрузки ковчега. Здесь и понятие о фигуре праведника. И, что еще более важно, здесь типично еврейский акцент на высшую ценность человеческой жизни, проистекающую из дарования ее Богом. Именно поэтому сказано в главе 9 Книги Бытия: «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию». Это можно считать центральным мотивом иудейской веры, и очень важно, что провозглашается именно в связи с Потопом, первым событием, исторический факт которого имеет небиблейское подтверждение. В разделах, посвященных Потопу, содержится также первое упоминание о соглашении и первая ссылка на землю Ханаанскую. Но эти темы гораздо более отчетливо прослеживаются позднее, когда перечисляются цари послепотопных времен и речь заходит о патриархах. Мы же теперь можем вернуться к вопросу о личности и происхождении Авраама. В главах 11-25 Книги Бытия Библия повествует о том, что Авраам (первоначально Аврам), потомок Ноя, прибыл из «Ура Халдейского» сначала в Харран, а затем в различные места земли Ханаанской; во время голода он путешествовал по Египту, но вернулся в Ханаан и закончил свои дни в Хевроне, там, где в первый раз купил землю. Сущность этого библейского повествования исторична, хотя ссылка на халдеев является анахронизмом, так как халдеи не проникали в южную Месопотамию до конца II тысячелетия до н.э., в то время как датировка Авраама относится к намного более раннему времени, ближе к началу того же тысячелетия. Упоминание же в Библии о халдеях понадобилось для того, чтобы те, кто должен был читать Библию в I тысячелетии до н.э., поняли, где находился Ур. Однако у нас нет оснований сомневаться в том, что Авраам прибыл именно из Ура, как утверждает Библия, и это уже говорит нам немало, с учетом данных работ Вули и его последователей. Во-первых, это связывает его с крупным городом, а не с пустыней. Последователи Гегеля, вроде Вельхаузена и его школы, со своей идеей детерминированного развития от простого к сложному, от пустыни к городу, считали, что в начале пути евреев была форменная пастораль, причем примитивнейшая. Однако результаты раскопок, которые произвел в Уре Вули, свидетельствовали о сравнительно высоком культурном уровне. Там, в могиле «Мескаламдуга, героя славной земли», он обнаружил отличный массивный золотой шлем, изготовленный в форме парика, рельефные заколки для волос и ритуальный штандарт для религиозных процессий, украшенный раковинами и ляпис-лазурью. Он откопал также огромную ступенчатую пирамиду-зиггурат; не исключено, что этот храм послужил прототипом для истории о Вавилонской башне. Эта постройка была детищем Ур-Намму из Третьей династии (2060—1960 гг. до н.э.), великого законодателя и строителя, который увековечил себя на стеле (фрагментом ее мы располагаем) в виде рабочего, в руках которого кирка, лопатка и циркуль-измеритель. Вполне может быть, что Авраам покинул Ур после жизни этого царя и унес с собой в Ханаан рассказ о зиггурате до неба и более древнюю историю о Великом Потопе. Когда же он совершил свое путешествие? Датировка патриархов не настолько безнадежная задача, как полагали некогда. Разумеется, в Книге Бытия датировка допотопных времен носит скорее ориентировочный характер, но не следует пренебрегать возможностями генеалогии, особенно династическими списками древних царей. Список фараонов, составленный в античную эпоху (около 250 г. до н.э.) египетским жрецом Мането, позволяет нам с удовлетворительной точностью датировать египетскую историю вплоть до Первой династии – 3000 г. до н.э. Беросус, вавилонский жрец и почти современник Мането, оставил нам аналогичный список для Месопотамии, а археологам удалось обнаружить при раскопках еще несколько. Если исследовать в Книге Бытия списки имен, относящиеся к периодам до и после Потопа, мы обнаружим две группы по десять имен в каждой, аналогичные небиблейским литературным записям. Датировки соответствующих персонажей различны при сопоставлении еврейского, греческого и самаритянского текстов, и, вообще говоря, приводимая там продолжительность жизни великовата; однако можно обнаружить некоторую корреляцию между этим списком и жизнями шумерских царей, правивших до Потопа в Шуруппаке. Самый ранний династический список содержит всего восемь имен царей, живших до Потопа; у Беросуса их десять, как в Книге Бытия. По-видимому, связью между этими списками мы обязаны Аврааму, который принес соответствующее предание с собой. Дать абсолютную временную привязку династического списка месопотамских царей по такому же принципу, как египетских, нелегко, однако сегодня принято относить Саргона и староаккадский период к 2360—2180 гг. до н.э., законодателя Ур-Намму и Третью династию Ура к концу второго тысячелетия – началу первого, а правление Хаммурапи, который был, несомненно, реальным государственным деятелем и творцом законов, к конкретному периоду 1728—1696 гг. до н.э. Есть основания считать, что рассказы о патриархах Книги Бытия связаны с периодом между Ур-Намму и Хаммурапи, который лежит между 2100 и 1550 гг. до н.э.; это – среднебронзовый век. Они не могли существовать позднее, в позднебронзовом веке, поскольку в эту эпоху уже существовало египетское Новое Царство, а в рассказах о патриархах полностью отсутствует упоминание о египетском присутствии в Ханаане. Олбрайт большую часть своей профессиональной жизни пытался разрешить задачу датировки жизни Авраама, двигая даты вперед и назад между XX и XVII столетиями до н.э., пока не пришел к заключению, что Авраам не мог жить до XX и после XIX столетия. Эта датировка представляется разумной. Возможность грубо датировать жизни патриархов позволяет нам увязать их с археологическими находками и литературными архивами Сирии и Месопотамии Бронзового века. Это важно, поскольку, в свою очередь, дает нам возможность не только подтвердить реальность рассказов о патриархах, но и объяснить ряд эпизодов из их жизнеописания. К числу этих археологических находок относятся выполненные Кетлин Кеньон исследования придорожных могил вблизи Иерихона, напоминающих пещерные захоронения, описанные в 23 и 35 главах Книги Бытия, а также исследования, проведенные Нельсоном Глюком в пустыне Негев, где было обнаружено много поселений патриархального типа, относящихся к среднебронзовому веку. Глюк отмечает, что многие из этих поселений были разрушены через некоторое время после 1900 г. до н.э., что согласуется с содержанием главы 14 Книги Бытия. Имеющиеся литературные находки весьма многочисленны и наводят на размышления. В 1933 г. А. Перрот провел раскопки древнего города Мари (современный Тель-Харари) на Евфрате в 27 километрах к северу от сирийско-иракской границы и обнаружил архив из 20 000 единиц. За этим последовала расшифровка аналогичного архива из глиняных табличек в древнем Нузи вблизи Киркука, городе хуррийцев (библейских хоритов), входивших в состав царства Митании. Третий архив из 14 000 табличек был обнаружен в Эбле (ныне Тель-Мардих) в северной Сирии. Эти архивы охватывают значительный отрезок времени: Эбла – несколько раньше патриархов, Нузи – XVI-XV вв. до н.э., т. е. несколько позднее, а таблички из Мари относятся к концу XIX – середине XVIII вв. до н.э., что достаточно близко к наиболее вероятной датировке. Вместе они помогают нам создать картину патриархального общества, иллюстрирующую библейский текст. Одним из сильнейших аргументов против утверждения Вельхаузена и др., что, дескать, первые книги Бытия скомпилированы и отредактированы таким образом, чтобы соответствовать религиозным верованиям намного более поздней эпохи, всегда был и есть тот, что многие эпизоды в них вовсе не решают этой задачи. В них описаны обычаи, которые были явно незнакомы и необъяснимы для тех, кто работал с этими текстами в первом тысячелетии до н.э. и из уважения к тексту и преданиям, дошедшим до них, просто скопировали их, не делая никаких попыток переработки. Некоторые разделы остаются для нас загадочными до сих пор, но многие другие теперь объяснимы благодаря расшифровке содержания табличек. Среди табличек Эблы и Мари имеются административные и юридические документы, где фигурируют люди с именами патриархального типа, например, Аврам, Иаков, Лия, Лаван, Измаил. В них также много выражений и слов, прямо заимствованных из иврита. Более того, эти незнакомые нам участники судебных процессов сталкивались, оказывается, с теми же проблемами бездетности, развода, наследства, права первородства, что и их библейские тезки. План Авраама сделать одного из своих слуг своим наследником (в связи с отсутствием родного сына), а также его предложение усыновить Емьезера, весьма напоминает практику, принятую в Нузи. В Нузи также встречались прямые параллели с тем, как Авраам, отчаявшись заполучить ребенка от своей жены Сары, решил прибегнуть к услугам ее служанки по имени Агарь, сделав ее официальной наложницей – со всеми неприятными последствиями этого шага для семейной жизни. Брачные контракты, заключавшиеся в Нузи, прямо предусматривали возможность подобного выхода из непредвиденных ситуаций. В одной из табличек из Нузи описывается случай продажи старшим братом права первородства младшему в обмен на трех овец – точь в точь, как Исав передал свое Иакову за похлебку. Табличка из Нузи также рассказывает, как право на наследование собственности было дано в виде устного благословения умирающим; вспомните блестящую сцену в главе 27 Книги Бытия, когда Иаков и его мать Ревекка, сговорившись обманули умирающего его отца, Исаака, и добились того, чтобы он провозгласил Иакова своим наследником. И, наверное, самое потрясающее – то, что в архивах Нузи имеется объяснение библейской истории взаимоотношений Иакова с Лаваном; как нам теперь известно, речь шла об обычной процедуре усыновления. Бездетный Лаван усыновил Иакова, сделав его одновременно наследником; позднее у него появились собственные родные сыновья. Табличка из Нузи гласит:«Запись об усыновлении, произведенном Нашви, сыном Аршенни. Он усыновил Вуллу, сына Поишенни… После смерти Нашви наследником становится Вуллу. Если у Нашви родится сын, он будет пользоваться равными с Вуллу правами на имущество, но унаследует богов Нашви. Нашви отдал в жены Вуллу свою дочь Нухуйю. Если же Вуллу возьмет другую жену, он утратит свои права на землю и постройки, принадлежавшие Нашви».Таблички Нузи свидетельствуют, что для местных жителей семейные боги были вроде фамильных заслуг и имели как символическую, так и юридическую ценность; и мы понимаем, что Рахиль украла божков Лавана, чтобы укрепить свое юридическое положение, которое, как она чувствовала, было не слишком заслуженным. Что касается табличек Мари, то они дают примеры ритуала, когда заключение соглашения закрепилось убийством животного, – совсем как Авраам скрепил ритуальным жертвоприношением свой завет с Богом (см. Книгу Бытия, гл. 15).Теперь мы уже в состоянии разместить Авраама и его потомков в их действительном историческом контексте. В конце третьего тысячелетия до н.э. жизнь цивилизованного международного сообщества была нарушена вторжением с Востока. Захватчики принесли много бед Египту; в районах Азии с оседлым населением археологи обнаруживают внезапный перерыв в эволюции таких городов, как Угарит, Библос, Мегиддо, Иерихон и старая Газа, свидетельствующий о том, что они были разорены и заброшены. Эти люди, которые двигались из Месопотамии в сторону Средиземноморья, говорили на западносемитских языках, одним из которых является иврит. Определенная группа их в месопотамских табличках и настенных надписях именовалась либо иероглифом «са-газ», либо Хапиру (Хабиру). Египетские источники позднего бронзового века также упоминают Абиру, или Хабиру. Следует отметить, что при этом не имелись в виду обитатели пустынь – бедуины, которые жили и живут в тех местах, но именовались совершенно другим образом. Создается впечатление, что само слово «хабиру» носило оскорбительный характер и означало что-то вроде «живущие вне городов бродяги-разрушители». Но ни в коем случае речь не шла о племенах, которые регулярно кочуют со своими стадами в зависимости от времени года, подобно тем, которые и сегодня встречаются на территории Малой Азии и Ирака. Культура хабиру была выше, чем у большинства кочевых племен. В результате именно потому, что их трудно было классифицировать, они озадачивали и раздражали консервативные власти Египта, которые, кстати, прекрасно умели управляться с настоящими кочевниками. Иногда хабиру служили наемниками. Некоторые поступали на государственную службу. Они работали слугами, медниками, коробейниками. Среди них бывали и погонщики ослов, из которых формировались караваны и торговцы. Случалось, что они приобретали значительное богатство и влияние благодаря своим стадам и сторонникам; тогда у них появлялась тяга к оседлой жизни, приобретению земли и формированию миниатюрных монархий. У каждой группы хабиру был свой шейх, или военный вождь, который в случае необходимости мог повести с собой в бой пару тысяч последователей. Когда у них появлялся шанс осесть на земле и построиться, вождь называл себя царем, и они начинали группироваться вокруг «великого царя» данного региона. За исключением Египта, который был древнейшей автократической централизованной системой даже в XIX веке до н.э., ни один монарх не располагал абсолютной властью сам по себе. Так, у правившего Вавилоном Хаммурапи всегда находилось в подчинении 10-15 царьков. И, по сути, делом доброй воли регионального властителя было либо разрешить царькам хабиру осесть и стать его вассалами, либо вышвырнуть их силой. Аналогичная дилемма стояла и перед местными царьками, из более ранней волны иммигрантов, которые успели перейти к оседлому образу жизни. Авраам был вождем одной из этих иммигрантских групп хабиру, причем не самой мелкой: «В доме его имелось 318 рожденных здесь хорошо обученных слуг». В главе 12 Книги Бытия мы наблюдаем его взаимоотношения с центральной властью, Египтом; в главе 14 он и его люди служат наемниками у местного царька в Содоме. Его отношения с властью, не важно, крупной или мелкой, всегда содержат элемент, скажем, неловкости, и в них присутствует и обман. Так, он неоднократно делает вид, что Сара, являвшаяся на самом деле его женой, сестра ему. Теперь-то мы достоверно знаем из табличек, что жена, получившая официальный статус сестры, могла пользоваться большей защитой, чем жена обычная. Площадь пастбищ была ограничена; воды вечно не хватало. Если какая-то оседлая группа хабиру начинала преуспевать, сам факт ее обогащения превращался в источник конфликта – все это выглядит почти сверхъестественным предвосхищением будущих проблем еврейской диаспоры. В главе 13 Книги Бытия так рассказано о причинах, вынудивших Авраама и его племянника Лота разойтись: «И непоместительна была земля для них, чтобы жить вместе, ибо имущество их было так велико, что они не могли жить вместе». В главе 21 Книги Бытия рассказано о споре по поводу прав на «колодезь с водою», который произошел у Авраама в Беершебе (Вирсавии) с людьми местного царя Авимелеха; этот спор завершился заключением союза, скрепленного жертвой животных. Отношения Авраама с Авимелехом, временами довольно напряженные, оставались, тем не менее, всегда мирными и в пределах законности. Иногда в интересах местных царьков, живших оседло, было терпеть хабиру, поскольку из них можно было вербовать наемников. Однако, если «пришельцы и поселенцы» становились слишком многочисленными и сильными, перед местным владыкой вставал выбор: либо выдворить их, либо примириться с риском, что они начнут доминировать в его владениях. Именно поэтому Авимелех сказал сыну Авраама Исааку: «Удались от нас, ибо ты сделался гораздо сильнее нас».Весь этот материал из Книги Бытия, посвященный проблемам иммиграции, владения колодцами, договорам и правам по рождению, просто восхитителен, настолько четко он помещает патриархов на их историческое место, свидетельствуя о великой древности и подлинности библейских повествований. Но этот материал перемешан еще с двумя видами материала, которые определяют действительную цель Библии: описание с точки зрения морали предков избранного народа как личностей и, что еще более важно, происхождения и развития их коллективных взаимоотношений с Богом. Яркость и реализм, с которыми в этих древнейших жизнеописаниях изображены патриархи и их семьи, являются, пожалуй, самой замечательной особенностью этого творения и не имеют аналогов в древней литературе. Среди персонажей можно встретить образы с претензией на типизацию, вроде Измаила – «он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него», но нет стереотипов: каждый персонаж так и выступает из текста словно живой. Еще более примечательно, пожалуй, то внимание, которое уделено женщинам, ведущая роль, которую они зачастую играют, живость их портрета и эмоциональный заряд. Жена Авраама, Сарра – первый в истории литературы персонаж, который выведен смеющимся. Будучи уже преклонных лет, она узнает, что ей предстоит вынашивать долгожданного сына, она не поверила этому сообщению и «внутренне рассмеялась, сказав: мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение? и господин мой стар» (Книга Бытия, глава 18). Этот смех ее – горькосладок, печален, ироничен, даже циничен, он в чем-то даже предвосхищает многое из грядущего еврейского юмора. Однако, когда ее сын, Исаак, родился, «сказала Сарра: смех сделал мне Бог; кто ни услышит обо мне, рассмеется», и здесь ее смех – веселый, торжествующий; эта радость ее доносится к нам через пропасть четырех тысячелетий. Там есть еще рассказ о том, как Исаак, мягкий и мечтательный человек, глубоко любивший свою мать, Сарру, выбирал себе жену, достойную стать преемницей его матери, и выбрал робкую, но добросердечную и любящую Ревекку; это, пожалуй, первый рассказ в Библии, который трогает нас по-человечески. Еще более волнует, хотя, строго говоря, и не относится к эпохе патриархов, Книга Руфь, где описана взаимная симпатия и преданность двух опечаленных и одиноких женщин, Наоминь и ее снохи Руфи. Их чувства переданы так нежно и достоверно, что читатель инстинктивно чувствует: автор этого рассказа – женщина. Да и песня Деворы, вошедшая в Книгу Судей в виде главы 5, с ее многочисленными женскими образами и победным гимном в честь женской силы и доблести, наверняка является лирическим творением женщины. К тому же анализ самого этого материала показывает, что эта часть Библии относится к наиболее ранней по времени записи; по-видимому, она приобрела свой нынешний вид не позднее 1200 г. до н.э. Это свидетельствует, что женщины играли весьма конструктивную роль в формировании еврейского общества, обладая интеллектуальной и эмоциональной мощью и высокой, я бы сказал, серьезностью. Вернемся теперь к тому, что ранние разделы Библии содержат всетаки в первую очередь констатацию теологических положений; я имею в виду прямую, чтобы не сказать, интимную, связь между народными вождями и Богом. Определяющей здесь является роль Авраама. Согласно Библии он – предок еврейского народа, основатель нации. Одновременно он являет собой пример в высшей степени хорошего и справедливого человека. Он миролюбив (см. Книгу Бытия, гл. 13), хотя и готов сражаться за свои принципы, великодушен в победе (там же, гл. 14), предан семье и гостеприимен к сторонникам, заботится о благополучии собратьев (гл. 18), но прежде всего он богобоязнен и богопослушен (гл. 22, 26). Тем не менее, он не идеален. Это реальный человек, которому не чужды страх, сомнения, даже скепсис; однако он всегда хранит верность Богу и готов следовать его указаниям. Но если Авраам был отцом-основателем еврейской нации, был ли он также основателем иудейской религии? В Книге Бытия он провозглашает особые отношения евреев с Богом, который един и всемогущ. Однако неясно, можно ли в действительности считать Авраама первым монотеистом. Думаю, что мы спокойно можем отбросить гегельянскую точку зрения Вельхаузена касательно того, что евреи, символом которых является Авраам, есть примитивные выходцы из пустыни. Авраам был знаком и с городами, и со сложными юридическими концепциями, и с достаточно развитыми для своего времени религиозными представлениями. Выдающийся еврейский историк Сало Барон считает его прото-монотеистом, пришедшим из центра, где развитый культ Луны приобретал зачаточную форму монотеизма. Кстати, имена многих членов его семейства (Сарра, Мика, Фарра, Лаван) имеют отношение к лунному культу. В Книге Иисуса Навина имеется намек на то, что предки Авраама были идолопоклонниками: «даже Фарра, отец Авраама… служил иным богам». В Книге Исайи, где воспроизводится древнее предание (другие ссылки на него в Библии отсутствуют), говорится, что Господь «искушил Авраама». Движение семитских народов в западном направлении, вдоль дуги «Благодатного Полумесяца», обычно представляется как переселение под давлением экономических факторов. Но важно понять, что побуждения Авраама носили религиозный характер: он считал, что действует по внушению, которое ниспослано ему великим, всемогущим и вездесущим Господом. Вполне, впрочем, возможно, что в это время в его сознании монотеистическая концепция еще не полностью сформировалась, а он только двигался в этом направлении, причем покинул Междуречье именно потому, что тамошнее общество зашло в духовный тупик. Пожалуй, точнее всего было бы назвать Авраама хенотеистом, то есть человеком, который верует в единственного Бога данного конкретного народа и признает право других народов иметь собственных богов. И тогда он становится основателем еврейской религиозной культуры, поскольку провозглашает два ее основополагающих принципа, а именно Завет Бога и дарование Святой Земли. Принцип Завета является беспрецедентным; он не имеет аналогов на древнем Ближнем Востоке. Разумеется, завет Аврааму, будучи персональным, не достигает еще уровня завета Моисею, который был адресован уже целой нации. Но основные принципы здесь уже наличествуют: это, по сути, соглашение о поклонении, послушании в обмен на особую честь; здесь впервые в истории фигурирует Бог этический, своего рода милосердный конституционный монарх, связанный собственными понятиями о справедливости. Согласно Книге Бытия, где то и дело цитируются диалоги Авраама и Бога, Авраам не сразу осознает важность обретения им этой ноши, что является примером постепенного, развивающегося проявления воли Господней. Окончательно благословение нисходит на Авраама после последнего испытания (Книга Бытия, гл. 22), когда Бог приказывает ему принести в жертву своего единственного сына, Исаака. Этот раздел является важнейшим в Библии, поскольку формулирует один из наиболее драматичных и трудных вопросов во всей истории религии, а именно вопрос о теодиции, чувстве справедливости у Бога. Многие иудаисты и христиане считают этот раздел чуждым по духу, неправедным, поскольку Аврааму дается приказ совершить нечто не только жестокое само по себе, но и вступающее в противоречие с осуждением человеческого жертвоприношения, которое является одним из краеугольных камней как еврейской этики, так и всех последующих форм иудейско-христианских культов. Великие еврейские философы пытались приспособить этот рассказ к принципам еврейской этики. Филон доказывал, что это свидетельство того, что, дескать, Аврааму чужды все обычаи и чувства, кроме любви к Богу, и он убежден: мы должны быть готовы отдать Богу самое ценное, будучи уверены в том, что справедливый Бог не допустит этой потери. Маймонид считал, что со стороны Бога это вполне справедливая проверка пределов этой любви и богобоязни. Нахманид считал это искушение первой проверкой совместимости божественного предвидения и человеческой свободной воли. В 1843 г. Кьеркегор опубликовал свой философский анализ этого эпизода под названием «Страх и трепет», где изображает Авраама «рыцарем веры», готовым пожертвовать для Бога не только своим сыном, но и этическими идеалами. Большинство еврейских и христианских специалистов по религиозной морали отвергают этот подход, исходя из невозможности противоречия между Господней волей и этическими идеалами, хотя ряд других готовы согласиться с тем, что данный эпизод служит предупреждением: религия необязательно натуралистично отражает этические принципы. С точки же зрения историка этот рассказ вполне логичен, поскольку Авраам, как подтверждают современные данные, был сыном своего времени, конкретной исторической обстановки, когда было общепринятым скреплять договор («Завет»), принося в жертву животное. Договор же с Богом неимоверно, бесконечно велик, а потому и скреплять его следует, жертвуя самым любимым в полном смысле слова. Другое дело, что, поскольку субъектом жертвоприношения было человеческое существо, эта акция закончилась ничем, хотя формально ритуальная сторона ее была соблюдена. Исаак был выбран этим субъектом не только потому, что являл собой самую дорогую собственность Авраама; он к тому же еще был и специальным Божьим даром (в соответствии с Заветом) и, подобно всему, что Бог даровал человеку, принадлежал Богу. Тем самым подчеркивалась сама цель жертвоприношения: символически напомнить, что все, чем человек обладает, принадлежит Богу и подлежит возврату. Именно поэтому Авраам называл место этого акта полнейшего повиновения (и, как оказалось, несостоявшегося жертвоприношения) горой Иеговы, Синайского предзнаменования и Великого Завета. Важно отметить, что именно в этом месте в Библии в обещаниях Бога звучит мотив универсальности. Он не только берется приумножить потомство Авраама, но и добавляет: «И благословятся в семени твоем все народы земли».Теперь мы приближаемся к понятию «избранного народа». Важно понять, что в Ветхом Завете речь идет не просто о справедливости как абстрактной концепции, но о справедливости Господа, которая демонстрируется Господними актами выбора. В Книге Бытия мы встречаемся с несколькими примерами «праведного человека», причем он оказывался нередко даже единственным проповедником: здесь и история Ноя и Великого потопа, и история о разрушении Содома. Авраам тоже праведник, но нигде не говорится, что он был избран Богом как единственный в своем роде или вследствие его достоинств. Библия не является сводом логических аргументов; это исторический труд, где речь идет о событиях, которые для нас загадочны и даже необъяснимы. Она посвящена важнейшим выборам, которые Господь соизволил произвести. Для понимания истории евреев очень важно прочувствовать значение, которое евреи всегда придавали неограниченному праву собственности Бога на его творения. Многие предания евреев специально сформулированы таким образом, чтобы драматизировать этот главенствующий факт. И понятие богоизбранного народа вытекает из стремления Господа подчеркнуть то, что в его власти находятся все его творения. В демонстрации этого фигура Авраама является ключевой. Еврейские мудрецы учили: «Он, кто благословен, владеет пятью специально созданными Им для себя вещами. Это Тора, небо и земля, Авраам, Израиль и Священная Обитель». Мудрецы верили, что Бог мог щедро делиться своими творениями, но сохранял при том свою власть надо всем, в особенности над рядом избранных элементов. Выглядит это следующим образом:«Тот, кто благословен, создал дни и взял себе субботу; он создал месяцы и взял себе праздники; он создал годы и выбрал для себя каждый седьмой год; создав же последние, он выбрал для себя год юбилейный; создав народы, он выбрал для себя Израиль… Создав земли, он вознес над ними для себя землю Израиля, ибо сказано: «Земля– Богова, равно как и все, чем она полнится».Избрание Божьим промыслом Авраама и его потомков для выполнения особого предназначения и дарование им земли неразделимы в библейской трактовке истории. При этом оба дара ниспосланы не во владение, а во временное пользование: евреи избраны, земля им дарована милостью Божьей, но права эти могут быть и отменены. Авраам одновременно является и живым примером, и вечным символом беспокоящей евреев хрупкости, бренности их владения. Он «пришелец и поселенец» и остается таковым, даже будучи избран Богом, даже после того, как им с соблюдением всех церемоний была приобретена пещера Махпела. Как постоянно напоминает нам Библия, эту зыбкость владения унаследовали и все его потомки. Господь говорит израильтянам: «И землю не должно продавать навсегда; ибо Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня»; и сами люди признаются в том, что они пришельцы и странники у Бога, подобно своим праотцам; и в одном из псалмов царь Давид говорит: «Ибо странник я у тебя и пришелец, как и все отцы мои».Тем не менее, обещание земли Аврааму носит довольно специфический характер, причем относится к древнейшей части Библии: «Потомству твоему даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата: Кенеев, Кенезеев, Кедмонеев, Хеттеев, Ферезеев, Рефаимов, Аморреев, Хананеев, Гергесеев и Иевусеев». Правда, в вопросе о границах существует некоторая путаница, ибо позднее Господь обещает лишь часть вышеуказанной территории: «И дам тебе и потомкам твоим после тебя землю, по которой ты странствуешь, всю землю Ханаанскую». С другой стороны, по поводу второго варианта дарения используется термин «во владение вечное». Это положение, встречающееся и здесь и позднее, означает, что избранность Израиля носит необратимый характер, хотя его владение и может быть временно прервано людским неповиновением Богу. Однако, поскольку обещания Бога носят неотъемлемый характер, эта земля вернется к Израилю, даже если он потеряет ее на некоторое время. Понятие «Обетованной Земли» является особенностью иудаистской религии, и для израильтян, а затем и для евреев вообще, оно было ее важнейшим элементом. Важно то, что евреи сделали пять первых книг Библии, Пятикнижие, основой своей Торы, или веры, поскольку именно эти книги посвящены вопросам Закона Божьего, обещанию земли и выполнению этого обещания. Более поздние книги, несмотря на все их великолепие и широту охвата, никогда не приобретали столь ключевого значения. Они уже не столько откровение, сколько его толкование, и здесь преобладает тема исполненного завета. А самое большое значение имеет собственно Земля. Если Авраам участвовал в формировании этих основополагающих принципов, то его внуку, Иакову (второе имя– Израиль), предстояло зажечь жизнь конкретного народа, Израиля, после чего его имя и название народа стали неразрывно связаны. Кстати, всегда существовала проблема, как правильно именовать эту нацию. Термин «евреи», строго говоря, нельзя считать удовлетворительным, хотя его часто приходится использовать; дело в том, что наименование «хабиру», от которого слово «евреи» предположительно происходит, означало скорее образ жизни, чем определенную расовую группу. Более того, оно носило уничижительный характер. Термин «евреи» можно встретить в Пятикнижии, где он означает «дети Израиля», но только в том случае, если его употребляют египтяне или сами израильтяне, но в присутствии египтян. Примерно со II века до н.э. с легкой руки Бен-Сиры термин «еврейский» стал использоваться для обозначения языка Библии, а также всех последующих работ, написанных на том же языке. При этом слово постепенно потеряло свой уничижительный оттенок, так что сами евреи и симпатизирующие им представители других национальностей стали зачастую отдавать ему предпочтение перед термином «иудеи» для обозначения национальной принадлежности. В XIX веке, например, термин «евреи» широко использовался реформистским движением в Соединенных Штатах, где сегодня можно встретить такие организации, как Колледж Еврейского Союза (Hebrew Union College) и Союз американских еврейских конгрегаций. Но в целом потомки иудеев старались не называть себя евреями. По мере того как крепло их национальное самосознание, они стали пользоваться как нормативным библейским термином «израильтяне», или «дети Израиля»; именно этим, пожалуй, и знаменателен в наше время Иаков-Израиль. Забавно, впрочем, и характерно для трудностей, которые вечно возникают в вопросах о тождественности и терминологии понятия евреев, что первое упоминание имени «Израиль» встречается в самом, пожалуй, загадочном и неясном месте Библии, где описывается ночная борьба Иакова с ангелом. Само имя «Израиль» может означать «тот, кто борется с Богом», «тот, кто сражается за Бога», «тот, с кем сражается Бог», «тот, кем Бог правит», а также «опора Божья», либо «опирающийся на Бога». По этому поводу нет единого мнения. Никому также не удалось дать удовлетворительного толкования самому этому эпизоду. Очевидно, что и первые редакторы и переписчики Библии также не понимали его. Но они сознавали, что это некий важный момент в их истории и, не пытаясь приспособить текст к своему пониманию религии, просто воспроизводили его дословно, потому что это Тора, а она священна. В Книге Бытия приведено пространное жизнеописание Иакова, которое по-своему замечательно. Он был совершенно не похож на своего деда Авраама: притворщик, неразборчивый в средствах, скорее стратег, чем боец, политик, ловкач, а кроме того, мечтатель да еще со склонностью к галлюцинациям. Он преуспел в жизни и занял намного более видное положение, чем его дед Авраам и отец Исаак. В конце концов он добился того, что его предали земле рядом с могилами предков, но до тех пор он настроил множество колонн и алтарей на необъятной территории. При этом его, подобно отцу, считают «странником» в земле Ханаанской. И действительно, похоже, что все его сыновья, за исключением последнего, Вениамина, были рождены в Месопотамии или Сирии. Но именно при его жизни были окончательно прерваны связи с востоком и севером, а его потомки стали уже связывать себя именно с Ханааном; даже когда голод погнал их в Египет, Божественное провидение неумолимо заставило их вернуться. Будучи лидером нации, Иаков-Израиль был также отцом двенадцати племен, из которых она предположительно сформировалась. Согласно библейскому преданию, все эти племена происходили от Иакова и его сыновей (Рувима, Симона-Левия, Иуды, Иссахара, Завулона, Вениамина, Дана, Неффалима, Гада, Асира, Ефрема и Манассии). Однако в песне Деворы, древность которой мы уже отмечали, фигурируют лишь десять племен (от Ефрема, Вениамина, Махира, Завулона, Иссахара, Рувима, Галаада, Дана, Асира и Неффалима). Текст посвящен проблемам военным, и вполне возможно, что Симон, Левий, Иуда и Гад не упоминаются Деборой просто потому, что не должны были участвовать в сражении. Само число двенадцать может быть данью традиции: таково же число сыновей Измаила, Нахора, Иоктана и Исава. Союзы двенадцати племен (иногда шести) были обычным явлением в восточном Средиземноморье и Малой Азии в позднем Бронзовом веке. Греки называли их «амфиктионами» – от термина, означающего «жить поблизости». Объединяющим их фактором могло быть не общее происхождение, а общая преданность одной святыне. Многие текстологи в XIX и XX столетиях отвергали принцип общего происхождения от Иакова и предпочитали видеть в племенных группах далекое родство или вообще считали их в родстве не состоящими, объединяющимися в амфиктионы вокруг израильских святынь, формировавшихся в то время. Однако все эти западносемитские группы, направлявшиеся в землю Ханаанскую, имели в действительности общие корни и находились во взаимном родстве; у них были общие воспоминания, предания и почитаемые предки. Вычленить из Библии истории отдельных племен было бы невероятно сложной задачей, даже при наличии исходного материала. Важным является то обстоятельство, что Иаков-Израиль четко ассоциируется с временем, когда израильтяне впервые стали осознавать свою сущность, но в пределах племенной структуры, которая была для них дорогой стариной. Религиозные и родственные узы этого времени были одинаково сильными, и отделить одни от других было практически невозможно; впрочем, это характерно и для еврейской истории в целом. Во времена Иакова люди все еще носили при себе семейных божков, но уже складывались понятия общенационального Бога. У Авраама имелись собственные религиозные верования, однако он уважительно относился, будучи «пришельцем и поселенцем», к местным божествам, которых собирательно именовали «Эль». Поэтому он платил десятину Эль-Эдиону в Иерусалиме и признавал Эль-Шаддаи в Хевроне и Эль-Олана в Беэршиве. Принятие Иаковом имени Израиль (или Изра-эль) знаменует момент, когда Бог Авраама укореняется в Земле Ханаанской и идентифицируется с израильтянами – потомками Иакова, после чего ему вскоре предстоит стать всемогущим Яхве, монотеистическим богом. Доминирующее положение Яхве как центральной фигуры религии израильтян послужило прототипом единого Бога, которому в наше время поклоняются и иудаисты, и христиане, и мусульмане. Это положение постепенно укреплялось в течение последующей фазы истории рассматриваемого нами народа: во время переселения в Египет и полного драматизма освобождения от египетского рабства. Из библейского повествования, где Книга Бытия заканчивается смертью Иосифа и о печальных последствиях которой идет затем речь в начале Книги Исхода, следует, что в Египет якобы направилась вся нация. Но это не так. Совершенно ясно, что даже во времена Иакова многие из хабиру (евреев), которых мы должны теперь называть израильтянами, переходили к оседлой жизни в Ханаане, частично захватывая территорию силой. В главе 34 Книги Бытия мы читаем, что сыновья Иакова, Симон и Левий, совершили яростное и успешное нападение на город Шехем и его царя; это, по-видимому, первый случай, когда во владении израильтян оказался значительный город, который вполне мог стать первым местонахождением национального Бога. Шехем был городом уже в XIX веке до н.э., поскольку упоминается в египетском документе времен правления Сесостриса III (1878—1843 гг. до н.э.); в дальнейшем его окружили циклопической стеной. Фактически это первый город, упоминаемый в Библии (Книга Бытия, гл. 12); именно здесь Авраам получил божественный завет. Шехем расположен вблизи современного Наблуса, название которого восходит к Неаполису, построенному Веспасианом в 72 г. н.э. после повторного завоевания Палестины. Этот город фигурирует у Иосифа, писавшего около 90 г. н.э., и Эйсебия, писавшего до 340 г. н.э., которые сообщают, что древний Шехем находился в пригородах Неаполиса вблизи колодца Иакова. Ясно, что Шехем был не просто захвачен семьей Иакова, но и оставался в ее руках, так как на своем смертном одре тот завещал город своему сыну Иосифу: «Я даю тебе, преимущественно пред братьями твоими, один участок, который я взял из рук Аморреев, мечом моим и луком моим».Совершенно очевидно, что в Ханаане оставалась значительная часть израильтян, поскольку существует подтверждение их активности и воинственности. В египетских документах, известных под названием «Амарнские грамоты» и датируемых 1389—1358 гг. до н.э., т. е. временем, когда египетские фараоны Нового Царства были номинальными владыками Палестины (хотя власть от них постепенно ускользала), перечисляются местные вассалы и их враги. В некоторых из этих документов упоминается еврей по имени Лабайя («Человек-лев»), под началом которого находились другие евреи. Он стал причиной серьезных затруднений для египетских властей и тех, кто с ними сотрудничал; подобно другим хабиру, как показывал опыт египтян, его было трудно заставить подчиняться. В конце концов во время царствования фараона Ахенатена он погиб насильственной смертью. При жизни же он возглавлял небольшое царство вокруг Шехема, которое унаследовали его сыновья. Насколько нам известно, Шехем находился под контролем израильтян-евреев на протяжении всего пребывания их сородичей в египетском рабстве. Какие-либо упоминания о его взятии во время завоевательной войны Иисуса отсутствуют; однако известно, что, как только израильтяне-захватчики вторглись в холмы к северу от Иерусалима, они возобновили церемонию завета в Шехеме – том месте, где в ней впервые участвовал Авраам. Подразумевается, что к этому моменту он уже был, причем давно, в руках людей, которых израильтяне считали своими единоверцами и братьями по крови. Таким образом, Шехем был, в некотором смысле, первой главной святыней и столицей израильского Ханаана. Это положение важно, поскольку постоянное пребывание заметного числа израильского населения в Палестине в течение периода между приходом потомков Авраама и возвращением из Египта делает библейское описание жизни части нации в Книге Исхода и завоевания в Книге Иисуса Навина гораздо более правдоподобным. Находясь в Египте, израильтяне всегда знали, что у них есть родина, куда можно вернуться и где часть населения является их естественными союзниками; в свою очередь, наличие этой пятой колонны внутри страны позволяло надеяться на успех попытки какой-либо бродячей шайки захватить Ханаан. Таким образом, временное пребывание и исход из Египта, а также последующие блуждания по пустыне затрагивали лишь часть израильской нации. Тем не менее, этот этап имел чрезвычайно важное значение для эволюции религиозной и этической культуры нации. Это, по сути, ключевой момент в их истории, и евреи всегда признавали его таковым, поскольку именно тогда впервые была во всем величии продемонстрирована воля единого Бога, которому они поклонялись, его способность вывести их из величайшей империи и даровать им обетованную землю. Одновременно было продемонстрировано и многообразие требований Бога, которым они должны были отвечать. До того как они направились в Египет, израильтяне были небольшим народом среди ему подобных, хотя перед ними и маячило божественное обещание будущего величия. После же возвращения они превратились в нацию, наделенную целью и программой действий, которой было что сказать миру. В начале и в конце этого периода стоят две наиболее гипнотические личности в истории евреев; Иосиф и Моисей, чья энергия и достижения неоднократно в еврейской истории служили светочем и образцом. Оба были младшими сыновьями в семье и, подобно Авелю, Исааку, Иакову, Давиду и Соломону, сознательно служат в Библии объектами для возвеличивания. Библия показывает, что большинство вождей не рождалось на высоком посту и не облекалось властью от рождения, а обретали их собственными стараниями, сами будучи продуктом божественного промысла. Библия считает бессилие особой формой добродетели, присущей людям, которые не только не обладали властью, но претерпели от нее; однако она также считает добродетелью возвышение тех, кто некогда был слаб и унижен. Ни Иосиф, ни Моисей от рождения не обладали особыми правами и с трудом выжили во времена нелегкого детства и юности; но обоим были дарованы Богом качества, благодаря которым их старания открыли им путь к величию. Однако на этом аналогии кончаются. Иосиф был крупным государственным деятелем – министром при чужом правителе, как и многие евреи на протяжении последующих трех тысяч лет. Он был умен, способен быстро принимать решения, восприимчив, не лишен воображения. Он был мечтателем, но, сверх того, наделен созидательной способностью истолковывать сложные явления, предсказывать и предвидеть, планировать и управлять. Спокойный, трудолюбивый, способный во всех экономических и финансовых делах, владевший различными тайными познаниями, он прекрасно знал, как служить власти и одновременно использовать ее на благо своего народа. Как сказал ему фараон, «нет столь разумного и мудрого, как ты». Иосифу уделено значительное место в Книге Бытия, и он явно поражал воображение тех древних литераторов – летописцев, которые производили первичную сортировку сказаний и столь искусно компоновали их. В том, что он является исторической фигурой, сомневаться не приходится, тем более что многие из романтических эпизодов его биографии перекликаются с египетской литературой. Так, неудачная попытка жены Потифара совратить его, которая, будучи отвергнута, в ярости клевещет на него, что приводит его в тюрьму, описана в древнеегипетском повествовании «История двух братьев»; папирус с его записью датируется 1225 г. до н.э. Иностранцы часто возвышались при египетском дворе. В XIV веке до н.э. карьеру, подобную Иосифу, сделал некий семит Янхаму, ставший верховным комиссаром Египта при фараоне Эхнатоне. Позднее, в XIII веке, обер-церемонимейстером при дворе фараона Менептаха был семит Бен-Озен. Большинство подробностей египетской биографии Иосифа вполне правдоподобны. Достоверно известно, что западные семиты проникали в Египет в большом количестве. Их просачивание в дельту Нила началось еще в конце третьего тысячелетия до н.э. Обычно эта иммиграция происходила мирным путем; иногда вполне с определенной целью, в поисках работы и для расширения торговли, иногда – просто из-за голода (вблизи Нила вероятность получить пищевое зерно была максимальна), а иногда – в качестве рабов. Известен текст одного из египетских папирусов, «Анаетаси VI», в котором египетская пограничная стража информирует двор о том, что некое племя пересекло границу в поисках пастбищ и воды. Папирус № 1116а из ленинградской коллекции рассказывает, как фараон милостиво даровал пшеницу и пиво вождям племен, прибывших из Ашкелона, Хазора и Мечиддо. Более того, в течение некоторого времени (с XVIII по XVI в. до н.э.) Египтом правила династия гиксосов, причем имена некоторых из них звучат по-семитски, например, Хиан, Якубхер, и т. д. В I в. н.э. еврейский историк Иосиф, пытаясь подкрепить фактами рассказ об Исходе, цитирует Мането, чтобы связать исход с изгнанием гиксосов в середине XVI веке. Однако подробности египетского быта, фигурирующие в Библии, лучше соединяются с более поздним периодом. Существует убедительное свидетельство того, что период египетского угнетения, который привел к восстанию и бегству израильтян, имел место где-то в последней четверти второго тысячелетия до н.э., почти наверняка в годы правления знаменитого Рамсеса II (1304—1234 гг. до н.э.). В начале Книги Исхода говорится о египтянах: «И поставили над ним начальников работ, чтобы изнуряли его тяжкими работами. И он построил фараону Пифом и Раамсес, города для запасов». Рамсес II, величайший строитель из царей XIX династии Нового Царства, организовал широкомасштабные строительные работы в Пифоме, нынешнем Тельер-Ратабе в районе Вади-Туммилат, а также в названном в честь самого фараона Рамсеса, или Пи-Рамесу, нынешнем Сан-эль-Хагаре на притоке Нила под названием Танатис. Эти фараоны XIX династии происходили именно из этой части дельты вблизи библейской земли Гошен, куда при них переехало центральное правительство. На стройках использовалось огромное количество рабов и принудительно направленных сюда рабочих. В лейденском папирусе № 348, относящемся к периоду правления Рамсеса II, говорится: «Раздайте хлеб воинам и тем хабиру, которые доставляют камни для великого столпа в Рамсесе». Однако маловероятно, что сам Исход произошел во время правления Рамсеса. Представляется более точным, что бегство израильтян произошло при его преемнике, Мернептахе. Стела, воздвигнутая в честь победы этого фараона, уцелела до настоящего времени и датируется 1220 г. до н.э. Надпись на ней сообщает, что он выиграл сражение за Синаем, в Ханаане, и называет побежденную сторону словом «Израиль». На самом деле он вполне мог и не победить, так как фараоны зачастую представляют свои поражения и патовые ситуации как собственный триумф; однако ясно, что у него было какое-то вооруженное столкновение с израильтянами за пределами его государственных границ, откуда следует, что к этому моменту израильтяне уже покинули Египет. Кстати, это – первое небиблейское упоминание Израиля. В сочетании с другими свидетельствами, например, расчетами, основанными на Первой книге Царств (глава 6) и Книге Судей (глава 11), мы можем с достаточной уверенностью считать, что Исход произошел в XIII веке до н.э. и завершился примерно к 1225 г. до н.э. При чтении Книги Исхода наше воображение обычно занято египетской чумой и прочими удивительными вещами, которые предшествовали побегу израильтян, так что мы зачастую совершенно упускаем из виду тот факт, что речь идет о единственном в Древнем Мире случае успешного восстания и побега целого порабощенного народа. Это событие стало доминирующим в памяти израильтян, которые в нем участвовали. Для тех же, кто впоследствии слышал, а затем и читал о нем, Исход постепенно потеснил даже сам акт творения в качестве ключевого, центрального события еврейской истории. По-видимому, на границах Египта произошло что-то такое, что убедило свидетелей: сам Господь Бог вмешался непосредственно и решительно в их судьбу. И то, как это было воспринято и отложилось в сознании, заставляет поверить и последующие поколения: эта мощная и уникальная поддержка, оказанная им Богом – самое знаменательное событие в истории народов. Несмотря на интенсивные многолетние исследования, мы в действительности не имеем представления, где же именно рука Господа спасла Израиль от армии фараона. Наводят на размышления упоминания «Чермного (тростникового?) моря» или просто моря. Это может означать одно из соленых озер, или северный конец Суэцкого залива, или даже край залива Акаба; возможно также, что речь идет о так называемом Сербонском море (озере Сирбонис) в северном Синае, которое, в сущности, является лагуной Средиземного моря. Что мы твердо знаем, это что граница была местами хорошо укреплена и контролировалась повсеместно. Эпизод, который спас израильтян от гнева фараона и который они считали проявлением божественного покровительства, был для них исполнен такого значения, что стал и для них, и для их потомков основой духовного существования. Спросите себя, – говорил им Моисей, – со дня сотворения Богом человека «бывало ли что-нибудь такое, как сие великое дело, или слыхано ли подобное сему?» Или Бог когда-либо раньше «покушался… взять Себе народ из среды другого народа казнями, знамениями и чудесами, и войною, и рукою крепкою, и мышцею высокою, и великими ужасами, как сделал для вас Господь, Бог ваш, в Египте пред глазами твоими»? В Книге Исхода Бог сам указывает Моисею на чудесный характер этих деяний и объясняет их связь с его дальнейшими видами на народ Израиля: «Вы видели, что Я сделал египтянам, и как Я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к себе. Итак, если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов: ибо Моя вся земля; а вы будете у Меня царством священников и народом святым».Этому выдающемуся событию соответствовала и выдающаяся личность, возглавившая восстание израильтян. Моисей был ключевой фигурой в еврейской истории, осью, вокруг которой все вращалось. Если Авраам был праотцом нации, то Моисей был созидательной силой, формировавшей ее; именно под его руководством и благодаря ему они окончательно выделились в качестве народа, у которого имеется будущее. Моисей, подобно Иосифу, был образцом еврея, но совершенно другого типа и намного более грандиозной фигурой. Он пророк и вождь; человек решительного действия и необычной внешности, способный на страшный гнев и безжалостную решимость; но кроме того, он и человек в высшей степени духовный, склонный к общению с Богом где-нибудь на природе, а также видениям, прозрениям и озарениям. Однако меньше всего его можно было бы назвать отшельником-анахоретом; скорее он олицетворял собой активную духовную силу, ненавидел несправедливость, горячо стремился осуществить свою утопию. Это был не только посредник между Богом и людьми, но и человек, старавшийся обратить свой высший идеализм в практические государственные труды, а благородные идеи – в повседневные дела. А кроме того, он был еще законотворцем и судьей, стремившимся облечь все стороны общественного и личного поведения в строгие рамки нравственности и тоталитарного духа. Описывая его деятельность, Библия, в особенности Книги Исхода, Чисел и Второзакония, изображают Моисея неким гигантским сосудом, через который свет божественных идей изливался в сердца и умы людей. Но мы не можем не видеть, что Моисей был весьма оригинальной личностью, которая постепенно приобретала опыт, ужасный и облагораживающий одновременно, становясь мощной созидательной силой, способной перевернуть весь мир. Он брал обычные идеи, которые бездумно принимались на веру бесчисленными поколениями, и превращал их в нечто совершенно новое, что последовательно радикально преобразовало мир так, что возврата к прежнему уже не было. Он подтверждает факт, который всегда признавали великие историки и который сводился к следующему: человечество совсем необязательно движется вперед маленькими шажками; иногда оно делает огромный прыжок, побуждаемое энергией отдельной, но выдающейся личности. Вот почему утверждение Вельхаузена и его школы, что Моисей есть продукт позднейшего творчества, а свод его заповедей – изобретение неких жрецов в эпоху после Изгнания во второй половине первого тысячелетия до н.э. (точка зрения, которой и сейчас придерживаются некоторые историки), есть не что иное, как скептицизм, доведенный до фанатизма, и насилие над летописью человечества. Выдумать Моисея – задача, непосильная для человеческого ума, мощь его личности буквально насыщает страницы библейского повествования, где говорится о том, как он некогда вступил на стезю руководства разобщенным народом, который зачастую был не намного лучше испуганной толпы. Важно подчеркнуть, что при всем своем величии Моисей никоим образом не был сверхчеловеком. Еврейские писатели и мудрецы, борясь с сильной тенденцией древности обожествлять фигуры основоположников, зачастую лезли из кожи вон, чтобы подчеркнуть человеческие слабости и неудачи Моисея. Однако нужды в этом нет, все это и так читается в тексте. Возможно, самая убедительная черта библейского портрета Моисея состоит в том, что он предстает перед нами колеблющимся и неуверенным до трусости, с ошибками и заблуждениями, да и просто глупостями. Он временами раздражителен и, что еще более замечательно, сам с горечью сознает свои недостатки. Довольно необычно слышать, как великий человек признается: «Я тяжело говорю и косноязычен». Менее всего законотворцы и государственные деятели склонны признаваться в дефектах речи. И еще больше потрясает образ Моисея как одинокого, отчаявшегося и обессилевшего человека, согнувшегося под грузом ноши, которую он неохотно взвалил на себя и от которой мечтает освободиться. В главе 18 Исхода показано, как он добросовестно пытался судить народ, который шел к нему со своими заботами с рассвета дотемна. Посетив Моисея, его тесть Иофор возмущенно спросил его: «Для чего ты сидишь один, а весь народ стоит пред тобою с утра до вечера?» Моисей устало отвечал: «Народ приходит ко мне просить суда у Бога. Когда случается у них какое дело, они приходят ко мне, и я сужу между тем и другим, и объявляю уставы Божии и законы его». На что Иофор отвечает: «Не хорошо это ты делаешь. Ты измучишь и себя и народ сей, который с тобою». И предлагает сформировать постоянно действующий и обученный суд, и Моисей, будучи во многих отношениях человеком скромным, готовым прислушаться к добрым советам, поступает так, как предлагает старый человек. Для Моисея, как он изображен в Библии, характерна вызывающая симпатию смесь героического и человечного. Ему приходилось демонстрировать уверенность, за которой скрывались сомнения и даже растерянность. Положение обязывало его выглядеть всеведущим; чтобы не дать разбежаться своему народу, ему приходилось изрекать истины громовым голосом и даже если он в чем-то был не уверен, скрывать свои колебания. Отсюда суровость его облика, отсюда его лозунг: «Пусть гора преклонится перед законом». Представляется вполне правдоподобным старинное предание, согласно которому Аарон пользовался намного большей популярностью, чем его великий брат: когда Аарон умер, рыдали все; Моисея же оплакивала лишь мужская половина. В итоге благодаря Библии сегодняшние ее читатели имеют гораздо более цельное представление о Моисее, чем его современники и современницы. Моисей был не только наиболее влиятельным евреем в дохристианские времена; он был к тому же единственным из них, кто оставил существенный след в Древнем Мире. Греки почитали его наравне со своими богами и героями, особенно Гермесом; его заслугой считали изобретение еврейской письменности, которая явилась предшественницей Финикийского письма и, соответственно, греческого. Эвполем называл его первым мудрецом в истории человечества. Артапан ставил ему в заслугу организацию египетской государственной системы и изобретение различных боевых и промышленных механизмов. По мнению Аристобула, Гомер и Гесиод черпали свое вдохновение из его произведений, и многие древние авторы разделяли точку зрения, что человечество в целом, и греческая цивилизация в особенности, очень многим обязано его идеям. Неудивительно, что древнееврейские писатели отстаивали мнение, что Моисей – ведущий созидатель античной культуры. Иосиф говорил, что именно он изобрел само слово «закон», доселе неизвестное в греческом языке, и был первым законодателем во всемирной истории. Филон обвинял философов и законодателей в заимствовании и даже присвоении его идей, считая главными плагиаторами Гераклита и Платона. И совсем потрясающее заявление сделал писатель-язычник Нумен из Апамеи (II век до н.э.), что, мол, Платон – это Моисей, который говорил по-гречески. Древние авторы были не просто убеждены в существовании Моисея, но и считали его одним из тех, кто формировал ход всемирной истории. Однако среди писателей-язычников сильна и тенденция, восходящая ко второй половине первого тысячелетия до н.э., что Моисей был некоей желчной личностью, создателем странной и антиобщественной религии для узкого круга адептов. Его связывают с первыми всплесками систематического антисемитизма. Гекатий из Абдеры (IV в. до н.э.), написавший историю Египта (ныне утерянную), обвинял его в сектантском противопоставлении своих сторонников остальному человечеству и ксенофобии. Мането (около 250 г. до н.э.) инициировал появление устойчивой легенды, согласно которой Моисей вовсе не еврей, а египтянин, жрец-отступник из Гелиополиса, который дал евреям команду перебить всех египетских священных животных и установить чуждое стране правление. История о мятежном египетском жреце, возглавившем восстание отверженных, включая прокаженных и негров, легло в основу антисемитской «клеветы из Ура», которая в течение ряда столетий с завидным постоянством повторялась и приукрашивалась. Она воспроизводится, в частности, дважды в антисемитских рассуждениях в письмах Карла Маркса Энгельсу. Удивительно, но Зигмунд Фрейд, совсем не антисемит, опирается в своей последней работе «Моисей и монотеизм» на историю Монето о том, что Моисей был египтянином и жрецом, добавляя к этому обычные рассуждения насчет того, что его религиозные идеи произошли от монотеистического культа Солнца Эхнатона, а также много собственной псевдодокументальной ерунды. Где бы Моисей ни заимствовал свои идеи, религиозные или правовые (которые были, разумеется, неразрывно связаны в его сознании), он их взял только не в Египте. На самом деле деятельность Моисея была направлена на полное отрицание всего, на чем зиждился древний Египет. Как и в случае переселения с Авраамом из Ура и Харана в Ханаан, мы ни в коем случае не должны считать, что исход израильтян из Египта был вызван исключительно экономическими побуждениями. Это было не просто спасение от тягот. В Библии имеются намеки на то, что эти трудности были вполне переносимы, поскольку моисеево племя имело возможность подкормиться из «египетских котлов с мясом». В целом жизнь в Египте во втором тысячелетии до н.э. была, как правило, более сносной, чем в любой другой части Ближнего Востока. И мотивы у Исхода были несомненно политические. В Египте израильтяне представляли собой значительное и довольно неудобное меньшинство, к тому же растущее численно. В самом начале Книги Исхода приводятся слова фараона, адресованные «своему народу», о том, что «народ сынов Израилевых многочислен и сильнее нас. Перехитрим же его, чтобы он не размножался». Именно опасения египтян, как бы израильтяне не стали слишком многочисленны, были главным побудительным мотивом угнетения, которое специально было направлено на сокращение их числа. В сущности, фараоново рабство было отдаленным, но зловещим предвосхищением гитлеровской программы рабского труда и даже Холокоста; здесь просматривается много параллелей. Таким образом, Исход был актом политического самоопределения и сопротивления; но он был также, и прежде всего, религиозным актом. Дело в том, что израильтяне всегда были особыми, и египтяне видели их особость и боялись ее. Израильтяне отвергали весь запутанный египетский пантеон, весь дух его, смысл и символику, образовывавшие посвоему столь же энергичную и всепроникающую систему, что и молодая религия Израиля. Подобно тому, как Авраам ощущал тупик, в который зашла религия Ура, так и израильтяне со своим вождем Моисеем, который видел все это яснее остальных, считали мир египетских религиозных верований и обрядов затхлым, невыносимым, отвратительным и зловещим. Уйти означало для них порвать не только с физическим рабством, но и с лишенной воздуха духовной тюрьмой: легкие израильтян в Египте жаждали жгучего кислорода правды и образа жизни, который был бы чище, свободнее и более ответственен. Египетская цивилизация была очень древней и очень в чем-то детской; побег от нее израильтян был заявкой на взрослость. В этом процессе взросления израильтяне действовали, по большому счету, не только во имя себя, но и во имя всего будущего человечества. Переход к монотеизму, и даже не просто к монотеизму, а к единому и всемогущему Богу, означал одновременно переход к новым этическим принципам и методичному приложению их к человеческим существам. Все это вместе ознаменовало один из великих поворотных моментов в истории, возможно самый великий. Степень его величия можно оценить, рассматривая взгляд на мир египтян, который отвергался израильтянами. Египтяне были чрезвычайно умелыми ремесленниками и обладали безукоризненным художественным вкусом, но их интеллектуальные позиции были предельно устаревшими. Для них было трудно, если вообще возможно, восприятие общих понятий. Им было чуждо ощущение кумулятивного характера времени, как противоположности повторяющимся его проявлениям; поэтому они лишены были ощущения истории, им было чуждо понятие поступательного прогресса. Их понятия о концептуальных различиях между жизнью и смертью, между миром людей, животных и растений носили достаточно зыбкий, смутный характер. Их верования были ближе к циклическим и анимистическим религиям Востока и Африки, чем к тому, что мы привыкли называть религией на Западе. Для них небо и земля отличались количественно, но не качественно, причем небо управлялось царем, в котором воплощался создатель, а земным воплощением которого был фараон. И небесное и земное царства были имманентно стабильны и статичны, а любое изменение считалось ересью и злом. Характерным для этого статичного общества было отсутствие понятия безличного, неперсонифицированного закона, а потому там отсутствовали кодексы законов, не говоря уже про их письменную форму. Фараон считался источником и господином законов, и его судьи (а суды, конечно, там существовали) собирались по его желанию, дабы претворять в жизнь его произвольные суждения. В культурах Месопотамии III-II тысячелетий до н.э. взгляд на мир отличался от описанного выше коренным образом. Он был намного динамичнее, но и в то же время запутаннее. Они отвергали понятие единого бога как высшего источника власти. В отличие от египтян, которые постоянно добавляли новых богов в свой пантеон по мере появления теологических трудностей, они верили, что все основные боги уже созданы. Сообщество этих богов осуществляло верховную власть над миром, выбирало главу пантеона (такого, как Мардук) и, если считало это целесообразным, даровало отдельным людям бессмертие. Таким образом, небо все время находилось в некоем состоянии беспокойства, подобно человеческому обществу. В сущности, каждое из обществ являлось аналогом другого, причем связующим их звеном служил зиггурат. Земной монарх не считался божеством – на этом этапе общества Месопотамии редко верили в богоцарей; не был он и абсолютным монархом. Считалось, что он подотчетен богам. Монарх не мог произвольно ввести или ликвидировать какой-либо закон. Фактически личность находилась под защитой космического закона, который считался неизменным. Динамичные, и потому не противоречащие развитию и прогрессу, идеи месопотамского общества были предпочтительнее египетской мертворожденности. Они сулили надежду в противоположность безнадежности и фатализму афро-азиатских норм, характерным примером которых был Египет. В то время как пирамида была гробницей богоцаря, храм-зиггурат был живой связью между землей и небом. С другой стороны, эти идеи не обеспечивали этической основы для жизни, и их результатом была значительная неопределенность при попытке оценить, в пользу чего настроены боги или чего они хотят. Их радость и гнев были произвольны и необъяснимы. Человек бесконечно и вслепую пытался умилостивить их жертвами. В одном очень важном отношении эти месопотамские общества, расширявшиеся в западном направлении, становились все более и более изощренными: они развивали письменность, и их письмена были намного более эффективны, чем египетские иероглифы и их производные. Сами племена справедливо считали это изобретение источником своей мощи. Они полагали, что, записав закон, вы увеличиваете его силу и делаете его магическим. Начиная с конца третьего тысячелетия правовые системы становились сложнее и насыщеннее и находили свое отражение не только в массиве юридических документов, но и в сводах законов. Распространение аккадского (ассиро-вавилонского) письма и языка побуждало формировать своды законов правителей столь удаленных друг от друга государств, как Элам и Анатолия, среди хурриев и хиттитов, в Угарите и на литорали Средиземного моря. Самый ранний вариант свода законов Моисея, который, как мы предполагаем, был провозглашен около 1250 г. до н.э., являлся частью еще более древней системы. Первый свод, обнаруженный среди текстов Музея Древнего Востока в Стамбуле, датируемый примерно 2050 г. до н.э., является детищем Ур-Намму, «царя Шумера и Аккада», Третьей династии Ура. Помимо всего прочего, он провозглашает, что на царство Ур-Намму был избран богом Нанной, после чего освободился от нечестных чиновников и установил правильную систему мер и весов. Авраам был наверняка знаком с его положениями. Другой свод, с которым Авраам также мог быть знаком, восходит примерно к 1920 г. до н.э.: это две таблетки, находящиеся в Иракском музее, которые были составлены на аккадском языке в древнем царстве Эшнуна и содержат шесть десятков законов, сформулированных богом Тискпаком, который донес их до людей через посредничество местного царя. Гораздо более содержательными являются таблетки начала XIX века до н.э., основная часть которых хранится в Пенсильванском университете, где излагается свод законов царя Липт-Ишрара из Иди, написанный, подобно Ур-Намму, на шумерском языке. Наиболее же впечатляющим из всех является свод законов Хаммурапи, записанный на аккадском языке на двухметровой диоритовой плите, найденный в 1901 г. в Сузе, к востоку от Вавилона и хранящийся в Лувре; датируется 1728—1686 гг. до н.э. Среди более поздних сводов законов отметим среднеассирийские глиняные таблички, вырытые немецкими археологами перед Первой мировой войной в Калат-Шергате (древний Ашур), которые предположительно восходят к XV веку до н.э. и, видимо, ближе всего по времени к законам Моисея. Видно, что, собирая и составляя кодекс законов Израиля, Моисей имел возможность опираться на довольно большое количество примеров законодательных сводов. Он вырос при дворе, был грамотен. Запечатлеть закон в письменной форме, высечь его на камне – все это было частью акта освобождения от Египта, где, по существу, отсутствовала четкая правовая система, и перемещение оттуда в Азию, где уже существовала законотворческая традиция. Но, хотя в некотором смысле свод Моисея явился частью ближневосточной традиции, его отличия от других древних кодексов настолько многочисленны и фундаментальны, что он представляется чем-то совершенно новым. Во-первых, хотя утверждалось, что остальные кодексы выпущены Богом, они были изложены и преподнесены от имени конкретных царей, как например, Халмурапи или Иштар; поэтому они поддаются переработке, изменениям и вообще носят светский характер. В то же время согласно Библии авторство законов, изложенных в Пятикнижии, принадлежит исключительно самому Богу, а потому ни одному израильскому царю и непозволительно было, да и не приходило в голову, издать собственный свод законов. Моисей (а впоследствии и Езекиль, продолживший законодательные реформы) был пророком, а не царем, занимался не творением, а передачей законов. Неудивительно, что в его кодексе не делается различия между законом религиозным и светским (они просто совпадают), между законами гражданскими, уголовными и моральными. Эта неразделимость имеет важные практические последствия. Согласно духу законов Моисея, все их нарушения оскорбляют Бога. Всякое преступление есть грех, всякий грех – преступление. Нарушения законов носят абсолютный характер, и не во власти человека помиловать или сделать для кого-либо исключение. Возмещение убытков, понесенных пострадавшим смертным, является недостаточным; компенсации требует и Бог, а это сопряжено с суровым наказанием. Большинство сводов законов Древнего Ближнего Востока посвящено проблемам собственности, причем сами люди в некотором смысле представляются собственностью, стоимость которой поддается оценке. Кодекс Моисея ориентирован на Бога. Например, в других кодексах обманутый муж может простить неверную жену и ее любовника. Напротив, кодекс Моисея требует предания обоих смерти. Так же, если другие кодексы предусматривают монаршее право помиловать даже в случае убийства, Библия подобное право отвергает, равно как и право богатого человека откупиться от возмездия денежным штрафом; она требует казни за убийство, даже если убит «всего лишь» слуга или раб. Существует и ряд других преступлений, когда гнев господень настолько велик, что никакой денежной компенсации недостаточно. В тех же случаях, когда убийство, телесное повреждение или иное прегрешение носят неумышленный характер, Бог считается менее оскорбленным, и по закону возможна компенсация. Преступивший закон тогда «должен заплатить столько, сколько назначат судьи». В соответствии с кодексом Моисея такой подход возможен, например, если мужчина ударит женщину и у нее случится выкидыш либо если чья-либо смерть явится результатом неосторожности. Во всех более легких случаях следует руководствоваться принципом «око за око, зуб за зуб, рука за руку, нога за ногу»; этот принцип часто понимается буквально, на самом же деле он означает необходимость строгой компенсации за телесные повреждения. С другой стороны, когда имеет место телесное повреждение как результат преступной неосторожности, вступает с силу уголовная ответственность. Так, если бык забодает человека досмерти, быка просто конфискуют, а его хозяин наказанию не подлежит; если же хозяин знал, что его животное опасно, но не принял необходимых мер, в результате чего погиб человек, то хозяин подлежит смертной казни. Последнее положение, известное под названием «Закон о бодающемся быке», свидетельствует о том, сколь большое значение придает кодекс Моисея человеческой жизни. Здесь, разумеется, заключен парадокс, как, впрочем, и во всех случаях применения смертной казни. Согласно теологии Моисея человек сотворен по образу Бога, в связи с чем его жизнь не просто драгоценна – она священна. Убить человека – совершить преступление против Бога, притом настолько тяжелое, что за него полагается высшая мера наказания, то есть своего рода конфискация, отъятие жизни; денежного штрафа здесь недостаточно. Таким образом, ужасный факт смерти призван подчеркнуть святость человеческой жизни! В итоге согласно закону Моисея встретили свою смерть многие мужчины и женщины, которые в соответствии со светскими законами окружающих государств могли бы отделаться выплатой компенсации пострадавшим или их семьям. В результате той же аксиомы верно и прямо противоположное: там, где другие кодексы предусматривают смертную казнь за преступления против собственности, например, за грабеж во время пожара, кражу со взломом, ночное нарушение неприкосновенности жилища либо похищение жены, в кодексе Моисея о таком наказании речь не идет. По сравнению с нарушением прав собственности жизнь человека слишком священна. Кодекс также отвергает искупление чужой вины: за преступления родителей нельзя казнить их сыновей или дочерей, за преступление мужа нельзя заставить жену заняться проституцией. Более того, не только человеческая жизнь является священной; ценной является и личность человека, воплощающая образ Божий. Если, например, среднеассирийский кодекс предусматривает ряд жестоких физических наказаний, включая уродование лица, кастрацию, сажание на кол, забивание досмерти, то кодекс Моисея относится к телу с уважением, сводя жестокость к минимуму. Порка ограничена сорока ударами и должна выполняться «перед лицом судьи», иначе «если ты превысишь эту меру и нанесешь ему ударов более положенного, то отвратится от тебя брат твой». Фактически кодекс Моисея был намного гуманнее любого другого, поскольку, будучи богоцентрированным, он автоматически ставит в центр всего и человека. Сердцевиной кодекса Моисея является Декалог, Десять Заповедей, где собраны заявления Бога в изложении Моисея (Второзаконие, главы 4, 5). Предполагаемые первоначальные формулировки этих заповедей приведены в Книге Исхода, гл. 20. В этих текстах имеется целый ряд неясностей. Складывается впечатление, что в первоначальном виде заповеди были проще, лаконичнее и только позднее усложнились. Была сделана попытка реконструировать первичную их формулировку, данную Моисеем. В этом виде они распадаются на три группы: заповеди с первой по четвертую посвящены взаимоотношениям между Богом и человеком, с шестой по десятую – между людьми, а пятая выполняет роль моста между этими группами и говорит о родителях и детях. В итоге мы получаем следующее: «Я, Яхве, твой Бог, и ты не должен иметь других богов; ты не должен сотворить себе кумира (идола); ты не должен всуе употреблять имя Яхве; чти субботу; почитай своего отца и мать; не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; не желай чужого». Некоторые из этих этических правил были присущи и другим ближневосточным цивилизациям; существует, например, египетский документ, известный под названием «Заявление о невиновности», в котором душа умершего на последнем суде перечисляет проступки, которых она не совершала. Однако в обстоятельном своде правил, регламентирующих взаимоотношения человека с Богом, которые предлагались народу, принимались им и были запечатлены в его сердцах, в античном мире не было ничего, что могло хотя бы отдаленно сравниться с Десятью Заповедями. Декалог лег в основу Завета, соглашения с Богом, которое было первоначально заключено Авраамом, возобновлено Иаковом и еще раз возобновлено торжественно и публично Моисеем и всем народом. Современные исследования показывают, что завет Моисея, кратко сформулированный в главах 19-24 Книги Исхода и более обстоятельно в Книге Второзакония, изложен в форме древнего ближневосточного договора, вроде того, который был заключен гиттитами. В его состав входит некое историческое введение, изложены цели и существо предприятия, перечислены высокие свидетели и предполагаемые выгоды, собственно текст и место хранения табличек, на которых он записан. Однако завет Моисея уникален в том смысле, что это договор не между государствами, а между Богом и народом. Фактически это союз, в результате которого произошло слияние интересов израильского общества и Бога, которого в обмен на защиту и процветание это общество восприняло в качестве тоталитарного правителя, чьи желания определяют все стороны жизни этого общества. Таким образом, Десять Заповедей становятся сердцевиной сложного свода божественных законов, изложенных в Книгах Исхода, Второзакония и Чисел. На закате Древнего Мира ученые-иудаисты свели эти законы в систему из 613 заповедей, содержащую 248 предписаний и 365 запретов. Эта правовая система касается множества вопросов. Очевидно, что далеко не вся она датируется эпохой Моисея; однозначно это можно утверждать разве что о форме изложения, в которой она дошла до нас. Часть этого материала связана, например, с оседлым земледелием и относится, по всей видимости, к периоду, последовавшему за завоеванием Ханаана. Можно предположить, что она прямо заимствована из ханаанского закона, а в конечном счете восходит к шумерским, вавилонским, ассирийским и хеттским источникам. Однако к этому времени у израильтян уже сформировалось правовое сознание, и они были вполне способны как формулировать новые законоположения, так и творчески перерабатывать те, что они заимствовали у соседей. Старую теорию о том, что возникновение основной массы материала в кодексе Моисея относится ко времени после изгнания, следует в настоящее время отвергнуть. Книга Левит, посвященная в основном ритуально-техническим вопросам и обеспечивающая правовую основу организации религиозной и гражданской жизни израильтян, прекрасно сопостовима с тем, что мы знаем о политической истории израильтян в XIII-XII вв. до н.э. То же можно сказать о Второзаконии, которое является популярным изложением священных текстов Левита. Этот материал касается таких вопросов, как диета, медицина, содержит элементарные сведения о науке и профессиональной деятельности, а также о юриспруденции. Значительная часть его вполне оригинальна, но весь он в целом согласуется с внебиблейскими источниками, посвященными тем же вопросам, которые были составлены на Ближнем Востоке в позднебронзовую эпоху или уже столетиями существовали к этому времени. Хотя в целом израильтяне времен Моисея были типичными представителями эпохи, мы можем наблюдать зарождение заметных отличий. Так, законы Моисея весьма строги в сексуальных вопросах. Для сравнения: законы Угарита, изложенные в табличках Рас-Шамра, допускали в определенных обстоятельствах внебрачную связь, прелюбодеяние, разврат, кровосмешение. Хетты допускали определенные формы разврата, но не разрешали кровосмешения. Египтяне считали кровное родство не особенно существенным обстоятельством. Израильтянам же, напротив, запрещали все внебрачные формы секса, и у них имелся список степеней родства, препятствовавших вступлению в брак. Израильтяне, по-видимому, заимствовали часть своих гастрономических ограничений у египтян, но имелось и много различий. Тем и другим было запрещено употреблять в пищу обитателей моря без плавников и чешуи. Впрочем, благочестивые египтяне вообще не ели рыбы. С другой стороны, они могли есть (и ели) различную водоплавающую дичь, что израильтянам возбранялось. Но и тем и другим можно было есть голубей, горлиц, гусей и другую домашнюю птицу, а также куропаток и перепелок. Надо сказать, что большинство правил, установленных Моисеем, базируется скорее на некоей научной основе, чем на предрассудках. Употребление в пищу хищников считалось рискованным, а потому запрещалось; к «чистым» животным относились в основном травоядные, копытные и жвачные: муфлоны, антилопы, косули, горные козлы, лани и газели. Свиньи подпадали под запрет, поскольку, будучи носителями паразитов, могли при недостаточной тепловой обработке представлять опасность. Израильтяне не склонны были трогать птиц и животных, питающихся падалью. Верблюда они считали «нечистым», поскольку он – ценное животное. Что труднее понять, так это почему у них существовал запрет на зайцев и кроликов. В вопросах гигиены израильские законы обычно продолжали египетские традиции. В материалах, связанных с Моисеем, содержится довольно много медицинских знаний, и значительная их часть пришла из Египта, где медицинские традиции восходят по крайней мере к Имхотепу (около 2650 г. до н.э.). Четыре важнейших египетских папируса с медицинской тематикой даже в виде копий, которыми мы располагаем, старше или примерно того же возраста, что эпоха Моисея. Медицинский опыт часто фигурирует в древних сводах законов второго тысячелетия до н.э., например, в законах Хаммурапи, написанных за 500 лет до Моисея. Однако отметим, что знаменитый раздел Библии, посвященный проказе, где формируются обязанности специальной категории жрецов в области диагностики и терапии, является уникальным. Уникальным считается и пристрастие израильтян к обрезанию, хотя к моисеевым временам этот обычай обладал уже древней историей. Эта практика не встречалась ни у ханаанитов, ни у филистимлян, ни у ассирийцев и вавилонян. Зато она была распространена у эдомитов, моабитов и аммонитов, а также египтян. Но ни одна из этих наций не придавала этому обычаю какого-то особого значения, и создавалось впечатление, что во втором тысячелетии до н.э. он постепенно отмирал. Это подтверждает древность израильского обычая, который впервые упоминается как составная часть авраамого завета, им осуществленная. По мнению выдающегося французского ученого Пэра де Во первоначально израильтяне пользовались этим приемом во время обряда инициации, предшествующего вступлению в брак. В таком виде этот обычай был типичен для древних сообществ, и соответствующая операция производилась в возрасте около тринадцати лет. Однако сын Моисея был обрезан его матерью Сепфорой при рождении (Исход, гл. 4), после чего Моисеем было установлено, что церемониальное удаление крайней плоти должно производиться на восьмой день после рождения (Левит, гл. 12). Таким образом, израильтяне отделили этот обычай от вступления мужчин в пору зрелости и в соответствии с привычкой придавать своим обычаям историческое значение сделали его неотъемлемым символом исторического завета и принадлежности к избранной нации. Отметим, что согласно традиции, которая повелась еще от Авраама, для операции следовало использовать кремневый нож. Обычай сохранялся даже после того, как его перестали соблюдать другие древние народы, в качестве символа единства между народом и его верой. Стремление показать, что евреи отличаются от всех прочих, иронизировал Тацит, было при этом, конечно, не единственным мотивом, но все же имело место, что в свою очередь использовалось в качестве одного из элементов растущего антисемитизма. Суббота – другое великое и древнее установление, отличавшее израильтян от иных народов, также явившееся зерном будущей непопулярности. Сама идея была, по-видимому, заимствована из вавилонской астрономии; что же касается ее логического обоснования, то в Книгах Исхода и Второзакония неоднократно говорится, что смысл ее состоит в том, чтобы увековечить отдых Бога после творения, освобождение Израиля от египетского рабства и необходимости давать переодическую передышку трудящимся, особенно рабам и рабочей скотине. Этот выходной день – один из крупнейших вкладов евреев в систему отдыха и развлечения человечества. Однако этот день отдыха был еще и духовным праздником, который олицетворял в народных умах избранность нации, так что в конце концов Господь объяснил Иезекиилю, что смысл Субботы в том, что евреи отличались от всех прочих: «Дал им также Субботы мои, чтоб они были знамением между Мною и ими, чтобы знали, что Я – Господь, освящающий их». И это обстоятельство также сыграло роль кирпичика в фундаменте представлений других народов о том, что евреи высокомерно относятся к остальному человечеству. В это время (около 1250 г. до н.э.) полным ходом шел уже процесс дифференциации евреев с другими народами, и, надо сказать, что духовно в некоторых отношениях они опережали свою эпоху. Но в целом в сравнении с наиболее развитыми нациями они были достаточно примитивным народом. Даже в духовной жизни у них сохранилось много отсталого, причем столетиями. Любопытно, что при всем своем историзме и правовом сознании они цеплялись за старые предрассудки и узаконивали их. Отсюда многие запреты в области интимной жизни, крови и дел военных. Вера в колдовство была повсеместной и официально санкционированной. Моисей не только беседовал с Богом с глазу на глаз и присутствовал при невероятных чудесах, но также и собственноручно совершал разные магические фокусы. Трюки с превращением посохов и жезлов в змей были в древности любимыми в ближневосточной магии. Они стали и неотъемлемой частью израильской религии, будучи освящены со времен Моисея и Аарона. Первые пророки часто таскали с собой всякого рода магический инвентарь, да, собственно, от них этого и ждали. Мы можем прочитать о волшебных плащах и мантиях вроде тех, что носил Илия и унаследовал Илиша. Седекия сделал себе пару магических железных рогов. Самсон демонстрировал, что сила заключена в волосах; в дальнейшем отражением этого явилась ритуальная тонзура. Пророки вводили себя в состояние экстаза, и не исключено, что пользовались для пущего впечатления ладаном и наркотиками. В одной-единственной книге Библии перечисляются следующие виды фокусов-чудес: с магнитом, с водой, вызывание болезни, ее излечение, применение противоядия, оживление, вызывание удара молнии, расширение кувшина с маслом и кормление целой толпы. Тем не менее, израильтяне были первым народом, который пытался систематически давать обоснование религиозных вопросов. Со времен Моисея и по сегодняшний день рационализм является одним из центральных элементов иудаистской веры. В каком-то смысле он может считаться самым центральным, ибо монотеизм в основе своей также есть некая рационализация. Если существует сверхъестественная внеземная сила, то как она может исходить из лесов и источников, рек и скал? Если движение Солнца, Луны и звезд может быть предсказано и измерено, и, значит, повинуется регулярным законам, то как они могут быть источником сверхъестественной власти, поскольку сами явно являются частью природы?! Откуда же исходит эта самая власть? Не логично ли, по мере того как человек начинает распоряжаться природой, живой и неживой, представлять эту власть исходящей от личности, а следовательно, живой? Но если Бог существует, как может его власть делиться произвольно и неравномерно среди пантеона божков? Идея ограниченного в своих возможностях бога несет в себе противоречие. Если к вопросу о высшей силе подходить с позиций логики, то идея единого, всемогущего Бога-личности, который, будучи бесконечно более могучим и добродетельным, чем человек, неуклонно руководствуется в своих делах системой этических принципов, вытекает отсюда сама собой. С высоты двадцатого века мы видим, что иудаизм – наиболее консервативная из всех религий. Однако в момент возникновения иудаизм был наиболее революционной религией. С этического монотеизма начался процесс разрушения античного мира. Получив в свое распоряжение концепцию единого всемогущего Бога, израильтяне справедливо сделали вывод, что он не может быть, в отличие от языческих богов, частью мира и даже всем миром; он не есть одна из сил, на которых зиждется вселенная, и даже их совокупность. Его масштабы неимоверно грандиознее, ибо вся вселенная – его творение. Таким образом, израильтяне наделяли своего Бога гораздо большей мощью и сильнее дистанцировались от него, чем это делала любая другая религия древности. Бог есть причина всего, от землетрясений до политических и военных катаклизмов. В мире нет иного источника власти, Бог управляет даже демонами, причем божественная власть уникальна, едина и неделима. И, поскольку Бог не просто больше всего мира, но даже бесконечно больше, всякая попытка представить его абсурдна. А потому пытаться изобразить его равносильно оскорблению. Запрет на изображение Бога хотя и не столь древний, как религия израильтян, но имеет достаточно почтенный возраст и возник вскоре после того, как установился культ монотеизма. Он стал яростным символом религиозных пуритан-фундаменталистов, который им оказалось труднее всего внушить нации в целом. Он стал и наиболее очевидным, зримым отличием религии израильтян и всех прочих народов, догмой, которой весь мир сопротивляется наиболее энергично: ведь из него следовало, что правоверные израильтяне, а позднее евреи, не могли уважать чужих богов. Отсюда, кстати, вытекала не только исключительность израильтян, но и их агрессивность, так как их учили не только не чтить изображений богов, но и уничтожать их:«Жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, вырубите священные рощи их. Ибо ты не должен поклоняться богу иному, кроме Господа; потому что имя Его – «ревнитель»; Он – Бог ревнитель. Не вступай в союз с жителями той земли, чтобы, когда они будут блудодействовать вслед богов своих и приносить жертвы богам своим, не пригласили и тебя, и ты не вкусил бы жертвы их. И не бери из дочерей их жен сынам своим, дабы дочери их, блудодействуя вслед богов своих, не ввели и сынов твоих в блужение вслед богов своих».Этот отрывок из Исхода отражает ужасный страх и фанатизм. Кстати, израильтяне ошибались, предполагая (если только они действительно предполагали), что использование изображения бога есть признак религиозного инфантилизма. Большинство ближневосточных религий древности вовсе не считали идолов из дерева, камня или бронзы собственно богами. Они считали их удобным средством, при помощи которого рядовые, простые верующие могли зрительно представить себе божество и осуществить с ним духовный контакт. Это всегда служило в римско-католической церкви оправданием для использования изображений, причем не только Бога, но и святых. Порывая с язычеством, израильтяне, конечно, справедливо проводили линию на большую интеллектуализацию божества, двигаясь в сторону абстракции. Это было составной частью их религиозной революции. Но интеллектуализация – процесс трудный, и израильтяне зачастую привлекали себе на помощь словесный портрет божества. В Библии антропоморфизм Бога встречается постоянно. Есть и еще противоречие. Как может быть человек создан по образу и подобию Божьему, если образ Бога невообразим и потому находится под запретом?В то же время идея человека, задуманного по божественному образцу, является столь же ключевой в религии, что и запрет идолов-кумиров. В каком-то смысле на ней базируется религиозная мораль, целая структура основополагающих принципов. Ведь если человек олицетворяет образ Божий, то он и принадлежит Богу; эта концепция позволяет человеку усвоить, что он не является полноценным и постоянным владельцем даже самого себя, не говоря уже о чем-нибудь еще, что досталось ему от щедрот Господних. Тело находится в его временном пользовании, и он отвечает перед Богом за все, что он с ним и при его помощи делает. Но из того же принципа следует, что к телесной оболочке человека следует относиться с почетом и уважением. У этой оболочки существуют неотъемлемые права. На самом деле кодекс Моисея представляет собой свод не только обязанностей и запретов, но и прав, хотя и в эмбриональной форме. Более того: кодекс – простейшая декларация равенства. По образу Божьему создан не только Человек вообще как категория; то же можно сказать и про всех людей по отдельности. В этом смысле все они равны, причем это равенство не отвлеченно-умозрительное. Оно реально во вполне практическом смысле: все израильтяне равны перед Богом, а потому равны и перед законом. Справедливость существует для всех, какие бы ни существовали формы неравенства. В кодексе Моисея в явной и скрытой форме фигурируют различные виды привилегий, однако по основополагающим вопросам они не дают преимущества какой-либо категории верующих. Принятие завета – дело всех; это популярное, даже демократическое решение. Таким образом, израильтяне создавали новый тип общества. Позднее Иосиф пользовался термином «теократия», определяя ее следующим образом: «весь суверенитет находится в руках Бога». Мудрецы называли это «взвалить на себя ярмо царства небесного». У израильтян могли быть должностные лица различной иерархии, но правили они «по доверенности», ибо Бог создал закон и постоянно вмешивался, чтобы обеспечить его соблюдение. Тот факт, что правит Бог, фактически означает, что правит закон. И поскольку все несли равную ответственность перед законом, система впервые позволила реализовать на практике двойное преимущество принципа, в соответствии с которым обществом правит закон и все перед ним равны. Филон называл это «демократией», считая ее «лучшей из конституций, обеспечивающих законопослушность». Однако он не понимал под демократией власть всего народа; он определял ее как форму правления, которая «уважает равенство и имеет закон и справедливость для правящих». Пожалуй, еврейскую систему точнее было бы назвать «демократической теократией»; в сущности, именно ею она и была. В эпоху Моисея израильтяне укрепляли и развивали тенденцию, о которой мы уже говорили, что она являлась подрывной с точки зрения существовавшего строя. Они были угнетенным народом, который поднялся против своего египетского владыки, олицетворявшего самую древнюю и автократическую монархию в мире. Они удалились в пустыню, где обрели свои законы, собравшись на склоне горы (а не в каком-либо давно сформировавшемся городе), обрели их от неистового вождя, который не потрудился даже провозгласить себя царем. Нам не известно точное расположение моисеевой горы Синай. Не исключено, что это какой-либо из действующих вулканов. Нынешний Синайский монастырь всегда был христианским; он наверняка не моложе IV века н.э., а может быть, еще на пару веков старше. Но даже и в этом случае он возник через 1450 лет после того, как Моисей спустился с этой горы. Представляется вероятным, что, после того как израильтяне осели в Ханаане, гора Синай для нескольких поколений оставалась местом паломничества. Однако традиция постепенно иссякла, место было забыто и вряд ли ранние христиане пришли именно сюда. Тем не менее, это полное драматизма место со всей его яростной и ужасной красотой полно своеобразного поэтического очарования. Это прекрасная декорация для акта, которым начинается формирование революционного народа, не признававшего современных ему городов, власти и богатства и способного осознать, что возможен уровень морали выше, чем в окружающем мире. Позднее в словах, исполненных драматизма, Моисей выразил еврейское чувство предельной беспомощности страждущего слуги Господня, который должен в конечном итоге победить; и еще позднее еврейский сектант Святой Павел вопрошал: «Не Господь ли обратил в глупость мудрость мира?» и цитировал Священное Писание: Ибо написано: «погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну». Но весна этой традиции пришлась на Синай. С их большим опытом пришельцев и поселенцев для израильтян исход из Египта и блуждания в пустыне и горной стране Синай не представляли ничего особенно нового. Однако этот эпизод, продолжительностью около полувека, в их глазах подтверждал их уникальность, парадоксальность и обособленность. Достойно удивления, как отмечал еврейский историк Сало Барон, что Бог, которому они поклонялись, несмотря на свое явление на горе Синай, оставался вездесущим, как во времена Авраама: то он поселился в ковчеге, своего рода большой и сложной конуре, то присутствовал в шатре, то действовал, оказывая влияние на результат жребия. Это понятие блуждающейся сути существовало уже во времена Храма, и идея, что у Бога нет постоянного места пребывания, легко возобновилась после падения Храма и была впоследствии повсеместно принята в иудаизме. Она довольно естественно вписывается в еврейские понятия универсального, вездесущего, но невидимого Бога. Она также отражает уникальную приспособляемость нации, потрясающую ее способность быстро пускать корни, выдергивать их и затем укореняться на новом месте, достойное восхищения упорство в достижении цели независимо от окружения. Как писал Барон, «краеугольным камнем еврейской веры и практики была скорее религиозная и этническая мощь их стойкости, чем политическая мощь экспансии и завоеваний».Тем не менее, необходимо вновь подчеркнуть, что израильтяне, хотя и не были слишком усидчивыми, все же не являлись пустынными кочевниками ни по своей природе, ни по склонности. Даже их бродяжничество по Синаю не носило по-настоящему кочевого характера. Основная часть рассказов об Исходе, охватывающих промежуток в тридцать семь лет, концентрируется вокруг завоевания Кадеша (Кадеса), который был богат, в том числе и водой, и принадлежал амалекитянам. Были попытки идентифицировать и некоторые другие географические пункты, фигурирующие в Исходе. Однако все эти часто предпринимаемые (и, разумеется, интересные) попытки воспроизвести на карте синайский маршрут – всего лишь догадки. Существует интересная гипотеза, что племя левитян, к которому принадлежал сам Моисей и которое вскоре стало претендовать на исключительное право быть священнослужителями, первым поселилось в Кадеше и выработало новую религию. Другие племена к этому времени уже были в Ханаане. Последними пробились в Землю Обетованную племя Иосифа (из Египта) и кадешские левитяне, которым Моисей уготовил судьбу быть инструментом яростного насаждения культа Яхве. Под их динамичным напором возникло новое израильское общество, катализатором чего послужила религия. Все это возможно, но, увы, недоказуемо. Начиная с момента прихода в Ханаан и последующего его завоевания историческая картина начинает все более и более проясняться, тем более что все новые археологические открытия подтверждают и дополняют библейские записи. Книгу Иисуса Навина, прозванного впоследствии первым великим полководцем израильтян, можно считать в основном историческим документом, хотя и с важными оговорками. Иисус, сын Навин из племени Эфраима, возглавлял у Моисея службу безопасности; на Синае он был его телохранителем и командовал охраной его шатра. Его военная репутация возникла в результате отчаянной схватки с бандой шейха Амалика, на которую наткнулись в Рефидиме во время странствий по пустыне. Моисей приказал Иисусу «пойти сразиться амаликитянами», сам же он стоял «на вершине холма с жезлом Божьим в руке». Аарон и Ор поддерживали руки престарелого пророка, воодушевляя воинов, «и были руки его подняты до захождения солнца». «И низложил Иисус Амалика и народ его острием меча». Перед своей смертью Моисей передал власть Иисусу, «поставив его… пред всем обществом» на торжественной публичной церемонии. Этот акт сделал его одновременно пророком и военачальником: «И Иисус, сын Навин, исполнился духа премудрости, потому что Моисей возложил на него руки свои».Так Иисус начал и в значительной степени осуществил завоевание Ханаана. Возможно, он командовал не всеми израильтянами, по крайней мере, вначале. Он не проводил полномасштабного вторжения. Большая часть колонизации происходила в результате инфильтрации либо укрепления положения вассальных племен, которые, как мы видели, закрепились в таких городах, как Шехем. Но случались и многочисленные стычки и длительные осады. Технически цивилизация жителей Ханаана находилась на более высоком уровне, чем у израильтян, и обладала гораздо более совершенным оружием и городами с прочными каменными постройками. В израильском завоевании есть некая атмосфера безрассудства, и это помогает объяснить, почему израильтяне были так безжалостны при взятии городов. Первым городом, павшим после форсирования реки Иордан, был Иерихон, один из древнейших городов мира. Раскопки Кетлин Кеньон и радиоуглеродная датировка показывают, что его основание восходит к седьмому тысячелетию до н.э. В раннюю и среднюю бронзовую эпоху он обладал мощными каменными стенами; описание мощи его обороны относится к наиболее ярким страницам Библии. Генерал-пророк Иисус приказал священникам носить вокруг города ковчег завета Господня в сопровождении трубачей. Это хождение с трубами из бараньих рогов продолжалось в течение шести дней; на седьмой день, «когда в седьмой раз священники трубили трубами», он отдал команду всем своим людям: «Воскликните, ибо Господь передал вам город». Народ воскликнул «громким голосом», и обрушилась стена города до основания, и «народ пошел в город». В результате значительной эрозии обломков стен исследования Кеньон не смогли установить, каким способом были разрушены стены; сама она предполагает, что произошло землетрясение, которое израильтяне приписали божественному промыслу. Дальше, как повествует Библия, «предали заклятию все, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом». Мисс Кеньон твердо установила, что в это время город был сожжен и впоследствии очень долго не заселялся, что соответствовало запрету Иисуса и его угрозе: «Проклят пред Господом тот, кто восставит и построит город сей Иерихон».Вообще-то Иисус старался по возможности избегать штурма городов. Он предпочитал вести переговоры о капитуляции либо, еще лучше, о мирном урегулировании и установлении союза. Именно так произошло в Гаваоне. Однако, как обнаружил Иисус, его жители обманули его, обговаривая условия соглашения, и хотя он и спас их от мести израильтян, но «определил в тот день, чтоб они рубили дрова и черпали воду для общества». Согласно Библии Гаваон был «город большой», «один из царских городов». Его точное местонахождение было окончательно установлено после Второй мировой войны американским археологом Джеймсом Причардом. Гаваон упоминается в Библии не менее сорока пяти раз, и Причарду удалось подтвердить значительную часть содержащейся в этих упоминаниях информации. Город был центром винодельческого района, его подземные погреба оборудованы 40-литровыми чанами для хранения вина. На ручках не менее двадцати пяти из них Причард обнаружил буквы ГВН – Гаваон. Потеря города считалась таким серьезным уроном, что пять аморрейских царей попытались вернуть его. Иисус бросился на помощь городу из Галгала, ведя с собой «весь народ, способный к войне, и всех мужей храбрых» – в это время в его распоряжении была уже небольшая регулярная армия, – и разбил аморреян в довольно беспорядочном сражении, которое происходило во время сильнейшей грозы с камнепадом(!): «больше было тех, которые умерли от камней града, нежели тех, которых умертвили сыны Израилевы мечем». Затем, согласно Библии, последовала драматическая сцена. Чтобы завершить разгром арморрейской армии, Иисусу не хватило светового дня, и он воззвал к Господу со следующей просьбой: «Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аналонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим».Затем Иисус одержал еще более важную победу – над Иавином, царем Асора, который пытался сколотить коалицию в северной части Ханаана, чтобы противостоять израильским захватчикам. Он собрал огромную армию, которая множеством была подобна «песку на берегу морском», однако Бог «колесницы их сожег огнем». Затем «возвратившись, Иисус взял Асор, и царя его убил мечом… И побили все дышущее, что было в нем, мечом, предав заклятию; не осталось ни одной души; а Асор сожег он огнем». В 1955-59 гг. тщательные раскопки Асора были проведены главным археологом Израиля Игалом Ядином. Он обнаружил остатки большого и прекрасного города, нижняя часть которого занимала около 80 гектар, а цитадель – примерно 10; его население составляло порядка 50 000 жителей. У него были крепкие ворота и мощные стены. И здесь, в полном соответствии с библейским описанием, были явные следы пожара и разрушения, относящиеся к XIII в. до н. э, времени израильского завоевания. Среди развалин храма бога луны Ваала Хаммана Ядин обнаружил старательно изуродованную стелу, изображавшую жену бога Танит с поднятыми руками; видно, что воины Иисуса выполнили приказ «разрушить их алтари».Несмотря на впечатляющие победы Иисуса, к моменту его смерти Ханаан никоим образом нельзя было считать полностью завоеванным. Консолидация израильских поселений, сокращение числа уцелевших городов и окончательная оккупация побережья потребовали в общей сложности более двух столетий. Этот процесс был закончен с образованием объединенного Израильского царства в конце тысячелетия. Различные израильские племена действовали независимо друг от друга и иногда даже воевали между собой. У них было множество различных врагов: ханаанские анклавы, племена бедуинов, а затем и новая угроза в виде надвигавшихся с побережья филистимлян. Им необходимо было также восстановить города и землю разбитых ими хананеев. В Книге Иисуса Навина Бог говорит им: «И дал я вам землю, над которой ты не трудился, и города, которых вы не строили, и вы живете в них; из виноградных и масличных садов, которых вы не насаждали, вы едите плоды». Многочисленные данные раскопок подтверждают, что израильтяне сильно уступали своим ханаанским предшественникам в области мирной техники, особенно в строительстве и производстве керамики. Детям Израиля было чему поучиться. Палестина, страна хоть и маленькая, отличается большим разнообразием ландшафтов; на ее территории находятся сорок районов с различными географическими и климатическими условиями. Это придает стране неповторимое очарование и красоту. Однако вместе с тем это способствовало племенной раздробленности и затрудняло объединение. Традиция равенства, уже сильно укоренившаяся у израильтян, широкого обсуждения, жарких споров и дебатов сделала их враждебными по отношению к идее централизованного государства, когда необходимо платить большие налоги на содержание постоянной профессиональной армии. Они предпочитали, чтобы рекруты племен несли воинскую службу бесплатно. Книга Судей, охватывающая историю первых двух столетий оседлой жизни, создает впечатление, что над израильтянами было больше руководства, нежели они были готовы терпеть. Эти «судьи» не являлись национальными руководителями, которые бы приходили к власти последовательно. Обычно каждый из них управлял одним племенем, так что они вполне могли оказаться современниками. Поэтому по поводу создания каждой военной коалиции необходимо были вести специальные переговоры; как говорил Варак, вождь Кедеша Нафталимова, воину-пророчице Деворе: «Если ты пойдешь со мною, пойду; а если не пойдешь со мною, не пойду». При всем своем несомненном историзме и бездне пленительной информации о позднебронзовой эпохе на территории Ханаана, Книга Судей содержит немало мифического материала и вымысла вперемешку, так что довольно трудно вывести из нее последовательную историю этого периода. Это, впрочем, не имеет особого значения, поскольку в Книге Судей содержится гораздо более ценная информация. Во-первых, она свидетельствует о довольно демократическом и меритократическом характере израильского общества, где положение людей определялось их способностями. Эта книга повествует о харизматических героях низкого происхождения, которые выдвинулись благодаря собственной энергии в сочетании с божественным покровительством. Так, когда царь моавитский Еглон (шейх, которому принадлежал оазис – «город Пальм») стал угнетать часть иемикийцев, Господь «воздвигнул им спасителя» в лице левши – Аода; отмеченная его особенность в те времена считалась серьезным недостатком, особенно для бедняка. Аод был настолько низкого социального положения, что не имел оружия. Поэтому он «сделал себе меч с двумя остриями, длиною в локоть» и спрятал его под плащом. Собрав при помощи местных израильтян дар для шейха, он под предлогом вручения дара добился аудиенции. Еглон, очень тучный человек, «сидел в прохладной горнице, которая была у него отдельно». Аод вынул свое самодельное оружие, «воткнул его шейху в живот, и тук закрыл острие, ибо Аод не вынул меча из чрева его, и он прошел в задние части». Это успешное политическое убийство, выполненное с большой отвагой и мастерством, выдвинуло Аода в местные командиры, после чего он покорил Моав, «и покоилась земля восемьдесят лет».Не только бедному левше, но даже и женщине удавалось выдвинуться в военачальники благодаря своему героизму. Другой персонаж из страны оазисов, Девора, была яростным религиозным мистиком, она пророчествовала и пела. Жила Девора под пальмой, и местные жители «приходили к ней на суд». Эта выдающаяся женщина, жена некоего Лапидора (о котором более ничего неизвестно), организовала коалиционную армию против Иавина, одного из главных царей Ханаана, и разбила его войско. И как будто этого было мало, разгромленный ханаанский генерал спрятался в шатре еще более свирепой израильской женщины Иаиль, «жены Хевера Кенеянина» (Каин-янина). Иаиль уложила его спать, выдернула кол от шатра, «взяла молот в руку свою, и подошла к нему тихонько, и вонзила кол в висок его так, что приколола к земле». После чего Девора исторгла из себя ужасный и прекрасный гимн-поэму во славу победы и этого омерзительного и предательского акта насилия. Был еще некий Иеффай, человек предельно низкого происхождения, сын проститутки, которого еще совсем юным старшие братья выгнали из дома из-за ремесла его матери. У Иеффая не было выбора, и он подался на пустоши, где сколотил шайку: «И собрались к Иеффаю праздные люди, и выходили с ним». Когда аммонитяне напали, этого главаря банды, в прямую противоположность тому, что становилось типичным для израильской истории, отыскали видные деятели местных властей, которые попросили его возглавить военные действия. Он согласился, но при условии, что останется на руководящем посту и в мирное время. После удивительной попытки мирных переговоров с соседями (сюжеты в Книге Судей обычно основательно закручены; этот, конкретный, любопытен тем, что напоминает современные религиозно-дипломатические процедуры) Иеффай обратился к Богу с молитвой о помощи и дал довольно неординарный обет. С божьей помощью он разгромил врага «поражением весьма великим… и смирились аммонитяне». Что касается условий обета, данного Богу Иеффаем, то они состояли в том, что он принесет в жертву того, кто выйдет ему навстречу из дому по его возвращении. Случилось так, что встречать его вышла с «тимпанами и ликами» единственная дочь. Согласно этой странной и ужасной истории, Иеффай чувствовал себя обязанным исполнить клятву и принести в жертву свое дитя; дочь же смиренно восприняла свою судьбу и попросила только отсрочки на два месяца, чтобы она с подружками могла уйти в горы и «оплакать девство свое». Имя этого невинного и трагически погибшего создания нам неизвестно. Наиболее странное впечатление в Книге Судей производят три главы, посвященные взлету, падению и мученической смерти Самсона. Это был еще один низкородный член общества, назареец, с длинными, неухоженными волосами, посвященный, каким-то неясным нам способом божественному служению. Несомненно, что Самсон, несмотря на мифические элементы в повествовании, превращающие его в израильского Геракла, является реальной личностью, в которой странным образом смешались несовершеннолетний преступник и герой, супермен и недоумок с параноидальной тягой к насилию, вандализму, поджогам, распущенности и падшим женщинам. Он являет собой прекрасный пример линии, которую последовательно проводит Книга Судей, а именно: Богу и обществу зачастую великую службу оказывают полукриминальные личности, отверженные и неудачники, которые благодаря своим подвигам становятся народными героями, а затем и канонизируются религией. По своей религиозной природе Израиль был пуританским обществом, но примечательно, сколь часто Господь обращал свой взор на грешников и благожелательно воспринимал их обращение к нему. Тот же Самсон, обесчещенный, ослепленный, в медных оковах, кричит Богу: «Господи Боже! вспомни меня, и укрепи меня только теперь, о, Боже! чтобы мне в один раз отмстить Филистимлянам за два глаза мои». И Бог, по-видимому, откликнулся, хотя в Библии прямо об этом не говорится. Некоторые из подвигов Самсона относятся к наименее правдоподобным из описанных в Книге Судей, но в целом фон, на котором разворачивается его история, вполне реалистичен. В описываемую эпоху давление со стороны филистимлян, надвигавшихся со стороны побережья, становилось все более ощутимым, хотя они и не вели открытой войны с израильтянами, а Самсон не возглавлял армию. Напротив, существовали постоянные контакты, торговый обмен и даже заключались смешанные браки, чему имеются археологические подтверждения: так, в израильском городе Бет-Шемеш были обнаружены предметы филистимлянского происхождения. Чудеса Книги Судей всегда возводятся на фундаменте правды. Отметим здесь вторую особенность рассматриваемого периода. Израильтяне все в больших масштабах пользовались даром воображения, о котором мы уже говорили. С этой точки зрения Книга Судей – величайшее собрание рассказов во всемирной литературе. Они связаны тематическим единством, но потрясающе разнообразны по фабуле. Заслуживает восхищения то, какими скромными средствами достигается желаемый результат. Буквально одной-двумя фразами лепится образ, который так и рвется со страниц; изобретательно найденная подробность оживляет фон повествования; сам рассказ быстр и динамичен. Здесь мы впервые встречаемся с такой особенностью Библии, как вроде бы излишняя, но особенно точная деталь. Так, в главе 12 нам сообщают, что при попытке уцелевших ефремлян переправиться через реку Иордан, галаадитяне заставляли их произнести слово «шибболет». Они прекрасно знали, что ефремляне не выговаривают согласный звук «ш», и стоило человеку сказать «сибболет», как его разоблачали и убивали на месте. Эта подробность не имеет существенного значения для повествования, но она, по-видимому, так потрясла рассказчика (как, впрочем, поражает и наше воображение), что ему и в голову не пришло опустить ее. С таким же подходом мы встречаемся и в истории юного Давида в Первой Книге Самуила (Царств), когда Давид симулирует сумасшествие перед гефским царем Анхусом: «…и чертил на дверях, и пускал слюну по бороде своей», что вызывало у Анхуса следующую возмущенную реакцию: «Разве мало у меня сумасшедших, что вы привели его, чтобы он юродствовал предо мною?» Или посмотрите, как старается донести до нас блистательный автор Второй Книги Самуила яркие подробности деяний служившего офицером у Соломона Ванея, сына Иодая, «великого по дела»: «Он поразил двух сыновей Ариила Моавитского; он же сошел и убил льва во рве в снежное время. Он же убил одного египтянина, человека видного; в руке египтянина было копье, а он подошел к нему с палкою, и отнял копье из руки египтянина, и убил его собственным его копьем».Этот инстинкт израильтян не был просто (или главным образом) литературным – он был историческим. Любовь израильтян к прошлому была столь сильной, что они стремились насытить свои повествования колоритной информацией, даже если дидактическая цель этого была неясной или вообще не существовала. Истории в Книгах Судей и Самуила – не просто короткие рассказы. Это – сама история. В Книгах Самуила они начинают превращаться в Великую Историю. В израильско-еврейской литературе этого периода нет бесцельности языческих мифов и хроник. Повествование подчинено основной задаче: рассказать историю, одновременно возвышающую и угрожающую, о взаимоотношениях людей с Богом; и, поскольку цель настолько серьезна, рассказ должен быть точен; во всяком случае, сам автор в душе должен быть в этом убежден. Таким образом, это – история, и очень поучительная для нас, тем более что в ней идет речь об эволюции государственного устройства, о войнах и завоеваниях. При всей своей наивности, Книга Судей по-своему отражает трансформацию израильского общества, его вынужденный переход от демократической теократии к ограниченной монархии. В начале Книги, в главах 6-8, мы знакомимся с историей Гедеона, еще одного бедняка низкого происхождения, который «выколачивал пшеницу в точиле», но был произведен Господом в «мужа сильного». Первоначально Гедеон был довольно мелким командиром, когда под его началом было всего 300 воинов. В дальнейшем же ратные успехи его были таковы, что ему впервые в израильской истории предложили основать наследственную монархию: «И сказали израильтяне Гедеону: владей нами ты и сын твой и сын сына твоего; ибо ты спас нас из руки мадианитян». На это Гедеон ответил: «Ни я не буду владеть вами, ни мой сын не будет владеть вами; Господь да владеет Вами». Этот добрый и скромный человек, отвергнув корону, подчеркнул тем самым, что Израиль оставался теократическим обществом. Тем не менее, ряд историков считает, что дом Гедеона имел вполне реальные шансы превратиться в династию, если бы сын Гедеона, Авимелех, не оказался форменным чудовищем и не совершил одно из самых ошеломляющих преступлений, описанных в Библии, умертвив семьдесят (!) своих братьев. Эта трагедия поставила крест на династических перспективах дома Гедеона, но любопытно, что далее значительная часть Книги Судей намекает на принципиальные недостатки раздробляемой племенной структуры, вновь и вновь повторяя мораль: «В те дни не было царя у Израиля, и каждый делал то, что ему казалось справедливым». История Иеффая кончается кратким, но бурным эпизодом гражданской войны в Израиле. Последние три главы Книги Судей повествуют о зверском изнасиловании наложницы некоего левита, которое произошло в городе Гиве Вениаминовой и привело к жестокому столкновению между вениамитянами и другими племенами – своего рода миниатюрной Троянской войне. А пока племена Израиля сражались между собой, нарастала угроза со стороны филистимлян. Конечно, форму изложения этого материала можно было бы считать (как и делают некоторые ученые) роялистской пропагандой постфактум, однако факты говорят сами за себя: внешняя угроза заставила племена сплотиться, и Израилю пришлось пойти на централизованную систему военного командования, которой попросту не было альтернативы. Филистимляне были намного более грозным противником, чем коренные хананеи, которых израильтяне постепенно лишали собственности и превращали в рабов-илотов. Правда, в Библии неоднократно встречаются намеки на то, что израильтяне чувствовали свою вину за захват земли у хананеев (удивительно похоже на угрызения совести у израильтян конца XX века по поводу бездомных палестинских арабов). Впрочем, израильтяне благополучно справлялись со своими угрызениями, ссылаясь на то, что завоевание – дело богоугодное: «За нечестие народов сих Господь изгоняет их отмща твоего». Что же касается филистимлян, то их агрессивность несомненна. Они были составной частью одной из наиболее грабительских рас позднебронзовой эпохи, так называемых Народов Моря, которые уничтожили то, что оставалось от крито-миносской цивилизации, и были близки к захвату Египта. Когда великий фараон XIX династии Рамсес III изгнал их из поймы Нила в битвах, которые прекрасно изображены в Карнаке, эти, как их называли, «пулести» двинулись на северо-восток и осели в прибрежном районе, который до сих пор носит их имя, – Палестине. Пять больших городов, которые они там построили (Ашкелон, Ашдод, Экрон, Гат и Газа), не подвергались пока систематическим раскопкам, и мы еще очень мало знаем об их культуре. В их воинственности же сомневаться не приходится. У них уже было оружие из железа. Они были хорошо организованы под руководством военно-феодальной аристократии. Около 1050 г. до н.э., уничтожив прибрежных хананеев, они начали крупномасштабное движение во внутренние холмистые районы, занятые к этому времени израильтянами. По-видимому, на юге они завоевали большую часть Иудеи, однако не продвинулись ни к востоку от Иордана, ни в северную Галилею. Больше всего от них пострадало племя вениамитян, которые оказались на острие сопротивления захватчикам. Период, начинающийся с общенациональной антифилистимлянской кампании, исключительно богат историческими документами. К этому времени израильтянами овладела страсть к писанию истории. Однако большая часть этого материала безвозвратно утрачена. В Книге Судей даются интригующие ссылки на пропавшие хроники. У нас есть возможность услышать о том, что некогда существовали «Книга хроник царей Израиля», «Книги хроник царей Иудеи», «Книга актов Соломона» и много других. Но даже те, что уцелели, особенно две Книги Самуила и две Книги Царств, – это важнейший исторический материал, входящий в число величайших исторических трудов древности. Местами в них входит материал из царских архивов, в том числе списки официальных государственных деятелей, губернаторов провинций и даже меню царской кухни. Начиная с этого времени появляется возможность синхронизировать хронологию царей, приведенную в Библии и во внебиблейских источниках, таких, как списки египетских фараонов и Ассирийские «лимму», династические списки. Это дает возможность точной датировки. Если в начале монархического периода погрешность может достигать десяти лет или около того, то позднее точность становится почти абсолютной. Так, мы можем быть уверены, что Саул был убит около 1005 г. до н.э., Давид правил примерно до 966 г., а Соломон умер в 926 или 925 г. до н.э.Более того, библейские тексты преподносят нам потрясающе живые портреты главных исполнителей ролей в национальной драме, портреты, которые не уступают (а подчас и превосходят) те, что через полтысячи лет можно было встретить у греческих историков. Эти персонажи прекрасно вписаны в этический контекст. Однако в этих исторических «моралитэ» существуют не только добро и зло, там можно встретить все оттенки поведения, в том числе пафос, грусть, любовь во всей ее сложности – короче, эмоции, никогда до того не имевшие словесного описания. И здесь же можно обнаружить благоговение перед абстрактными понятиями, ощущение причастности к национальному выбору, судьбе и устройству страны. Из текстов следует, что хотя израильтяне и обратились к монархии в ответ на угрозу уничтожения, исходившую со стороны филистимлян, но сделали это крайне неохотно, пройдя через раннюю стадию, связанную с пророками. Пророком был Авраам; величайшим из пророков был Моисей. Пророки – давнейшая традиция израильтян, и в их глазах наиважнейшая, ибо в условиях теократии, подобной их, пророк – медиум, через которого Бог доводит до людей свои приказы, занимая в обществе центральное положение. Происхождение самого слова «наби» (пророк) достаточно туманно; оно может означать как «тот, кого призвали», так и «тот, кто выходит из себя». Важная фраза встречается в Первой Книге Царств (Самуила): «Тот, кого называют ныне пророком, прежде назывался прозорливцем». Пророков оценивали в первую очередь по их способности предсказывать. Таких людей можно было встретить повсеместно на древнем Ближнем Востоке. Характернейшей чертой древнеегипетской истории начиная с начала III тысячелетия до н.э. была роль, которую играли оракулы. От египтян эта традиция перешла к финикийцам, а затем и к грекам. Согласно «Федру» Платона, для пророчества не требуется человеческой логики, поскольку человек, избранный для этого Богом, является просто передаточным звеном; его состояние называли «энтузиазмом», или божественным помешательством. И израильские пророки тоже служили медиумами. В состоянии транса или неистовства они сообщали о своих божественных видениях при помощи пения, а то и воплями. Впасть в такое состояние помогала музыка. Самуил так описывает этот процесс: «Встретишь сонм пророков, сходящих с высоты, и пред ними псалтирь и тимпан, и свирель, и гусли, и они пророчествуют». Требовал музыки и Елисей: «Теперь позовите мне гуслиста. И когда гуслист играл на гуслях, тогда рука Господня коснулась Елисея». Но, кроме того, пророки пользовались и другими возбуждающими средствами (ладаном, наркотиками, алкоголем) и, случалось, злоупотребляли ими. Так, в Книге Пророка Исайя говорится: «Священник и пророк спотыкаются от крепких напитков; побеждены вином, обезумели от сикеры, в видении ошибаются, в суждении спотыкаются».Однако в израильском обществе пророк был гораздо больше, чем человек, который впадает в экстаз и пытается предсказывать будущее. Они выполняли целый ряд духовных функций. Были религиозными судьями, как Моисей и Девора. Формировали религиозные школы при храмах вроде того храма в Шиломе, куда принесла младенца Самуила его мать Анна. Там он впоследствии «служил пред Господом, надевая льняной эфод» – совсем как священники. Мать приносила ему новое одеяние каждый год, «когда приходила с мужем своим для принесения положенной жертвы». Во многих храмах священники и гильдия пророков работали бок о бок, и конфликт между ними был вовсе необязателен. Но почти с самого начала пророки делали гораздо больший упор на содержание, чем форму религии, инициируя одну из величайших тем в еврейской, да и во всемирной, истории. Как говорил Самуил: «Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов». Они отстаивали пуританские и фундаменталистские элементы религии в противоположность пустым церемониям и бесконечным жертвоприношениям, организуемым священнослужителями. Но так же, как священники имели склонность сползать к «механистической» религии, так и пророки были склонны к сектантству. Кстати, Самуил, подобно Самсону, принадлежал к секте назарейцев, дикого вида заросших людей с минимумом одежды. Эти секты могли впадать в ересь, а то и вовсе перерождаться в новую религию. У назарейцев было много общего с фанатичными и яростными рехавейцами, которые, когда позволяла возможность, участвовали в массовых убийствах отступников. В этих сектах собирались крайние монотеисты и иконоборцы. Они вели зачастую полукочевую жизнь на границе пустыни, где сам сурово-однообразный пейзаж настраивал на дух монотеизма. Именно в таких условиях сформировался ислам – величайшая из всех сектантских ересей, отпочковавшихся от иудаизма. Итак, возвращаясь к нашей теме, те времена были характерны обилием пророков, причем, как неоднократно подчеркивает Библия, многие из них были ложными. Чтобы быть влиятельным, пророк должен был избегать сектантских крайностей и поддерживать контакт с основным руслом израильской жизни. Главная функция пророка – быть посредником между Богом и людьми, а для этого он должен жить вместе с народом. Когда Самуил вырос, то стал судьей, который странствовал по всей стране. Когда филистимляне нанесли мощный удар в самое сердце израильских поселений, заставив израильтян пережить ряд унизительных поражений, захватив Ковчег и, похоже, разрушив храм в Шиломе, было совершенно естественно, что народ обратился к Самуилу, и ему пришлось играть критическую роль в решении вопроса, следует ли израильтянам (и если да, то в какой форме) обратиться в своем отчаянном состоянии к монархии. Первая Книга Самуила дает нам удивительную возможность стать свидетелями горячих конституционных дебатов вокруг этой проблемы. Очевидным кандидатом был командир повстанцев-веньяминейцев Саул, типичный харизматический израильский лидер, поднявшийся из ничего благодаря своей собственной энергии и божественному промыслу. Однако Саул был южанином, и ему не хватало дипломатического искусства, чтобы договориться с северянами, полноценной поддержкой которых он никогда не пользовался. Его мрачный характер прекрасно изображен в Библии: непредсказуемый восточный властелин-бандит, который колеблется между внезапным великодушием и неуемной яростью (возможно, с маниакально-депрессивным оттенком), всегда храбрый, несомненно одаренный, но балансирующий на грани помешательства и временами переходящий ее. Самуил вполне справедливо колебался, прежде чем помазать этого человека на царствие. Он напомнил людям, что прежде у них не было царя – а одна из функций пророков состояла в том, чтобы читать народу популярные лекции по истории – и что для теократического Израиля переход к царскому правлению равносилен отказу от божественного правления, а потому греховен. Он «изложил народу права царства, и написал в книгу, и положил пред Господом» (т. е. отдал ее в храм). Он готов был помазать Саула в качестве харизматического лидера, или «нагида», полив его голову елеем, но колебался, делать ли его «мелеком», или наследственным монархом, что подразумевало и его право призыва на воинскую службу представителей племен. Он предупредил народ о всех недостатках монархии: профессиональная армия, жесткое налогообложение, принудительный труд. Он, по-видимому, несколько раз менял свою точку зрения по поводу того, какими конкретными правами должен обладать Саул. Но в конце концов первые победы Саула и его привлекательная внешность (а он был высок и красив) сделали невозможным противиться народной воле, и Самуил неохотно сдался, ссылаясь на указание свыше: «И сказал Господь Самуилу: послушай голоса их, и поставь им царя».Эти первые конституционные эксперименты с монархией плохо закончились. Через год после коронации Саула огромная армия филистимлян вторглась через Есдраелонскую долину и разгромила молодую царскую армию на горе Гелвуе. При этом и Саул и его сын Иоиафан погибли. Саулу явно не хватало темперамента, чтобы сплотить вокруг себя страну; но основной причиной его поражения было отсутствие необходимых данных военачальника. В это время он был уже не мелким партизанским командиром; в качестве царя он попытался формировать армию наемников, однако, для того чтобы командовать крупными регулярными силами, ему не хватало искусства. Но еще до окончательного поражения Саул утратил поддержку духовенства и уверенность в Самуиле. В главе 15 Первой Книги Самуила есть яркая и эмоциональная сцена, когда престарелый пророк обрушивается на царя за несоблюдение последним религиозных установок, связанных с военными трофеями. Царь в замешательстве признает свои грехи и умоляет Самуила благословить его перед лицом народа. Самуил так и сделал, но обрушил затем свой гнев на царского пленника Агага, царя амаликитского, который «подошел к нему дрожащий», робко интересуясь: «Конечно, горечь смерти миновала?», после чего Самуил разрубил его на куски прямо на алтаре. Фанатизм всегда был отличительной чертой Самуила, особенно по отношению к амаликитянам, чьего истребления он требовал. Он отказался снова встречаться с царем Саулом. Тем не менее, как повествует Библия, после гибели Саула Самуил оплакивал его; «и Господь раскаялся, что воцарил Саула над Израилем».Среди наемников, собранных Саулом, был Давид. Саул проводил в кадровых вопросах такую политику: «И когда Саул видел какого-либо человека сильного и воинственного, брал его к себе». Надо иметь в виду, что в библейском тексте смешаны два этапа военной карьеры Давида. Первоначально он был пастухом, произошедшим от скромной и очаровательной моавитянки по имени Руфь. К моменту поступления на воинскую службу он был абсолютно несведущ в оружии. Надев на себя латы и опоясавшись мечом, он признается: «Я не могу ходить в этом; я не привык». Совершая свой первый подвиг, когда он убил филистимлянского богатыря Голиафа, Давид пользовался куда более примитивным оружием – пращой. Однако согласно другой версии Давид привлек внимание Саула тем, что был «умеющим играть, человеком храбрым и воинственным, и разумным в речах, и видным собой». Истина, по-видимому, состоит в том, что Давид был на службе у Саула в разные периоды, а профессиональную военную подготовку проходил в качестве наемника у филистимлян. Там он изучил их боевое искусство, включая владение современным стальным оружием. Пик его тамошней карьеры приходится на момент, когда гафский царь Агиш наградил его феодальным поместьем. Он мог бы полностью связать себя с филистимлянами, но в конце концов предпочел трон Иудеи. Выступая то в роли филистимлянского военачальника, то в роли вождя оппозиции по отношению к недотепе Саулу, он собрал группу профессиональных военных, рыцарей и воинов, давших ему клятву верности, лично преданных и надеявшихся впоследствии на вознаграждение земельными наделами. Именно благодаря этой силе он смог после смерти Саула стать царем Иудеи. Затем он дождался беспорядков в северном царстве, Израиле, и гибели Исваала, преемника Саула. В этот момент старейшины севера предложили ему договор на царство. И здесь важно понять, что царство Давида, по крайней мере первоначально, не было государством одной нации: его населяли две различные нации, каждая из которых заключила с ним персональный договор. Давид оказался самым удачливым и популярным царем Израиля, настолько образцовым царем и правителем, что более чем через 2000 лет после его смерти евреи считали его царствование золотым веком. На деле же правление страной для него все время было сопряжено с риском. Наиболее надежные у него были не израильские части, а его личная охрана из иностранных наемников, херетян и пелетян. Его власть опиралась на профессиональную армию, офицеров которой необходимо было вознаградить землей, – на доход от нее они могли бы содержать своих солдат. Но чтобы дарить землю, ее надо было сначало где-то взять, причем это не всегда можно было сделать за рубежами страны. Отсюда целый ряд бунтов и заговоров, самый серьезный из которых возглавлял его собственный сын Авессалом. Племена по природе своей продолжали стремиться к сепаратизму. Они возмущались расходами на военные кампании Давида, а еще больше – тенденциями к централизации, которые при нем усилились, а также тем, какие атрибуты восточной монархии при нем возникли: канцелярия, секретариат, гарем, сложно-иерархичный двор. Эти сельские жители чувствовали, что в новой государственной структуре для них нет места, а потому вторили скорбному крику вениамитянина Савея, который «затрубил трубою и сказал: нет нам части в Давиде, и нет нам доли в сыне Иессеевом: все по шатрам своим, израильтяне!»Эти бунты подавлялись военной машиной Давида, но все сорок лет его правления отнюдь не были безмятежными, а гаремные интриги о престолонаследии (неизбежный спутник монархической полигамии) продолжались до самого конца царствования. Несмотря ни на что, Давид был великим царем, и тому есть три причины. Во-первых, он соединил государственную и духовную власть, что было абсолютно невозможно при Сауле. У Самуила не было под рукой преемника, и значительная часть его духовной власти отошла к Давиду. Временами злобный, Давид, тем не менее, был глубоко религиозным человеком. Подобно своему сыну и наследнику, Соломону, он был разносторонне одарен, обладал сильным художественным воображением. Следует серьезно отнестись к преданию о том, что он был музыкантом, поэтом и псалмопевцем. Библия утверждает, что он лично участвовал в ритуальных танцах. Он сумел превратить трон, рожденный железной военной необходимостью, в сияющий институт, освященный религией и соединявший в себе восточную роскошь и новые стандарты культуры. Консервативным неотесанным вождям он был, возможно, не по душе, но народные массы им восхищались и были довольны его правлением. Во-вторых, власть царя-священника Давида производила впечатление благословленной свыше; достаточно поглядеть на его непревзойденные военные успехи. Он решительно разгромил филистимлян и выгнал их в узкую прибрежную полосу. Саул много сделал, чтобы сократить ханаанские анклавы, оставшиеся среди израильских поселений, но именно Давид завершил этот процесс. Затем он двинулся на восток, юг и север, распространив свою власть на Аммон, Моав, Эдом, Арам-Зобар и даже на Арам-Дамаск далеко к северо-востоку. Его военные успехи были подкреплены дипломатическими союзами и династическими браками. В каком-то смысле расцвет маленькой израильской империи можно приписать исторической случайности. Империя к югу, Египет, отступила; империи востока, Ассирия и Вавилон, еще не созрели. В этом вакууме и процветало царство Давида. Но, разумеется, вся эта экспансия стала возможной лишь благодаря его личным способностям и опыту, широте его познаний, его путешествиям и экономической хватке. Он понимал важность контроля над великими торговыми путями, проходившими через регион, и установил экономические и культурные контакты с богатым городом-государством Тиром. Он был интернационалистом, тогда как все предшествовавшие вожди были узкими регионалами. В-третьих, Давид создал национальную и религиозную столицу, которая была завоевана им лично. До этого свыше 200 лет израильтяне не могли взять Иерусалим, хотя он был стратегически важнейшим городом региона. «Что же касается Иевусеев, жителей Иерусалима, то дети Иуды не могли изгнать их; и до сего дня Иевусеи живут с детьми Иуды».Иерусалим контролировал главный путь с севера на юг, к тому же он был естественной точкой соприкосновения севера и юга. Неспособность захватить его была одной из важнейших причин, почему сложились две раздельные группировки израильтян, которые впоследствии стали Царством Израиля на севере и Царством Израиля на юге. Давид считал, что, взяв Иерусалим, он сможет слить обе половины воедино, и ясно, что осада города была сознательным политическим, равно как и военным, актом. Во взятии города участвовали лишь «царь и его люди» – профессиональная гвардия, а не племенные рекруты; в результате этого Давид был вправе объявить захват города своим личным успехом. И в дальнейшем Иерусалим навсегда приобрел второе название: «город Давида». Город был взят решительными действиями, героем которых был генерал (как бы мы теперь сказали) Иоав. Известный теперь старый город построен по трем долинам: Хинном (запад), Кедрон (восток) и Тиропион (центр), которые к югу сливаются в Кедронский ручей. Намного меньший город Иевусеев умещался в пределах восточного холма и единственный в округе имел надежный источник водоснабжения, известный под названием Гихон. Благодаря раскопкам Кетлин Кеньон (и второй книге Самуила) мы точно знаем, что произошло при осаде. Иевусеи, так же, как и жители других палестинских городов того времени (Гезер, Гаваон, Мегиддо), соорудили потайной туннель, соединявший внутреннюю часть города с источником, что гарантировало им воду даже в случае осады. Они так верили в это свое сооружение, что открыто бросили вызов Давиду, устроив назло ритуальную демонстрацию слепых, хромых и прочих инвалидов. Израильтяне рассвирепели. Туннель оказался не сильным, а слабым местом Иевусеев. Давид знал о его существовании и вызвал добровольцев: «И сказал Давид в тот день: всякий, убивая иевусеев, пусть поражает копьем и хромых и слепых, ненавидящих душу Давида». Иоав и его люди взялись за это, пробрались в город по водяному туннелю и с помощью такой хитрости заняли его. Последующие действия Давида в Иерусалиме подтверждают то, какое большое политическое значение он придавал этому городу. Давид не стал ни уничтожать, ни изгонять жителей. Напротив, он постарался сделать все, чтобы превратить их в своих верных сторонников. Он отремонтировал стены и террасы (Милло), занял цитадель, которую в то время называли Сион, построил казармы для своих гвардейцев, дворец для себя и купил у последнего градоправителя участок земли для постройки главного храма всего израильского народа. Затем он перевез сюда Ковчег, который был самой драгоценной религиозной реликвией израильтян и символом их единства, и поместил его в собственном городе под защитой трона и личной армии. Все эти акты были направлены на то, чтобы укрепить свое положение и обосновать единство всего народа, национальной религии и короны с собой и своей линией. То, что Давид не стал делать, имеет, пожалуй, не меньшее значение, чем то, что он совершил. Похоже, что он понимал сущность израильской религии и общества лучше, чем Саул или любой из его собственных преемников. Подобно Гидеону, он понял, что это государство теократическое, а не обычное. Поэтому здесь царь не должен быть абсолютным владыкой восточного типа. И государство, как бы оно ни управлялось, не может здесь носить абсолютный характер. Именно поэтому даже на этом этапе отличительной особенностью израильских законов было то, что, хотя у всех граждан имеются обязанности и ответственность перед государством, общество, будь то его представители, царь, государство не могут ни при каких обстоятельствах обладать неограниченной властью над личностью. Это прерогатива одного Бога. Евреи, в отличие от греков, а позднее и римлян, не считали город, государство, общину неким юридическим лицом с правами и привилегиями. Вы можете совершить грех по отношению к человеку и, разумеется, Богу, но нельзя представить себе преступления или греха против государства. Это обозначает главную дилемму, касающуюся израильской, а позднее иудаистской, религии и ее взаимоотношений со светской властью. Формулируется дилемма чрезвычайно просто: могут ли эти два института сосуществовать так, чтобы один фатально не ослаблял другой? Ведь если возрастают запросы религии, то у государства остается слишком мало власти, чтобы функционировать. С другой стороны, если государству позволить нормально эволюционировать, согласно его природе, то оно может поглотить часть существа религии и тем самым выхолостить ее. Каждому из этих институтов присуща способность паразитировать на другом. Если бы израильтяне попробовали существовать просто в виде религиозной общины, без государства, то рано или поздно на них бы напали и расчленили, после чего их могли бы поглотить местные языческие культы. И тогда вера в Яхве пала бы жертвой внешней агрессии. Это чуть было не произошло во время вторжения филистимлян и обязательно бы случилось, не обратись израильтяне за спасением к монархии и унитарному государству. С другой стороны, если монархия и государство становятся постоянной структурой, они, их потребности неизбежно начнут посягать на религию и культ Яхве может пасть жертвой внутреннего разложения. Эта дилемма не получила разрешения ни в первом, ни во втором Содружестве наций. Не разрешена она в Израиле и до сих пор. Одно из возможных решений сводилось к тому, чтобы израильтяне обзаводились монархией и государством лишь на время великих бедствий, вроде вторжения филистимлян. Есть свидетельства, что Давид сначала склонялся к такому решению, но позднее счел его непрактичным. Чтобы защитить свой народ и его веру, чтобы гарантировать их безопасность от внешних врагов, ему необходимо было не только создать свое царство-государство, но и нейтрализовать окружающие народы. Это означало, что ему нужно было основать и упрочить Дом Давида, с Иерусалимом в качестве столицы и Главным Храмом. Но он явно не считал свою монархию идеальным решением. Он понимал религию Яхве; он считал себя религиозным человеком, он охотно брал на себя дополнительную роль пророка-священника и в этом качестве принимал участие во всякого рода музыкально-танцевальных представлениях как автор и исполнитель. Важно, что хотя он и установил наследственную монархию, но без права первородства. Три его старших сына, которые могли бы стать его преемниками, Авессалом, Амнон и Адония, порвали с ним и погибли, испытав насильственную смерть. Под старость Давид сам избрал себе преемника. Выбранный им сын Соломон был не военачальником, а судьей и ученым, в традициях Моисея. Он – единственный из сыновей Давида, кто мог совмещать религиозные функции с царскими; Давид явно считал это обстоятельство существенным для сохранения израильского конституционного равновесия. Представляется важным, что Давид, перенося Ковчег в Иерусалим, чтобы придать своей столице статус религиозного центра, не построил для него грандиозного храма, который бы ассоциировался с его величием. Ковчег был скромным предметом религиозной мебели, где первоначально хранился оригинал завета. Он был по-своему дорог израильтянам, напоминая им об их низком происхождении и символизируя древнюю ортодоксальность и чистоту их теократического вероучения. Библия приводит следующие оправдания невозможности для Давида построить специальный храм для Ковчега, которые он дает задним числом: этого не позволил бы Бог, поскольку Давид был воином с руками в крови; кроме того, он, дескать, был слишком занят своими войнами. Первое оправдание явно фальшиво, так как война и израильская религия всегда были тесно связаны. У священников были специальные военные сигналы, которые они должны были подавать своими трубами; сам же Ковчег могли выносить (и иногда выносили) на поле боя в качестве боевого символа; войны Давида, как считалось, благословлялись свыше. Второе оправдание более реалистично, хотя Давид правил в Иерусалиме тридцать три года, многие из которых были мирными, и уж если захотел бы, то вполне мог обеспечить для такой стройки приоритет в рамках своей обширной строительной программы. Скорее всего, он просто не желал изменить природу и баланс в рамках израильской религии и чувствовал, что именно это мог сделать центральный царский собор. Когда-то в старину Ковчег был ощутимым центром израильской веры, символом теократической демократии. Осев в Ханаане, израильтяне возносили хвалу и приносили жертвы Богу на «высоких местах» – открытых алтарях на холмах и горах; или в более обустроенных святилищах, где возводились крытые постройки или храмы. Мы знаем с дюжину таких святилищ: Шилом, Дан, Вефиль, Гилгал, Миспа, Вифлеем, Хеврон и пять более мелких. Они расположены вдоль срединной линии страны в направлении с севера на юг. Они обеспечивали элемент децентрализации израильского культа, а также неразрывную связь его с прошлым, поскольку со всеми этими святилищами-храмами у тех, кто там молился, были связаны важные для них ассоциации. Видимо, Давид, сколь бы он ни был озабочен проблемой достаточной централизации общины, чтобы гарантировать ее надежную защиту, не желал еще больше выхолащивать ее демократизм. Отсюда его нежелание подражать другим царственным деспотам того времени и превращать Израиль в царственный храм-государство. Отсюда и его предсмертный наказ преемнику, ученому Соломону, следовать законам Моисея во всей их чистоте: «И храни завет Господа, Бога твоего, ходя путями Его и соблюдая уставы Его и постановления Его, как написано в законе Моисеевом». Это, добавил он, единственный способ сохранить трон – гарантировать, чтобы закон в своей полноте и строгости уравновешивал требования нового государства. Последующие поколения почувствовали всю глубину религиозного импульса Давида, который освятил его государственную деятельность. Это, по-видимому, главная причина того, что они чтили его память и мечтали о возврате его правления; и не случайно ему посвящено больше места в Ветхом Завете, чем любому другому суверену. Преемник Давида, Соломон, был человеком совершенно другого типа. Если Давид был страстным, стремительным, волевым, грешным, но кающимся, сознающим грех, чистым в сердце и богобоязненным, то Соломон был личностью сугубо светской, человеком своего мира и века до глубины сердца (если только у него было сердце). Псалмы, которые в Библии посвящены Давиду, духовны по тону и содержанию, они близки по духу религии Яхве. С другой стороны, библейские тексты, связанные с Соломоном, мудрые высказывания и чувственная поэзия «Песни Соломона», хотя по-своему и прекрасны, намного ближе к другим ближневосточным сочинениям той эпохи; в них отсутствуют израильско-еврейская трансцендентальная философия и чувство присутствия Бога. Как ближневосточный монарх Соломон обладал выдающимися качествами. Но его репутация мудреца основывалась на готовности быть безжалостным. Хотя его объявили преемником еще при жизни отца, свой приход к личной власти он ознаменовал тем, что сменил режим и его направленность, устранив всех министров своего отца, причем некоторых – уничтожив. Он также радикально изменил военную политику. Описывая бунт Авессалома против Давида, Вторая Книга Самуила отмечает разницу между прежними племенными рекрутами, или «людьми Израиля», которые поддерживали сына, и наемниками, или «рабами Давида», которые, естественно, поддерживали царя. Те же самые «рабы» обеспечили приход к власти Соломона и помогли ему разделаться с оппозицией в самом начале его правления. Давид, создавая наемную армию, использовал, тем не менее, «людей Иуды», то есть племенных рекрутов с юга, в качестве основы своего главного войска. Однако племенные рекруты с севера, или «люди Израиля», оставались нейтральными или враждебными по отношению к трону, и Соломон решил их распустить. Взамен этого он ввел своего рода барщину, или принудительный труд, в ханаанских районах и на севере царства – но не в Иудее. Как форма национальной службы трудовая повинность считалась менее почетной, чем воинская, и более трудной; а потому от нее старались уклониться. Соломон в больших масштабах использовал ее в своей строительной программе. Основываясь на государственных источниках, Первая Книга Царей сообщает, что в каменоломнях работали 80 000 человек под присмотром и руководством 3300 офицеров, 70 000 человек занимались доставкой камня на стройки и еще 30 000 человек поочередно партиями по 10 000 валили в Ливане лес на балки. В строительную программу входили работы, продолжавшие в расширенном масштабе деятельность Давида по превращению Иерусалима в национальный религиозно-государственный центр. Кроме того, в нее входило строительство трех укрепленных городов в различных частях страны: «Вот распоряжение о подати (принудительных работах), которую наложил царь Соломон, чтобы построить храм Господень и дом свой, и Милло, и стену Иерусалимскую, Гацор, и Мегиддо, и Газер». Последние три города, важные стратегически, были практически полностью построены Соломоном, причем на тяжелых работах использовались израильтяне, а на квалифицированных – зарубежные каменщики. Раскопки подтверждают, во-первых, что уровень их строительного мастерства был выше того, которым располагали израильтяне; во-вторых, они показывают, что назначение этих городов было прежде всего военное – они должны были служить базами для новой армии Соломона, оснащенной колесницами. Такой мощной ударной силы у Давида никогда не было. В распоряжении Соломона было около 1500 колесниц и 4000 лошадей. В наиболее важном стратегически Мегиддо, контролировавшем долину Армагеддона, как ее позднее стали называть, он построил сильный укрепленный район с мощными воротами и зданиями для размещения 150 колесниц и 400 лошадей. Аналогичные сооружения были воздвигнуты в Гацоре, ранее заброшенном, и полученном им в приданое Гезере, контролировавшем путь в Египет. Само существование этих кварталов-замков, возвышавшихся над обычными городскими постройками, было вызовом израильской теократической демократии. Эта система военных баз была необходима Соломону, чтобы защищать торговые пути и страну в целом от внешней угрозы. Но ясно, что их вполне можно было использовать и для поддержания внутреннего порядка, тем более что у племен колесниц не было. Для осуществления своих амбициозных программ Соломону требовалась не только рабочая сила, но и деньги. С этой целью он обложил племена данью. Давид вел дело к налогообложению, проводя перепись населения. Его жестоко критиковали за эту деятельность, как противоречащую религии, и Давид признал свой грех. Этот эпизод характерен для его неуверенности и непоследовательности в вопросах укрепления государства в ущерб вере. Соломону такие колебания были чужды. На основе данных переписи он разделил страну на 12 податных районов и ввел новые налоги, чтобы обеспечить финансирование своей программы сооружения крепостей и баз снабжения. Но ресурсов собственно царства было недостаточно. И тогда Соломон по-новому распорядился результатами завоеваний Давида. Он ушел из Дамаска, оборона которого обходилась слишком дорого, и уступил другие северо-западные территории тирскому царю Хараму в обмен на квалифицированную рабочую силу и поставки. Кроме того, он расширил коммерческую деятельность, привлекая широко так называемых царских купцов и поощряя отечественных и зарубежных торговцев пользоваться его торговыми путями, что позволяло ему собирать с них налоги. В это время экономика Ближнего Востока полным ходом входила в Железный век, свидетельством чему были первые стальные лемехи для плугов, и мир становился богаче. И Соломон делал все, чтобы свою долю от этого процветания получил царский дом. Он расширял торговлю, беря себе в жены дочерей окрестных монархов, руководствуясь лозунгом: «торговля следует за невестой». Он «породнился с фараоном, царем египетским», женившись на его дочери, – так он приобрел Гезер. Библия рассказывает и о других его матримониальных союзах, говоря, что он «полюбил… многих чужестранных женщин, кроме дочери фараоновой, моавитянок, аммонитянок, идумеянок, сидонянок, хеттеянок». Его дипломатия и торговля были неразделимы. Визит к нему царицы Савской из Южной Аравии был связан с торговлей, поскольку Соломон держал под контролем аравийскую торговлю, в особенности миром, ладаном и специями. Иосиф рассказывает, что Соломон устраивал состязания с другим монархом-торговцем, с царем Хирамом из Тира, когда они задавали друг другу загадки. Такие состязания были обычной формой дипломатического обмена в начале Железного века. На кон могли ставиться крупные денежные суммы и даже города; это было составной частью бартерного обмена. Соломон и Хирам совместно эксплуатировали флот торговых судов, плававших между ЕционГавером на юге и Офиром, как тогда называли Восточную Африку. Предметом торговли обоих царей были редкие животные и птицы, сандал и слоновая кость. Кроме этого, Соломон торговал оружием. В Киликии он покупал лошадей и продавал их в Египет, получая в обмен колесницы, которые затем перепродавал своим северным соседям. Фактически он был поставщиком вооружения для значительной части Ближнего Востока. Вблизи Ецион-Гавера американский археолог Нельсон Глюк обнаружил на острове Хирбет-эль-Халейфа построенную при Соломоне медеплавильню, раздувать примитивные печи которой помогали постоянно дующие здесь ветры. Здесь производилась выплавка не только меди, но и железа, причем не только в виде полуфабриката, но и в виде готовых изделий. Значительную часть доходов от торговли и налогообложения Соломон вкладывал в свою столицу. Он построил пышный дворец с большим сводчатым залом, своими очертаниями напоминавший дворцы фараонов в Мемфисе и Луксоре. Его крыша («помост») из кедра опиралась на 45 огромных деревянных столбов, что дало основание назвать это сооружение в Библии «домом из дерева ливанского». Отдельный дворец был построен для его главной жены-египтянки, которая сохраняла свою языческую веру: «Не должна жена моя селиться в доме Давида, царя израильского, ибо место это свято и хранится там Ковчег Господень». Дворец и весь дворцовый квартал, а также казармы и оборонительные сооружения были воздвигнуты рядом с Храмом; для этого потребовалось расширить Город Давида на 240 метров к востоку. В наше время от Иерусалима времен Соломона не осталось практически ничего. Частично он оказался скрыт под огромным храмом, сооруженным во времена Ирода Великого; частично римляне разобрали его на строительный камень. Поэтому о том, как выглядел Храм Соломона, мы можем судить исключительно по литературным источникам, точнее по главам 6 и 7 из Первой Книги Царей. Приведенное там описание свидетельствует, что он напоминал относящиеся к позднебронзовой эпохе ханаанские храмы в Лачшие и Бет-Хане, а также несколько более поздний, IX в. до н.э., храм, откопанный в Тель-Тайнете в Сирии. Подобно им, Храм Соломона из трех размещенных вдоль продольной оси залов шириной по 10 метров: первый зал (портик, или Улам) имел в длину 5 метров, второй (святой Гекаль) – 20 метров; третий, Святая Святых, имел форму квадрата со стороной 10 м и подобно внутреннему святилищу египетских храмов не имел освещения. Это здание было построено и оборудовано в манере, абсолютно чуждой израильтянам. Финикийские мастера тесали для него каменные блоки. Царь Тира Хирам направил сюда литейщика, своего тезку, для отливки церемониальных бронзовых сосудов. В их число входили «подставы на колесах», бронзовые купели, аналогичные языческим, найденным в Мегиддо и на Кипре, и огромное «литое море» с запасом воды на 2000 очистительных омовений, которые совершались жрецами перед церемониями. «Море» стояло на 12 бронзовых волах. Рядом с золоченым алтарем с десятью золотыми светильниками возвышались два бронзовых столба, Боац и Иахин, высотой по 12 метров – аналоги монолитных столбов в горных ханаанских святилищах. Святая Святых («давир») ограждалась золотыми цепями. Стены, пол и потолок были обшиты досками из кедра и кипариса. В давире, охраняемом двумя херувимами, из дерева с позолотой хранились святыни культа Яхве: Ковчег с первым и самым главным заветом, посох Моисея, жезл Аарона, сосуд для манны и изголовье, на котором лежала голова Иакова, когда ему снился сон про лестницу. Ко времени падения Иерусалима в 587 г. до н.э. все эти предметы считались уже давно пропавшими, так что есть основание сомневаться, были ли они там когда-либо. Во всяком случае, представляется очевидным, что у величественного Храма Соломона, выросшего за крепостными стенами верхнего царского города, акрополя, было очень мало общего с чистой религией Яхве, которую вынес из пустыни Моисей. Позднее евреи стали считать Соломонов Храм существенной частью своей ранней веры, но вряд ли так его воспринимали набожные современники. Для них он, подобно барщине, податным округам и колесницам, был новинкой, к тому же заимствованной у более развитых языческих культур Средиземноморья и долины Нила. Разве Соломон не впадал в язычество со своими чужестранными женами, централизованной монархией и безжалостным обращением со своими племенами? Разве храм его не был идолопоклонническим, предназначенным для поклонения материальным предметам? Да и Ковчег как таковой совершенно не вписывался в свое роскошное окружение. Это был, в сущности, простой деревянный сундук длиной 1,2 м и глубиной 0,75 м, который стоял на шестах, продетых с двух сторон в кольца. Внутри его лежали таблички с Законом. Строго говоря, с ортодоксальных израильских позиций, Ковчег был просто местом хранения указаний, данных Богом, но никак не объектом культового поклонения. Правда, в этом вопросе полного единства не было, так же, как было противоречие между невообразимостью Бога и тем, что он создал человека по своему образу. Кстати, в одном из древнейших храмов в Дане стояла статуя, изображавшая Бога. Хотя Ковчег и был сделан как вместилище таблеток, израильтяне приписывали словам Бога особую священную силу, так что в некотором смысле они верили, что их божество обитает в Ковчеге. Таким образом, в этом сохранялось что-то от многолетних странствий по пустыне: «Когда поднимался ковчег в путь, Моисей говорил: восстань, Господи, и рассыплются враги твои и побегут от лица Твоего ненавидящие тебя! А когда останавливался ковчег, он говорил: возвратись, Господи, к тысячам и тьмам Израилевым».Соломон воспользовался этим противоречием, чтобы реформировать религию в направлении царского абсолютизма, когда под царским контролем находится единственное святилище, где можно по-настоящему поклоняться Богу. В главе 8 Первой Книги Царей Соломон подчеркивает, что Бог находится в Храме: «Я построил храм в жилище Тебе, место, чтобы пребывать тебе во веки». Но Соломон, разумеется, не был просто язычником, иначе он не стал бы удалять свою жену-язычницу от святого места. Он понимал теологию своей религии, так как спрашивал: «Поистине, Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают тебя, тем менее сей храм, который я построил». И он добивается компромисса между государственными нуждами и своим пониманием израильского монотеизма, предполагая не физическое, а символическое присутствие Всемогущего: «Да будут очи твои отверсты на храм сей день и ночь, на сие место, о котором ты сказал: «Мое имя будет там». Примерно таким же образом будущие поколения соединили Храм с верой, причем само присутствие имени Господа в Святая Святых было источником мощного и чудодейственного излучения, называемого «шехинья», способного уничтожить любого, кто самовольно приближался. Однако в те стародавние времена само понятие центрального царского храма было неприемлемо для многих израильтян-пуристов. Они сформировали первую из многих сект, которым суждено было отпочковаться от религии Яхве – секту рехавейцев. Многих северян также возмущало сосредоточение религии в Иерусалиме и его царском Храме, потому что тамошние священнослужители вскоре выступили с категорическим утверждением, что, дескать, правильными, законными являются лишь их службы, а все старые святилища, храмы и алтари, почитаемые с давних пор, суть не что иное, как гнезда ереси и зла. В конце концов эти утверждения прижились, стали преобладать и превратились в библейскую ортодоксальность; но в те времена они встречали сопротивление на Севере. Эта враждебность по отношению к Соломоновым религиозным реформам в сочетании с его абсолютистскими замашками и поборами сделала по большому историческому счету объединенную монархию, созданную его отцом, нежизнеспособной. Успехи Соломона и его искусство управления государством удерживали до поры до времени ее от распада, но признаки напряженности проявлялись уже при его правлении. Для израильтян, у которых всегда существовало реальное ощущение прошлого, система принудительного труда была особенно ненавистной, поскольку напоминала о египетском рабстве. В их сознании свобода и религия были неразделимы. Сконцентрировав культовую деятельность в Иерусалиме, Соломон уменьшил вес таких северных святых мест, как Шехем, который ассоциировался с Авраамом, и Вефиль (Иаков). Так что для северян Соломон и его линия все более ассоциировались с разрушением веры и дискриминацией. Поэтому когда Соломон скончался в 925 (926?) году до н.э., северяне отказали его преемнику Ровоаму в коронации в Иерусалиме на объединенное царство и настояли, чтобы он отдельно принял северную корону в Шехеме. Те, кто при Соломоне оказался в ссылке, например Иеровоам, возвратились и потребовали возврата к законности, в частности ликвидации принудительного труда и высоких налогов: «Отец твой наложил на нас тяжкое иго, ты же облегчи нам жестокую работу отца твоего и тяжкое иго, которое он наложил на нас, и тогда мы будем служить тебе». По-видимому, в Шехеме произошла представительная политическая конференция, на которой Ровоам, проконсультировавшись со старыми советниками отца, отверг согласительные рекомендации и при поддержке молодых рыцарей занял жесткую позицию, заявив северянам: «Отец мой наложил на вас тяжкое иго, а я увеличу иго ваше; отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами».Эта неправильная оценка ситуации в условиях, когда у Ровоама не хватало ни военной, ни государственной мудрости, чтобы силой сохранить единство царства, привела к тому, что Север откололся и реставрировал собственную монархию. В условиях становления мощных империй по соседству, сначала Вавилона, а затем Ассирии, оба небольших царства, Иудея на Юге и Израиль на севере, покатились к своему закату каждая в отдельности. Однако этот процесс упадка продлился несколько столетий, на протяжении которых израильская религиозная культура претерпела ряд важных изменений. Следует иметь в виду, что северное царство оказалось в более выгодном положении: оно обладало большим населением и более плодородными почвами и было расположено ближе к центрам международной торговли того времени. Освободившись от южного гнета, оно богатело и, как это ни парадоксально, двигалось по пути государственного и религиозного развития, который считал необходимым Соломон и который оно ранее отвергало в противодействие Югу. Подобно Дому Давида, северный Дом Омри стал централистским и стал имитировать политическую и культовую линию благополучных соседних государств. Сам Омри был грозным царем, о чьих «подвигах» с грустью вспоминает текст, посвященный богу моавитян Хемошу; табличка с этим текстом, так называемый Моабитский камень, была обнаружена в 1866 г.: «Царь израильский Омри… много дней угнетал Моав, потому что бог Хемош рассердился на свою землю. За ним последовал и сын его, который сказал, что он тоже будет угнетать Моав».Подобно Соломону, Омри укреплял власть своей династии браками по расчету. Так, он женил своего сына Ахава на Иезавели, дочери Сидонского царя, что дало его стране выход к морю и его торговым путям. Подобно Соломону, он был великим строителем. Он основал и построил новый город на холме в Самарии, откуда было видно находящееся в 30 километрах море; это произошло около 875 г. до н.э. Подобно царским городам Соломона, город имел укрепленный акрополь. Великим строителем был и Ахав, который возвел в Самарии, как его называет Библия, «дом из слоновой кости». Это был дворец с тронным залом, облицованным резной слоновой костью, – роскошь, которую могли себе позволить лишь самые богатые из царей того времени. При раскопках в Самарии в 1931-35 гг. обломки этой облицовки были обнаружены среди мусора. Подобно своему отцу Омри, Ахав был удачливым воителем; за время своего двадцатипятилетнего правления он дважды одерживал победу над царем Дамаска, пока однажды в битве колесниц «один человек случайно натянул лук», и выпущенная им стрела попала в швы лат Ахава, смертельно его ранив. Надо сказать, что правление Омри, словоохотливого и везучего, как Соломон, также породило значительное социальное и моральное недовольство. Накапливались огромные состояния и недвижимость, увеличивался разрыв между богатыми и бедными. Крестьяне попадали в долги и, если не могли расплатиться, экспроприировались. Это противоречило духу заповедей Моисея, хотя, строго говоря, не совсем противоречило букве. Как известно, ими запрещается «нарушение межей ближнего своего». Цари пытались противостоять угнетению бедняков элитой, поскольку нуждались в людях для комплектации военных и трудовых армий; однако их действия носили неуверенный характер. Священники в Шехеме, Вефиле и других святых местах получали государственное жалованье и сохраняли лояльность царской власти; все мысли их были заняты церемониями и жертвоприношениями, а уж никак не тяготами бедняков – по крайней мере, так утверждали их критики. В этих условиях на исторической сцене вновь появляются пророки как глас, вопиющий от имени общественного сознания. Подобно Самуилу, они позволяли себе усомниться в самом институте монархии, как в корне не совместимом с принципом демократической теократии. Возрождение на Севере традиции пророчеств во времена дома Омри связано с потрясающей фигурой Илии. Он был родом из места, называвшегося Тишбе, в районе Гилеада к востоку от Иордана, на границе пустыни. Он был рехавитом, членом аскетической ультрафундаменталистской секты; заросший волосами, он был опоясан лишь кожаным кушаком. Как почти все герои еврейского эпоса, он происходил из бедноты и выступал в ее защиту. Предание гласит, что он жил возле Иордана, и пищу ему носили вороны. По-видимому, выглядел он вроде Иоанна Крестителя, только жил на тысячу лет раньше. Он творил чудеса на благо бедных; пик его активности приходился на периоды засухи и голода, когда массы страдали сильнее всего. Разумеется, Илия, как и другие строгие почитатели Яхве, критически относился к дому Омри не столько по социальным, сколько по религиозным причинам. Ибо Ахав пренебрег культом Яхве и стал склоняться к культу Ваала, которому поклонялась его жена: «Не было еще такого, как Ахав, который предался бы тому, чтобы делать неугодное пред очами Господа, к чему подущала жена его Иезавель. Он поступал весьма гнусно, последуя идолам». Именно Иезавель наущала к тому же Ахава присвоить гнусными способами виноградник Навуфея; для этого Навуфей был предан смерти, что противоречило всей этике израильской теократии. Очевидно, что Илия мог бы повести за собой множество последователей, особенно в трудное время засухи, когда не было дождей. Его проповеди были грозной силой. В главе 18 Первой Книги Царей описана драматическая сцена, когда он собирает огромную толпу израильтян на горе Кармил и бросает вызов жрецам Ваала и «пророкам дубравным, питающимся от стола Иезавели», предлагая им состязание. Целью его было раз и навсегда решить вопрос, какой религии будет поклоняться народ. Там он заявил собравшимся: «Долго ли вам хромать на оба колена? если Господь есть Бог, то последуйте Ему; а если Ваал, то ему последуйте». Пророки Ваала исполнили весь свой ритуал, «кололи себя, по своему обыкновению, ножами и кольями, так что кровь лилась по ним», но ничего не произошло. Тогда Илия построил свой алтарь-жертвенник и предложил жертву Яхве; и немедленно «ниспал огонь Господень и пожрал всесожжение. Увидев это, весь народ пал на лицо свое и сказал: Господь есть Бог, Господь есть Бог!» После этого Илия вместе с возглавляемой им толпой отвел языческих жрецов к потоку Киссону «и заколол их там». Затем, взойдя на вершину Кармила, заказал «небольшое облако… от моря, величиною в ладонь человеческую». Вскоре «небо сделалось мрачно от туч и от ветра, и пошел большой дождь».Несмотря на это триумфальное знамение, Илия оказался неспособен искоренить язычество или разрушить дом Омри, хотя и предсказал его падение. Он был одиночкой, харизматической личностью, способной раскачать большую толпу, но неспособной создать партию или придворную группировку. Он боролся за индивидуальное сознание, может быть, впервые в еврейской истории; Бог говорил с ним не громовыми раскатами, как с Моисеем, а тихим, спокойным голосом. Обличая Ахава за убийство Навуфея, он придерживался того принципа, что поведение царя не должно отличаться от поведения простого человека, оба должны руководствоваться одной моралью. Политика должна основываться на праве, а не на силе. Но Илия, хоть и был первым пророком, возглавлявшим оппозицию, не был политиком. Большую часть своей жизни он оставался преследуемым беглецом. Свои последние дни он провел в пустыне. Глава 2 Второй Книги Царей рассказывает, как он благословлял своего последователя Елисея, прежде чем вихрь унес его в огненной колеснице на небо, оставив преемнику свою ритуальную накидку (милоть).Надо сказать, что Елисей был совершенно другой породы. Библия кое-что рассказывает о примечательных фактах его биографии. Однажды, когда неподалеку от Вефиля «малые дети» стали насмехаться над ним, он проклял их, после чего из леса вышли две медведицы и растерзали сорок два ребенка. Действовал Елисей не в одиночку. Он создал организацию своих последователей, училище пророков и, опираясь на некие светские элементы в верховной власти, стремился провести в жизнь церковные реформы, которых требовал Илия. Тем временем Ахав сохранял и расширял военные базы с колесницами, организованные Соломоном на Севере. У Ахава и его преемников была большая профессиональная армия, источник их силы и слабости. Среди его доблестных генералов был Инуй, потомок Намессия, ездивший на колеснице «неисотово». Вместе с Инуем Елисей организовал религиозно-военный заговор, помазал его в будущие цари и инициировал один из самых кровавых переворотов в истории. Инуй сделал так, что Иезавель выбросили из окна дворца ее же евнухи, «и кровь ее обрызгала стены и лошадей; и он попрал ее своей ногой». Семьдесят сыновей Ахава были обезглавлены, и их головы были сложены «в две груды у входа в ворота». Инуй уничтожил весь царский двор Ахава, «всех вельмож его, и близких его, и священников его, так что не осталось от него ни одного уцелевшего». Затем он собрал и истребил всех жрецов Ваала, «и разбили статую Ваала, и разрушили капище Ваалово; и сделали из него место нечистот до сего дня».Эта зверская резня-чистка по религиозным мотивам могла на некоторое время восстановить культ Яхве как официальную религию, однако не разрешила перманентного противоречия между необходимостью поддерживать ортодоксальную религию во имя сплочения народа и потребностью соответствовать времени и окружающему миру во имя существования государства как такового. Инуй, как и можно было предвидеть, вскоре предался такому же произволу, как и дом Омри. В сущности, практически все израильские цари раньше или позже порывали с религиозными пуристами. Чтобы сохранить власть, царю приходилось (или это только казалось?) прибегать к действиям, невообразимым для истинного последователя Яхве. Прекрасный пример – история конфликта между мирским и религиозным. Есть знаменитый отрывок, когда Бог внушает Илие сказать Ахаву: «Ты убил, и еще вступаешь в наследство?», а Ахав отвечает: «Нашел ты меня, враг мой!» Простая замена сыновей Ахава Инуем и его сыновьями не решает проблемы. Об этом вновь говорится, хотя и в несколько иной форме, в Книге Амоса, относящейся к VIII веку. Эта книга относится к тому же периоду, что и «Труды и Дни» Гесиода – послегомеровской Греции, и демонстрирует ту же заботу об абстрактной справедливости, хотя в случае Амоса речь идет напрямую о культе Яхве. Он был южанином из Иудеи, собирал сикаморы и отправился на Север, чтобы агитировать за социальную справедливость. Он изо всей силы старался подчеркнуть, что не был пророком от рождения и не учился специально этому ремеслу; просто он, обычный трудящийся человек, узрел правду. Он протестовал против нынешних церемоний, которые устраивали священники севера в святилище Вефиля; по его словам, это было издевательством, когда бедняки голодны и унижены. По его словам, Бог говорил: «Ненавижу, отвергаю праздники ваши… Удали от меня шум песней твоих, ибо звуков гуслей твоих Я не буду слушать. Пусть, как вода, течет суд, и правда – как сильный поток!» Амасия, главный священник Вефиля, был крайне недоволен деятельностью Амоса и возражал на его аргументы следующим образом: святое место – «святыня царя и дом царский»; долг священников поддерживать государственную религию соответствующим декорумом, а не играть в политические игры или лезть в экономику. Он заявил Амосу: «Провидец! Пойди и удались в землю Иудину; там ешь хлеб и там пророчествуй». А царю он пожаловался, что Амос «производит возмущение» подданных против него и многозначительно добавлял: «Земля не может терпеть всех слов его».Эта дискуссия имела и по сей день имеет большое значение. Последние еврейские пророки, равно как и большинство христианских теологов-моралистов, поддерживали точку зрения Амоса. Как говорит Талмуд, «заповедь справедливости сильнее всех остальных заповедей, вместе взятых». На талмудистах не лежал груз ответственности за целостность государства; все эти проблемы остались в прошлом, и теперь они могли позволить себе роскошь морального абсолютизма. Во времена же Амасии компромисс между властью светской и духовной был необходимым условием выживания государства. Если всяким пророкам с Юга позволить ходить и возбуждать именем Бога классовую ненависть, то общество смертельно ослабеет и окажется во власти внешних врагов, которые несомненно сотрут веру Яхве с лица земли. Именно это он имел в виду, когда говорил, что земля не может терпеть горьких слов Амоса. В течение IX века росла мощь Ассирии. Черный Обелиск Салманазара свидетельствует, что даже во времена Инуя Израиль был вынужден платить дань. Некоторое время Израилю удавалось откупаться от ассирийцев, играть в союзы с другими малыми странами, чтобы сдержать ассирийскую экспансию. Однако в 745 г. до н.э. на ассирийский трон взошел жестокий Тиглатпаласар III, который превратил свой и без того воинственный народ в нацию захватчиков. Он провозгласил политику массовой депортации с завоеванных территорий. В 740 г. в его хрониках можно прочитать: «Что касается Менахема [царя Израиля], то его обуял страх… он прибежал и принес мне… серебро, цветную шерстяную одежду, льняную одежду… Все это я принял как его дань». В 734 г. он пробился к побережью, после чего двинулся на юг, к «потоку Египетскому». Всю элиту, богачей, торговцев, ремесленников, воинов перевозили в Ассирию и там селили; на освободившееся место селили халдейские и арамейские племена из Вавилонии. Затем Тиглатпаласар двинулся во внутренние районы. Разобщенное изнутри религиозно и социально, северное царство Израиля было неспособно оказывать сопротивление. В 733-34 гг. Тиглатпаласар завоевал Галилею и земли за Иорданом; оставалась только Самария. Тиглатпаласар умер в 727 г., но зимой 722-21 гг. его преемник Салманазар V захватил Самарию, после чего на следующий год преемник последнего Саргон II завершил демонтаж северного царства, вывезя оттуда остатки местной элиты и прислав туда колонистов. Как рассказывает Саргон в Хорсабадской летописи, «я окружил там и захватил Самарию и вывез 27 290 человек, там живших». Вторая Книга Царей горько констатирует: «И переселен Израиль из земли своей в Ассирию, где он и до сего дня. И перевел царь Ассирийский людей из Вавилона, и из Куты, и из Аввы, и из Емафа, и из Сепарваима, и поселил их в городах Самарийских вместо сынов Израилевых. И они овладели Самариею, и стали жить в городах ее». Имеется много археологических подтверждений этой катастрофы. В Самарии царский квартал был полностью разрушен. Мегиддо сравняли с землей и на его обломках построили новые здания ассирийского типа. Стены Хацора были повалены. Шехем исчез полностью. Так же, как и Тирза. Так произошла первая массовая трагедия в еврейской истории. К тому же после нее не суждено было случиться возрождению. Катастрофическое рассеяние израильских северян было окончательным. Последний, вынужденный исход десяти северных племен в Ассирию проходил по маршруту из истории – в предания. Они существовали впоследствии в еврейских легендах, но в действительности они просто ассимилировались в окружающем арамейском населении, утратив веру и язык; скрыть их исчезновение помогло распространение арамейского языка к западу в качестве общего языка Ассирийской империи. В Самарии израильские крестьяне и ремесленники остались на месте, но переженились с переселенцами. Повествуя о всех этих грустных событиях, глава 17 Второй Книги Царей сообщает, что, находясь в ассирийской ссылке, израильская элита продолжала поклоняться Яхве. Они послали одного из своих священников в Вефиль, чтобы наставлять на путь истинный соотечественников, оставшихся без духовного руководства. И вот что об этом говорится: «Притом сделал каждый народ и своих богов, и поставил в капищах высот, какие устроили самаряне». А далее рисуется устрашающая картина смеси религий, которая возникла в Северном царстве. То, каким образом на Севере поклонялись Яхве, всегда было подозрительно для Иудеи. Это сомнение насчет ортодоксальности северян отражало то разделение израильтян, которое возникло при переселении в Египет, но не исчезло и потом, после Исхода и завоевания Ханаана. В глазах Иерусалима и его священников северяне вечно путались с язычниками. Падение и последующее расселение Северного царства, а также смешанные браки с пришельцами использовались как повод для того, чтобы отрицать право самаритян считать себя причастными к израильскому наследию. И впоследствии никогда более не считали самаритян частью избранного народа, который вправе населять Землю Обетованную по своему происхождению. Так сложилось, что Север передал религиозное наследие Югу, дабы там зародилась новая фаза развития культа Яхве, процветавшего на Юге в последние дни старого Иерусалима. Когда Самария пала, некоторые грамотные беженцы, избежав депортации, оказались на Юге, где их приняли и поселили в Иерусалиме. Один из них принес с собой писания малоизвестного пророка Осии, которые были кем-то на Юге отредактированы. Пророчества и записи Осии были сделаны накануне гибели Северного царства. Он первым из израильтян понял, что военный и политический разгром – неизбежное наказание избранного народа Богом за язычество и моральный упадок. В прекрасно написанном, а зачастую и поэтическом тексте он предсказывает падение Самарии. Бог разобьет их идолов: «Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю». А всех ранее веровавших в Яхве, но впавших в грех он предупреждает: «Вы возделывали нечестие – пожинаете беззаконие».Осия – фигура загадочная; в некоторых отношениях его писания – наименее понятная часть Библии. Его тон мрачен и полон пессимизма. Однако у него хватало сил (и это стало характерным для многих еврейских писателей) донести до читателей, что как бы тяжело он ни страдал, но сохранил неугасимую искру надежды. Не исключено, что он – перевоспитавшийся любитель выпивки и женщин. Он сокрушается: «Блуд, вино и напитки завладели сердцем их». Сексуальность в особенности им осуждается. Он говорит, что Господь повелел ему жениться на блуднице Гомерь и взять себе детей блуда; здесь Гомерь одновременно олицетворяет ритуальных проституток языческих храмов и Израиль, изменивший истинному супругу, Яхве, отдавшись Ваалу. Он осуждает буквально все институты Севера. По его мнению, лучше бы Север вообще никогда не существовал как таковой, поскольку Израиль и Иудея должны быть едины. Политические решения бесполезны, а резня, устроенная Инуем, – безнравственна. Организованная структура священнослужителей – позор: «Как разбойники подстерегают человека, так сборище священников убивают на пути в Шехем и совершают мерзости». Не лучше и школы прорицателей при царских святилищах и в иных местах: «…и пророк падет с тобою ночью… глуп прорицатель, безумен выдающий себя за вдохновенного».Таким образом, Израиль и его существующие институты обречены, и суждено ему изгнание. Однако по большому счету это не имеет решающего значения, поскольку Бог все же любит свой народ. Он наказывает, но он же и прощает: «Он уязвил – и Он исцелит нас, поразил – и перевяжет наши раны». И добавляет пророческую фразу: «В третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицом Его». Важно не материальная подготовка, а изменения в людских сердцах. Именно любовь к Богу, ответ на Его любовь к нам станут гарантией возрождения Израиля и позволят тем, кто остался очищенным и просветленным, понести веру в будущее. Это замечательное послание, в котором впервые израильский мыслитель рассматривает вопрос о религии сердца, никак не привязанной к конкретному государству и общественному устройству, было воспринято Иудеей, которая была в ужасе от падения своего северного соседа и опасалась, что ее постигнет та же участь. Иудея была более бедной, чем Север, более сельской; здесь слабее было влияние военно-политической верхушки; она была ближе к корням культа Яхве, хотя, как свидетельствует и Библия, и результаты раскопок в Иерусалиме в 1961– 67 гг., имело место некоторое сползание в сторону язычества. Большую роль здесь играл простой народ, «ам-гаарец». Впервые он вышел здесь на историческую сцену в 840 г. до н.э., свергнув деспотическую вдовствующую царицу Гофолию, которая захватила трон и установила в Храме культ Ваала. Вторая Книга Царей дает ясно понять, что последовавшая затем реставрация законности позволила вернуться и к принципу теократической демократии. Ибо народным восстанием руководил священник Иодай, который настаивал на том, что народ следует признать в качестве политической силы и субъекта права: «И заключил Иодай завет между Господом и между царем и народом». Подобное соглашение было в то время невозможно ни в одной стране на Ближнем Востоке; даже Греция вышла на этот уровень намного позже. И когда на Иудею в свою очередь пала тень экспансии, ам-гаарец получил право выбирать себе царя, если ситуация с престолонаследием сомнительна. Когда Израиль пал, царь Иудеи Езекия, чья профессиональная армия была небольшой и сильно уступала посаженной на колесницы былой армии Севера, воспользовался народной поддежкой, чтобы заново укрепить Иерусалим, построив новую стену вдоль западного гребня: «И ободрился он, и восстановил всю обрушившуюся стену, и поднял ее до башни, и извне построил другую стену». Он также подготовился к осаде города ассирийцами, отведя через Шилоамский тоннель, по которому вода из источника Гихон подавалась в емкость, вырубленную в скале, дополнительный канал, перепускавший избыток воды в Кедронский ручей. Теперь горожане могли пользоваться водой из емкости так, что осаждающие не знали бы об этом. Эти работы тоже описаны в Библии, причем факт их приведения был подтвержден при обследовании тоннеля в 1867-70 гг. На стене была обнаружена надпись на иврите, сделанная по завершении работы:«Вот как пробивали туннель: проходчики работали кирками, идя навстречу друг другу; когда им оставалось пробить три локтя [примерно полтора метра], они услышали, как один человек обращается к другому, потому что в скале по правую руку и по левую руку оказались трещины. И в день окончания проходки проходчики продолжали пробиваться навстречу друг другу, кирка против кирки. И вода потекла из источника в бассейн на расстоянии 1200 локтей [500 метров]».И Иерусалим сумел выдержать жестокую осаду, которой подверг его ассирийский царь Сеннахирим в 701 г. до н.э. Причем спасение пришло не столько от новых стен и бассейна с водой, сколько от внезапной вспышки бубонной чумы, которую мыши занесли в лагерь ассирийцев. Позднее это событие было описано греческим историком Геродотом. Во Второй Книге Царей это названо чудом: «И случилось в ту ночь: пошел Ангел Господень, и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч. И встали поутру, и вот все тела мертвые». Правители Иудеи пытались также обеспечить безопасность, вступая в союз с небольшими соседними государствами, а также с большим, но слабым Египтом, этой, как насмехались ассирийцы, «тростью надломанной», которая, «если кто опрется на нее, войдет ему в руку и проколет ее».Однако постепенно и правители и граждане Иудеи стали связывать свою политическую и военную судьбу с состоянием своей религии и морали. Все шире стало распространяться мнение, что спасти народ может только вера и труд. Однако концепция религиозного решения проблемы национального выживания прямо противоположна идее, что привела Израиль к монархии в дни вторжения филистимлян, сама вела Иудею в двух направлениях. Как лучше всего умилостивить Яхве? Священники Иерусалимского храма настаивали, что лучше всего это сделать, покончив раз и навсегда с культовыми мероприятиями в горных капищах и провинциальных храмах и сосредоточив отправление культа в Иерусалиме, где можно сохранять ортодоксальный подход во всей его чистоте. Процесс ускорился в 622 г. до н.э., когда при ремонте Храма первосвященник Хилькия обнаружил древнюю книгу, то ли оригинальный текст Пятикнижия, то ли одну Книгу Второзакония, где приведен текст завета между Богом и Израилем и в довершение всего – ужасающие проклятия главы 28. Это открытие вызвало панику; оно как будто подтверждало пророческие предупреждения Осии и показывало, что Юг ожидает та же судьба, что и Север. Цар Иосия «разорвал одежду» и приказал полностью реформировать культ. Все статуи были изломаны, «высоты» разрушены, жрецы языческих, неортодоксальных и еретических культов убиты, а кульминацией фундаменталистской реформы явились общенациональные торжества по случаю Пасхи, причем такие, каких Иерусалим еще не видывал. Парадоксально, но больше всех от возвращения к национальным религиозным истокам выиграл Иерусалимский Храм, который сам явился в свое время полуязыческой новацией Соломона. Власть его священников резко возросла, и он стал общенациональным (или, во всяком случае, официальным) арбитром в вопросах веры. Однако в этот предзакатный период появилась и стала выражаться вторая, неофициальная линия. Она указывала прямо противоположный путь к спасению, который в конце концов оказался верным. Осия писал о силе любви и призывал к изменениям в сердцах людей. Один его молодой современник-южанин пошел дальше в этом направлении. Исайя жил в то время, когда Северное царство находилось при смерти. В отличие от большинства библейских героев, он не был рожден в бедности. Согласно вавилонскому Талмуду, он был племянником иудейского царя Амассии. Однако идеи его были популистскими и демократическими. Он не верил ни в армии и крепостные стены, ни в царей и величественные храмы. Его деятельность знаменует тот момент, когда начинается духовная перестройка израильской религии, которая от конкретного места и времени уходит в некую универсальную плоскость. Книга Исайи делится на две части: главы с 1 по 39 посвящены его жизни и пророчествам в период 740—700 гг. до н.э.; главы 44-46 («Дейтеро-Исайя») относятся к гораздо более позднему времени. Историческая связь между этими двумя периодами не очень ясна, хотя развитие идей выглядит достаточно логично. Исайя был не только самым замечательным из пророков; его по праву можно считать величайшим автором в Ветхом Завете. Очевидно, он был выдающимся проповедником, однако, похоже, что свои выступления он стремился записывать. Эти тексты были записаны очень рано и остались самыми популярными из всего Святого Писания. Среди текстов, найденных в Кумране после Второй мировой войны, был пергаментный свиток семиметровой длины, где полностью воспроизведена Книга Исайи в виде пяти столбцов на иврите; это самая объемистая и лучше всего сохранившаяся библейская рукопись, какой мы располагаем. Древние евреи любили его искрометную прозу с яркими образами, многие из которых с тех пор перекочевали в литературу всех цивилизованных народов. Но важнее языка была мысль, ибо Исайя настойчиво продвигал человечество к новым моральным открытиям. Все темы у Исайи взаимосвязаны. Подобно Осии, он стремится предупредить о катастрофе. «Сторож! сколько ночи?» – он спрашивает, – «сторож! сколько ночи?» Глупые люди не обращают внимания, они говорят: «Будем есть и пить, ибо завтра умрем». Или они возлагают свои надежды на крепости и союзы. Вместо этого они должны повиноваться Богу, который приказал: «Содержи дом свой в порядке». Это означает моральную перестройку в сердце, внутреннее реформирование личностей и общества. Целью должна быть социальная справедливость. Люди должны прекратить погоню за богатством как главной целью жизни: «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остается места». Бог не потерпит угнетения слабого. Он требует: «Что вы тесните народ Мой и угнетаете бедных? говорит Господь, Господь Саваоф».Вторая тема Исайи – покаяние. Если в сердце своем человек изменился, Господь всегда прощает: «Тогда придите, и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю». Чего Бог хочет от человека – это признания и ответного действия за его святость: «Свят, свят, свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!» – и Исайя представляет, как ангелы касаются уст человеческих горящим углем, чтобы выжечь грех. А когда изменится сердце грешника и он станет стремиться не к богатству и власти, а к святости, то тут выдвигается на первый план третья тема Исайи: идея наступления века всеобщего мира, когда люди «перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать». И в эту эпоху мира «возвеселится пустыня… и расцветет как нарцисс».Исайя, однако, не просто проповедует новую этическую систему. Происходя из народа, которому присуще чувство историзма, он видит волю Бога, причину и следствие, грех и покаяние, которые поступательно и целенаправленно следуют друг за другом. Он демонстрирует свое видение будущего, и оно населено вполне различимыми персонажами. И в этот момент он открывает свою четвертую тему: идею не просто коллективного отказа от греха, но и специфической фигуры спасителя: «Се, Дева во чреве примет, и родит сына, и нарекут имя Ему: Еммануил». Этот младенец будет играть в эпоху мира довольно специфическую роль: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их». Но он будет также и великим правителем: «Ибо младенец родился нам; Сын дан нам; владычество на раменах Его, и нарекую имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира».Исайя не только писал, но и проповедовал в Храме. Он, однако, не вел разговоров об официальном религиозном культе, о бесконечных жертвоприношениях и церемониях; речь шла о религиозной этике, о том, что в сердце каждого; он обращался к народу через голову священнослужителей. Согласно Талмуду, принято считать, что он был убит в годы царствования идолопоклонника Манассии; но его не слишком привечала и ортодоксальная церковь. В израильской литературе все более явственно начинает звучать тема жертвенности. Во второй части Книги Исайи появляется новый персонаж, который как-то связан с фигурой спасителя из первой части: это Страждущий Раб, который принимает на себя грехи всего общества и, жертвуя собой, искупает их; к тому же он олицетворяет собой миссию избранной нации и ведет ее к триумфальному завершению. Этот Страждущий Раб как эхо повторяет собственный голос и судьбу Исайи, и две половины этой книги сливаются воедино, хотя, по-видимому, записаны они были с перерывом примерно в два столетия. В целом Книга Исайи знаменует собой заметное движение религии Яхве к зрелости. Она теперь сосредоточивается на справедливости и рассудительности как нации, так и отдельной души. Особенностью «Дейтеро-Исайи» является то, что основной акцент делается на роли личности как носителя веры, вне связи с зовом племени, расы, нации. Не только Илие, но и каждому из нас следует слушать «тихий, спокойный голос» совести. Это – составная часть открытия личности, гигантский шаг вперед в самопознании человека. Греки вскоре тоже начнут двигаться в этом направлении, но предтечами его все же были израильтяне, или, как мы позднее будем называть их, евреи. Более того, в отличие от греков, под влиянием Исайи израильтяне двигались в направлении чистого монотеизма. В ранних частях Библии есть много мест, где Яхве предстает пред нами не столько в виде единственного Бога, сколько в качестве самого сильного, который может действовать и на территории других богов. Во второй части Книги Исайи, однако, существование других богов отрицается вовсе, причем с позиций не только практических, но и идеологическо-теоретических: «Я первый, и Я последний, и кроме Меня нет Бога». Более того, здесь четко говорится, что Бог универсален, вездесущ и всемогущ. Он является побудительной силой истории, причем единственной. Он создал вселенную; он управляет ей; он положит ей конец. Израиль – составная часть его плана – впрочем, как и все остальное. Так что если ассирийцы нападают, это происходит по его указанию; если вавилоняне отправляют целую нацию в изгнание – на то тоже Божья воля. Вышедшая из пустыни религия Моисея начинает зреть и превращаться в сложную мировую веру, которой все человечество сможет адресовать свои вопросы. Мы можем не сомневаться, что послание Исайи стало проникать в людское сознание еще до падения Иерусалима. Но в последние десятилетия перед катастрофой к его мощному голосу присоединился еще один, причем живой, может быть, менее поэтичный, но столь же проникновенный. Мы знаем об Иеремии больше, чем о любом другом авторе времен, предшествовавших изгнанию, потому что он диктовал свои проповеди и автобиографию своему ученику Баруху. Его жизнь тесно переплеталась с трагической историей отечества. Он был вениалитянином, из семьи священника, жившей в деревне на северо-восток от Иерусалима. В 627 г. он сам начал проповедовать в традициях Осии и, может быть, в какой-то степени Исайи. Он видел свою нацию прискорбно грешной и обреченной: «У народа сего сердце буйное и мятежное». Как и у Осии, у него не было времени для дискуссий с клерикалами «верхами», будь то священники, книжники, мудрецы или прихрамовые пророки: «Пророки пророчествуют ложь, и священники господствуют при посредстве их, и народ Мой любит это. Что же вы будете делать после всего этого?» Он считал, что религиозная реформа в пользу главного Храма, проведенная Иосией, закончилась полным провалом и вскоре после смерти царя, в 609 г. до н.э., он отправился в Храм и выступил там с проповедью, изложив свои соображения. В результате его чуть не убили и запретили появляться вблизи храмового квартала. И родная деревня и семья отвернулись от него. Он то ли не мог, то ли не желал жениться. В своем одиночестве и изоляции он продолжает писать, но в писаниях его можно обнаружить признаки паранойи: «Проклят день, в который я родился». И снова: «За что так упорна болезнь моя, и рана моя так неисцельна?» Ему чудилось, что его окружают враги, которые «составляют замыслы против меня», и что «я… как кроткий агнец, ведомый на заклание». Какая-то правда в этом была: не только Иеремии запретили проповедовать, но и писания его были сожжены. Эту непопулярность можно понять. Потому что в то время, когда «враг с севера», как он называл его, Навуходоносор и его армия угрожали все более и все царство пыталось найти способ, как избежать несчастья, оказалось, что Иеремия выступает с пораженческими проповедями. Он утверждал, что народ и его правители сами виноваты в грозящей опасности в силу зла, которое творили. Враг же просто инструмент Божьей кары, а потому должен победить. Это казалось черным фатализмом (отсюда и термин «иеремиада»). Но его современники упустили из виду другую часть его послания – основание для надежды. Потому что Иеремия говорил, что разрушение царства – это еще не все. Израиль все равно остается избранным Богом, и он может выполнить свое предназначение в изгнании и ссылке с тем же успехом, что и в пределах своего миниатюрного национального государства. Связь Израиля с Богом переживет поражение, поскольку она неуловима, неосязаема, а потому и нерушима. Иеремия вовсе не проповедовал отчаяние; напротив, он готовил своих братьев-израильтян к тому, чтобы достойно встретить отчаяние и преодолеть его. Он пытался научить их, как стать евреями: подчиниться силе завоевателя и приспособиться к ней, извлечь максимум возможного из неблагоприятной обстановки и лелеять в своем сердце веру в конечную справедливость Бога. Был необходим урок, поскольку уже виден конец Первого Содружества. За три года до службы Иеремии в Храме внезапно пала Ассирийская империя, и оставшийся после нее вакуум и был заполнен новой державой – Вавилоном. В 605 г. до н.э. Вавилон выиграл решающую битву при Карчемише, уничтожив армию Египта, «сломанный тростник». В 597 г. до н.э. пал Иерусалим. Находящаяся в Британском музее Вавилонская хроника отмечает: «В седьмом году, в месяц кислев, Навуходоносор собрал свои войска и, пройдя до страны Гатти, осадил город Иудею, после чего на второй день месяца адар взял город и пленил царя. Назначив там своего царя, он взял большую дань и отправил ее в Вавилон». Это дает нам точную дату: 16 марта. Вторая Книга Царей добавляет, что царь Иудеи Иехония был взят в Вавилон вместе «со всем Иерусалимом, всеми князьями, и всем храбрым войском, – десять тысяч было переселенных, – и всеми плотниками и кузнецами; никого не осталось, кроме бедного народа земли». «Все золотые сосуды… в храме Господнем» были изломаны и унесены. Но на этом не кончились горести Иудеи. При Седекии, который был посажен вавилонянами на трон и присягнул им на верность, город был отстроен, но затем снова подвергся осаде. В 1935 г. археолог Дж. Л. Старки произвел раскопки ворот Лахиша и обнаружил там клинописные тексты, известные теперь под названием Лахишских писем. Они относятся к осени 589 г. до н.э. и представляют собой донесения, которые были направлены с дальних постов в штаб буквально в последние дни свободы Иерусалима. В одном из них упоминается некий пророк, возможно сам Иеремия. Другое констатирует, что последними еще не занятыми израильскими анклавами остаются Иерусалим, Лахиш и Асека. В 587—586 гг. стены Иерусалима были проломлены, и голодный город пал. На глазах у Седекии были умерщвлены его дети, после чего ему выкололи глаза – такова была обычная процедура наказания неверного вассала. Был разрушен и Храм, и крепостные стены, и дома великого города; обломки построек старого города Милло, который существовал еще до прихода Давида, были свалены в овраг. Была, однако, существенная разница между вавилонским завоеванием Иудеи и броском ассирийцев на север. Вавилоняне были менее жестоки. Они не занимались колонизацией. С востока не переселялось чужих племен, в Земле Обетованной не сооружалось языческих святилищ. Простой народ, ам-гаарец, остался без своих вождей, но вполне мог хранить верность своей религии. Более того, когда в 588 г. до н.э. были покорены вениамитяне, их не стали отправлять в изгнание и оставили нетронутыми города Гивеон, Миспу и Вефиль. Но, конечно, нация была рассеяна. Многих высылали, многие бежали: кто на север, в Самарию, в Эдом, Моав, кто в Египет. Среди них был и Иеремия. В последние дни Иерусалима он проявил храбрость и упорство, настаивая, что сопротивление бесполезно, а Навуходоносор – слуга Божий, посланный, чтобы наказать Иудею за грехи. Его взяли под стражу. После падения города он пожелал там остаться и разделить судьбу бедняков. Однако группа сограждан силой увела его с собой и заставила поселиться вблизи египетской границы. Там он и жил до глубокой старости, продолжая обличать грехи, которые вызвали наказание Господне, и выражая свою веру в тех, кто «остался малым числом» и станет свидетелем того, как история подтвердит его правоту. Так продолжалось, пока не затих его голос, голос первого еврея.

Часть вторая

ИУДАИЗМ

Среди первой партии высланной в Вавилонию в 597 г. до н.э. элиты был высокопоставленный и ученый священник по имени Иезекииль. Жена его умерла во время последней осады города, а сам он жил и умер в одиночестве на реке Ховар вблизи Вавилона. Однажды, когда он в горечи и тоске сидел на берегу, его посетило божественное видение: «Бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня». Это – первое из его видений, описанных в Библии, уникальных тем, что у Иезекииля буквально не хватало слов, чтобы описать свои зрительные ощущения: яркий, слепящий свет отдает то топазами, то сапфирами, то рубинами; одна за другой следуют вспышки, летят искры, яростный огонь слепит и обжигает, и так далее. Его большая книга запутана и непоследовательна, полна пугающих сновидений и образов, угроз и проклятий. Он один из величайших библейских авторов, и к тому же самых популярных, как в прошлые времена, так и впоследствии. Однако он, видимо, против своей воли окружен таинственностью. И почему, спрашивает он, я все время должен говорить загадками?Однако именно этот таинственный и страстный человек выводит для собеседника четкую и твердую установку: спасение – только в чистоте веры. Все государства, империи, троны по большому счету ничего не значат. Они падут по воле Божьей. Значение имеет только сотворенный Богом по своему образу человек. Иезекииль описывает, как Господь привел его в поле, полное костей, и спросил: «Сын человеческий! оживут ли кости сии?» После чего пред его потрясенным взором кости стали греметь, сближаться; Бог покрыл их жилами, плотью и кожей, вложил в них дух, «и они ожили, и стали на ноги свои – весьма, весьма великое полчище». Позднее христиане интерпретировали эту страшную сцену как образ воскресения мертвых, но для Иезекииля и его аудитории это был символ возрождения Израиля, точнее Израиля, более близкого к Богу, более зависимого от него, чем когда-либо прежде, где каждый мужчина и каждая женщина созданы Богом, лично ответственны перед ним и всю свою жизнь с самого рождения повинуются его законам. Если Иеремия был первым евреем, то именно Иезекииль и его видения дали движущий импульс формированию иудаизма. Изгнание неизбежно означало разрыв с племенным прошлым. И действительно, к этому времени с десяток племен уже физически исчезли. Иезекииль, подобно Осии, Исайе и Иеремии, настаивал, что те беды, которые обрушились на евреев, являются непосредственным и неизбежным результатом прегрешений против Закона Божьего. Но в то время, как прежние историки и пророки выделяли чувство коллективной вины и возлагали всю вину на царей и вождей, то теперь, в изгнании, евреям было некого винить, кроме самих себя. Бог, как писал Иезекииль, больше не наказывает людей коллективно за грехи их вождя, или нынешнее поколение за ошибки предков. «Пока я живу, – громогласно объявил Господь, – не следует верить старой пословице израильтян насчет того, что отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». Она устарела, ее необходимо отвергнуть. «Ибо вот, все души – Мои», – сказал Господь Иезекиилю, и каждая пред ним несет персональную ответственность: «Душа согрешающая, та умрет». Разумеется, идея личности всегда присутствовала и в религии Моисея, поскольку она была неразрывно связана с верой в то, что каждый создан по образу Божьему. Эта идея получила мощную поддержку в изречениях Исайи. У Иезекииля же она стала доминирующей, в результате чего значимость личности стала самой сутью еврейской религии. Отсюда проистекало много последствий. Между 734 и 581 гг. до н.э. произошло шесть крупных депортаций израильтян; очень многие сами бежали в Египет и другие районы Ближнего Востока. С этого момента большинство евреев всегда уже жило за пределами Земли Обетованной. Разбросанные, лишенные руководства и поддержки, какую могли бы обеспечить государственные структуры, евреи были вынуждены искать какого-либо альтернативного способа сохранить свою идентичность. И они обратились к своим писаниям – законам и летописям. Начиная с этого времени мы все больше слышим о книжниках. До тех пор они выполняли просто функции писцов-секретарей, как Барух, которые записывали речи великих мира сего. Теперь же они превратились в важную касту, которая записывала устные предания, копировала драгоценные свитки, спасенные из разрушенного Храма, приводили в порядок и редактировали материалы из архивов. В течение какого-то времени они имели большую значимость, чем даже священники, которые были лишены храма, где могли бы демонстрировать собственную славу и незаменимость. Условия изгнания в каком-то смысле содействовали деятельности книжников. Вообще отношение к евреям в Вавилоне было удовлетворительное. В табличках, найденных в древнем городе возле Ворот Иштар, приводится ежедневный рацион пленников, среди которых фигурирует «Иохин, царь страны Яхуд» – то есть Иехония. Некоторые евреи стали купцами. Появились первые рассказы об успехах, достигнутых в диаспоре. Часть прибылей от торговли шла на финансовую поддержку книжников и их работы, направленной на сохранение веры евреев. Если личность несет ответственность за соблюдение Закона, она по крайней мере должна знать Закон. Поэтому следует не только записывать его текст и снимать с него копии, но и изучать. В результате именно во время Исхода простые евреи стали впервые вовлекаться в регулярное соблюдение обрядов. Установка на обрезание, которое четко отличало их от окружающих язычников, проводилась в жизнь неукоснительно, и этот акт превратился в церемонию и стал частью еврейского образа жизни и религиозной обрядности. Концепция Субботы, подкрепленная тем, что они почерпнули из вавилонской астрономии, стала кульминацией еврейской недели, а слово «шаббетай», изобретенное во время Исхода, стало самым популярным термином. Еврейский год оказался впервые пронизан регулярными праздниками: на Пасху праздновали основание еврейской нации; на Пятидесятницу – дарование законов, с которых пошла их религия; Праздник Кущей знаменовал блуждания по пустыне, которые свели воедино нацию и религию; когда же в сердцах евреев закрепилось сознание личной ответственности, они стали также праздновать Новый год в память о сотворении, а День Искупления – как символ ожидаемого Суда. И вновь наука и календарь вавилонян помогли придать этой годичной системе праздников регулярность и постоянство. Именно в изгнании правила веры приобрели первостепенное значение – чистота, гигиена, диета. Законы отныне стали штудировать, зачитывать во всеуслышание, заучивать. По-видимому, к этому времени относятся данные нам указания Второзакония: «И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. И внушай их детям твоим и говори об них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая. И навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими. И напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих». Именно в изгнании евреи, лишенные своего государства, обратились к номократии – добровольно подчинившись власти Закона, которую можно было проводить в жизнь только при общем согласии. Ранее ничего подобного в истории не наблюдалось. Исход был непродолжительным в том смысле, что длился всего полстолетия после окончательного падения Иудеи. Однако созидательное значение его было огромно. Здесь мы подходим к очень важному моменту в истории евреев. Как уже отмечалось, взаимоотношения религии и государства в Израиле характеризуются внутренним конфликтом. С точки зрения религии еврейская история формировалась в течение четырех основных периодов: при Аврааме, при Моисее, во время Исхода и вскоре после него и последний, последовавший за разрушением Второго Храма. Первые два породили религию Яхве; во вторые два сложился и сформировался иудаизм как таковой. Но ни в один из этих периодов у евреев не было собственного независимого государства, хотя следует признать, что во времена Моисея ими никто посторонний не правил. И, наоборот, следует обратить внимание на то, что, когда израильтяне (а позднее – евреи) перешли к процветающей оседлой жизни и самоуправлению, им оказалось чрезвычайно тяжело сохранить свою религию в чистоте и неприкосновенности. Разложение началось вскоре после завоеваний Иосифа; затем оно возникло при Соломоне, причем проявлялось и в северном и в южном царствах – в особенности при сильных и богатых царях, «в добрые времена». Картина в точности воспроизвелась при хасмонитянах, а также при монархе Ироде Великом. В годы самоуправления и процветания у евреев всегда наблюдалась тяга к религиям соседей, будь то кананитяне, филистимляне-финикийцы или греки. И только в дни бедствий они решительно сплачивались вокруг своих принципов и максимально мобилизовали свое исключительное религиозное воображение, оригинальность, ясность и усердие. Видимо, в такие периоды, когда у них не было своего государства и все соблазны и обязанности, связанные с властью, ложились на плечи других, евреи охотнее повиновались закону и были более богобоязненны. Иеремия первым ощутил вероятность того, что безвластие и добродетель связаны между собой, вследствие чего чужое правление может быть предпочтительнее своего. Он приближается к концепции того, что государство неизбежно есть зло. Эти идеи глубоко коренились в израильской истории, восходя еще к назаретянам и рехавитянам. Они, по сути, внутренне присущи яхвеизму, ибо, согласно ему, правителем является не человек, но Бог. В Библии неоднократно можно встретить намеки на то, что целью добродетели является ликвидация порядка, установленного людьми: «Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся». В главе 2 Первой книги Самуила (Царств) его мать, Анна, поет торжествующий гимн подчинению во имя Бога, святой революции: «Из праха подъемлет Он бедных, из брения возвышает нищего, посаждая с вельможами»; позднее эта же тема зазвучит у Девы Марии в Магнификате. Евреи были той закваской, что вызывала разложение существующего строя, источником общественных перемен, – так откуда у них взяться порядку и вообще обществу?И вот начиная с этого момента мы можем отметить у евреев существование менталитета Исхода, диаспоры. На смену Вавилонской империи пришел персидско-мидийский союз, созданный Киром Великим, у которого не было ни малейшего желания удерживать евреев. Однако многие из них, а может быть, даже большинство, предпочли остаться на территории Вавилонии, которая в течение 1500 лет была великим центром еврейской культуры. Другие еврейские общины осели в Египте, причем не возле границы, как Иеремия, а даже вблизи первого порога на Ниле, там, где остров Элефантина. Среди документов сохранилось письмо на папирусе, в котором тамошняя еврейская община просит разрешения восстановить свой храм. Даже среди вернувшихся в Иудею были люди, настроенные на жизнь в эмиграции; они были солидарны с Иеремией в том смысле, что в Исходе есть некое позитивное начало – по крайней мере до того дня, когда займется рассвет идеальной непорочности. Они жили на краю пустыни и считали себя внутренними изгнанниками в «Земле Дамасской», символизировавшей для них убежище, дарованное Богом Яхве. Там они ждали доброго времени, когда звезда и святой вождь укажут им путь возврата в Иерусалим. Эти изгнанники были потомками рехавитян и предшественниками кумранской секты. Не исключено, что сам Кир Великий, персидский царь, был подстрекателем Возвращения. Религиозные воззрения персидского правящего класса носили этический и универсалистский характер, в противоположность нетерпимому узкому национализму его имперских предшественников. Сам Кир был приверженцем зороастризма и верил в единое, вечное, благодетельное существо, «Создателя всего через святой дух». При Кире в Персии была выработана имперская религиозная политика, коренным образом отличавшаяся от ассирийской и вавилонской. Персы были готовы уважать религиозные верования подчиненных народов при условии, что они не противоречат признанию их власти. По-видимому, Кир считал своим религиозным долгом воспрепятствовать безжалостным депортациям и разрушению храмов, которыми«прославились» его предшественники. На так называемом Цилиндре Кира, который был найден в XIX веке в развалинах вавилонского дворца и хранится в настоящее время в Британском музее, он так излагает свою политику: «Я – Кир, Царь Мира… Великий бог Мардук радуется моим благочестивым деяниям… Я собрал все народы и вернул их к прежнему местожительству… а также к их богам… По повелению великого бога Мардука я вернул им их святилища… Так пусть же все возвращенные мной в свои дома боги [молятся каждодневно] за продление моих дней». Согласно Книге пророка Исайи, написанной приблизительно в это время, на эту реставрацию Кир был подвигнут непосредственно Господом, и Кир соответственно именуется Его помазанником. В Книге книжника Ездры Кир говорит вавилонским евреям касательно их возвращения: «Все царства земли дал мне Господь, Бог небесный; и Он повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас, из всего народа его, – да будет Бог его с ним, – и пусть он идет в Иерусалим, что в Иудее, и строит дом Господа, Бога Израилева».Несмотря на поддержку и приказ Кира, первая попытка возврата в 538 г. до н.э. при одном из сыновей свергнутого царя Иоакима оказалась безуспешной из-за сопротивления, которое оказали остававшиеся в Иерусалиме бедные евреи, ам-гаарец; последние, объединившись с самарянами, эдомитянами и арабами, не дали переселенцам возвести стены. Вторая попытка была предпринята в 520 г. до н.э. при полной поддержке Дария, сына Кира; ею руководил Зоровавель, авторитет которого как потомка Давида дополнительно подкреплялся официальным назначением на должность персидского губернатора Иудеи. Согласно Библии, с ним вернулось 42 360 изгнанников, в том числе много священников и книжников. Так на сцене Иерусалима появилась новая группировка ортодоксов иудаизма, которая группировалась вокруг официально разрешенного храма, работы по сооружению которого начались немедленно. Он выглядел гораздо скромнее, чем Храм Соломона, как отмечается в главе 2 Книги пророка Аггея, хотя снова использовалась кедровая древесина из Ливана. Самаритянам и другим евреям, считавшимся еретиками, не разрешили принять участия в строительстве. Им было сказано: «Не строить вам вместе с нами дом нашему Богу». Поселение вернувшихся изгнанников отнюдь не процветало – возможно, в результате их сектантского поведения. В 458 г. до н.э. их усилила третья волна переселенцев во главе с Ездрой, священником и книжником, который отличался большой ученостью и авторитетом и безуспешно пытался разрешить юридические проблемы, порождавшиеся ересью, смешанными браками и спорами вокруг собственности на землю. В конце концов в 445 г. до н.э. к нему присоединился мощный контингент, возглавленный видным персидским деятелем Неемией, евреем по национальности, которому было поручено управлять Иудеей и превратить ее в автономную политическую единицу в рамках империи. Этой, четвертой, волне удалось наконец добиться стабильности поселения; это в основном заслуга Неемии, человека активного, дипломата и государственного деятеля, под руководством которого были быстро воздвигнуты стены Иерусалима, что позволило создать там безопасный анклав, с территории которого можно было руководить процессом репатриации. Как ему удалось это, он рассказывает в своих мемуарах, прекрасном образчике еврейской исторической литературы. Из них мы узнаем о первом обследовании разрушенных стен, которое тайно производилось под покровом ночи; о том, кто персонально принимал участие в строительстве, и его личном вкладе; об отчаянных попытках аравитян (арабов), аммонитян и других помешать работе; о ее продолжении под усиленной охраной – «каждый из строивших препоясан был мечем по чреслам своим, и так они строили», – причем каждую ночь строители возвращались в город («и ни я, ни братья мои… не снимали с себя одеянья своего; у каждого были под рукою меч и вода»); о ее триумфальном завершении. Неемия сообщает, что вся работа была завершена за 52 дня. Отстроенный заново город был меньше, чем при Соломоне, беднее и поначалу был малолюден. Как пишет Неемия, «город был пространен и велик, а народа в нем было немного, и домы не были построены». Туда со всей Иудеи привезли семьи, отобранные по жребию. Энергия и предприимчивость Неемии были образцом для подражания еврейских активистов, которые заселяли Палестину в XX веке. Однако после завершения его деятельности внезапно воцарилось полное спокойствие и тишина. Годы с 400 по 200 г. до н.э. – потерянная эпоха в еврейской истории. Такое впечатление, что в это время не было ни великих радостей, ни великих бедствий, которые евреям бы хотелось отразить в летописи. Возможно, они были счастливы. По-видимому, персы нравились им больше других правителей. Евреи никогда против них не восставали; более того, еврейские добровольцы помогали персам подавить восстание египтян. Евреи были вольны отправлять свои религиозным обряды как в Иудее, так и во всей Персидской империи. Вскоре еврейские поселения возникли во многих местах; процесс формирования диаспоры нашел отражение в Книге Тобита, составленной в Медеве около V в. до н.э. Другим характерным примером является собрание 650 клинописных документов, составленных между 455 и 403 гг. до н.э. в городе Ниппуре, возле которого жил Иезекииль: 8% имен, фигурирующих в этих текстах, – еврейские. Сохранились архивы двух еврейских семей из поселения на Слоновом острове, которые проливают свет на обстоятельства светской и религиозной жизни там. Судя по этим документальным свидетельствам, большинство евреев в диаспоре жили неплохо и были верны своей религии. Эта религия – иудаизм – стала ортодоксальной. Эти два «затерянных» столетия были хотя и тихими, но отнюдь не малопродуктивными. Именно тогда появился Ветхий Завет примерно в том виде, каким мы его знаем. Это стало необходимым в силу самой природы новой иудейской версии веры израильтян, которую Неемия и Ездра установили в восстановленном Иерусалиме. В главе 8 Книги Неемии описано, как весь народ собрался пред Водяными воротами, чтобы послушать чтение «книги закона Моисеева». Читал книжник Ездра, стоя «на деревянном возвышении, которое для сего сделали». В результате чтения, которое всех глубоко взволновало, был торжественно заключен новый завет, и соответствующее обязательство взяли и подписали все мужчины и женщины, их сыновья и дочери, что считали себя истинно верующими, «все, которые могли понимать».Если охарактеризовать его кратко, то новый завет, провозгласивший иудаизм официально и формально, был основан не на откровении и проповеди, но на письменном тексте, точнее говоря, на официальном, авторизованном, точном и выверенном тексте. Это, в свою очередь, означало сортировку, отбор и редактирование обширной литературы по вопросам истории, политики и религии, которую к этому времени наполнили евреи. Они владели грамотой на весьма раннем этапе своей истории. В Книге Судей рассказывается, как Гедеон, будучи в Сокхере, захватил местного юношу и стал расспрашивать его об этом месте, после чего юноша написал ему список местных князей и старейшин в числе семидесяти семи человек. Представляется вероятным, что большинство крестьян умели в той или иной степени читать. В городах же уровень грамотности был просто высоким, и многие из горожан выступали в роли писателей, фиксируя истории, которые они слышали, либо рассказы о собственных приключениях, причем записи эти могли носить как духовный, так и светский характер. Записывали проповеди сотен пророков. Число историй и хроник было невероятно велико. Израильтяне не были великими ремесленниками, художниками или архитекторами. Но писательство было их национальной привычкой, чтобы не сказать – одержимостью. Можно считать, что хотя бы с точки зрения количественной они породили величайшую литературу древности, лишь малой частью которой является Ветхий Завет. Евреи ставили во главу угла дидактические задачи литературы и ее общественный характер. Для них она не являлась актом потворства своим личным желаниям. Основная часть книг, составляющих Библию, приписывается конкретным авторам, однако у евреев было принято общественное одобрение и утверждение священных книг. По сути, основа их литературы всегда носила общественный характер, а потому и находилась под общественным контролем. В своей апологии еврейской веры, «Contra Apionem», Иосиф так формулирует этот подход:«Мы считаем, что не каждому можно быть летописцем… Это – привилегия пророков, которые получают знание о самой далекой и древней истории благодаря божественному вдохновению, снизошедшему на них, а также посвящают себя добросовестному описанию событий своего времени по мере того, как они происходят… Поэтому мы не располагаем неисчислимым количеством взаимно противоречивых книг. Наши книги, по справедливости общепринятые, числом двадцать две, содержат летопись всех времен».Говоря «по справедливости общепринятые», Иосиф имеет в виду «канонические». Само слово «канон» – чрезвычайно древнее. У шумеров оно означало «тройник» и в дальнейшем приобрело смысл «прямой, вертикальный». Греки стали придавать ему значение «правило, граница, стандарт». Евреи первыми применили его к религиозным текстам. Для них оно значило «данное свыше и неоспоримо верное», «пророческий текст, ниспосланный Богом». Поэтому каждая книга, претендовавшая на канонизацию, должна была иметь своим автором признанного пророка. Канон берет свое начало с написания пяти книг Моисея (Пятикнижия), которые в дальнейшем получили у евреев название Торы. В своем наиболее примитивном виде Пятикнижие восходит, возможно, к временам Самуила. В нынешней своей форме оно представляет собой компиляцию из пяти (а возможно и более) элементов: южного источника, где Бог именуется «Яхве» (происходит от первоначальных текстов Моисея); северного источника, также глубокой древности, где Бог именуется «Элоим»; Второзакония или его частей, одна из «потерянных» книг которого была найдена в Храме во время реформ Иисуса; а также двух отдельных, дополнительных законов, которые известны ученым под названием «Закон Священников» и «Закон Святости», причем оба восходят к тому времени, когда религиозные обряды стали более формализованы, а каста священнослужителей – строго дисциплинированной. Таким образом, Пятикнижие не является чем-то абсолютно однородным. Однако оно и не является, в противоположность тому, что утверждали некоторые представители немецкого критического направления, произвольной фальсификацией священников эпохи после Исхода, которые пытались навязать людям в узко эгоистичных целях свои собственные религиозные верования, приписывая их Моисею и его времени. Мы не должны допустить того, чтобы наше мнение относительно этих текстов искажалось под воздействием академических предрассудков, которые были взращены гегельянской идеологией, антиклерикализмом, антисемитизмом и интеллектуальной модой девятнадцатого века. Эти тексты содержат внутреннее свидетельство того, что те, кто объединял эти тексты и кто переписывал их после того, как канон сложился (после возвращения из изгнания), были абсолютно убеждены в божественном одухотворении древних текстов, а потому записывали их почтительнейшим и аккуратнейшим образом, в том числе такие части этих текстов, которые они откровенно не понимали. Кстати, Пятикнижие дважды серьезнейшим образом заклинает именем Бога против каких-либо искажений текста: «Не прибавляйте к тому, что я заповедую вам, и не убавляйте от того».Есть все основания считать, что переписчики, или книжники – на иврите «софер» – были профессионалами высокой пробы и относились к своим обязанностям в высшей степени серьезно. Само это слово впервые появляется в древней Песне Деворы, и вскоре мы уже слышим о наследственных корпорациях переписчиков, которых Первая Книга Летописей называет «семьями книжников». Их почетным долгом было сохранение канона во всей его святой целостности. Они начинали с текстов Моисея, которые для удобства были переписаны на пяти отдельных свитках – отсюда и название «Пятикнижие». К ним в дальнейшем присоединилась вторая часть Библии, «Пророки» («Невиим» – на иврите). Она, в свою очередь, состоит из «Ранних пророков» и «Поздних пророков». Первый из этих разделов состоит в основном из повествований и исторических описаний; сюда относятся Книга Иисуса Навина, Книга Судей и Книги Царств (у евреев две из них называются Книгами Самуила). Второй состоит из писаний собственно ораторов-пророков и сам подразделяется на два подраздела: первый – «главные» пророки (Исайя, Иеремия и Иезекииль), причем эпитет означает не важность, а объем текста, и второй – «мелкие» (Осия, Иоиль, Амос, Авдий, Иона, Михей, Наум, Аввакум, Софония, Аггей, Захария и Малахия). И имеется еще третья часть, «Кетувим», или «Писания», известная также под названием «Жития Святых». В ее состав входят Псалмы, Притчи, Книга Иова, Песнь Песней, Книга Руфь, Плач Иеремии, Книги Екклезиаста, Есфири, Даниила, Ездры, Неемии и две книги Летописей. Это разделение на три части является не просто умозрительной классификацией; оно отражает историческое развитие. По мере того как публичное чтение стало превращаться у евреев в неотъемлемую часть религиозной службы, количество текстов стало увеличиваться, а книжники добросовестно их копировали. Пятикнижие, или Тора, было канонизировано уже в 622 г. до н.э. Постепенно к нему добавлялись другие книги, и весь процесс завершился около 300 г. до н.э. За исключением Торы, мы не знаем точных критериев формирования канона. Похоже, однако, что определенную роль сыграл при этом общественный вкус, а также суждения священников и богословов. Пять свитков, известных под названием псалмов или песней, зачитывались публично на главных праздниках: Песни Соломона – на Пасху, Книга Руфи – на Пятидесятницу, Екклезиаст – на Праздник кущей, Есфирь – на Пурим, а Плач – в День разрушения Иерусалима. Они постепенно стали популярными и потому были включены в канон. Что касается Песни Песней, то, кроме того, что она связана с великим царем Соломоном, она еще явно является некой антологией любовной лирики и, строго говоря, не содержит внутренних мотивов для включения. Предание гласит, что на собрании Совета Джампы, в раннехристианскую эпоху, когда канон сложился окончательно, раввин Акива сказал: «Нет в мире ничего, что сравнилось бы с днем, когда Песнь Песней была дарована Израилю; все Писания святы, но Песнь Песней – святейшая». Но затем добавил в качестве предупреждения: «Тому, кто осмелится петь эту песнь для развлечения, как будто это просто песенка, не будет места в другой жизни».Включение в канон было единственным способом гарантировать сохранение литературного произведения, поскольку в древности, если манускрипт не переписывался периодически, у него были все шансы исчезнуть примерно в течение жизни одного поколения. Таким образом, семьи книжников обеспечивали сохранность библейских текстов в течение тысячи или более лет, после чего на смену им пришли семьи мазоретов, или ученых книжников, специальностью которых было не только переписывание, но и точное написание и толкование библейских текстов. Именно им принадлежит официальный еврейский канонический вариант, известный как мазоретский. Существует, однако, не один канон и не один древний текст. Самаритянам, которые были отрезаны от Иудеи в середине первого тысячелетия до н.э., удалось сохранить только пять книг Моисея; им не позволили принять участия в канонизации позднейших писаний, которые они соответственно и не стали признавать. Существует еще и так называемый Септуагинт, греческий вариант Ветхого Завета, который был составлен членами еврейской диаспоры в Александрии в эллинский период. Они включили туда все книги еврейской Библии, сгруппировав их по-другому, а также книги Апокрифа и псевдоэпиграфы, такие, как Первая Книга Ездры, так называемую Мудрость Соломона, Мудрость Бен-Сиры, или Еккелемунастику, Юдифь, Тобита, Баруха и книги Маккавея, причем все они были отвергнуты евреями Иерусалима как нечистые и опасные. В дополнение к перечисленному, сегодня в нашем распоряжении имеются свитки, сохраненные и скопированные Кумранской сектой и найденные в пещерах вблизи Мертвого моря. В целом Свитки Мертвого моря свидетельствуют, что в течение столетий Библия копировалась довольно точно, хотя при этом случались и ошибки и вариации. Так, самаритяне объявили, что их текст восходит к Абишуа, праправнуку Аарона; текст действительно очень древний и в основном содержит очень мало искажений, хотя местами отражает предание самаритян, а не евреев. Общее количество его разночтений с мазоретским текстом Пятикнижия достигает 6000, причем из них около 1900 совпадают с вариантом Септуагинта. Существуют и вариации в мазоретских текстах. Среди наиболее ранних уцелевших текстов – кодекс пророков, переплетенная книга, которая хранится в Караитской синагоге в Каире и была переписана в 895 г. н.э. Бен-Ашером, главой одной из наиболее известных мазоретских семей. Полный текст Ашера, над которым семья трудилась в течение пяти поколений, был переписан около 1010 г. мазоретянином по имени Самуил бен Иаков, хранится в Ленинграде. Другой знаменитый мазоретский текст семьи Бен-Нафтали существует в виде копии 1105 г.; известен под названием «Кодекс Рейхлина» и хранится в Карлсруэ. Самым древним из уцелевших христианских вариантов является Кодекс Ватиканус и Кодекс Александриус (V в.). Существует также сирийский манускрипт, датируемый 464 г. Однако древнейшими рукописями Библии являются на сегодня Свитки Мертвого моря, найденные в 1947-48 гг.; в их состав входят фрагменты на иврите всех двадцати четырех книг канона, за исключением Книги Есфири, и весь текст Исайи, плюс несколько фрагментов Септуагинта. Вполне возможно, что будут найдены и более ранние тексты, как в Иудейской пустыне, так и в Египте, и очевидно, что поиск идеальных текстов будет продолжаться до конца времен. С точки зрения внимания, которое уделяется Библии в поисках истинного текста, в толковании, интерпретации и комментариях, она намного превосходит все известные литературные произведения. И нельзя сказать, чтобы это внимание было незаслуженным, поскольку Библия несомненно является самой влиятельной книгой. Евреи отличались от всех древних авторов двумя уникальными особенностями. Они первыми создали логически построенную, реальную историю с толкованиями. Утверждали, что они научились этому у гиттитов, другого народа, зацикленного на истории; однако очевидно, что прошлое интересовало их с незапамятных времен. Они знали, что являются особым народом, который не просто явился неведомо откуда, а был специально рожден, с определенной целью в результате целой серии божественных актов. Они считали своим коллективным долгом выявлять, описывать, комментировать и отражать эти акты. Ни один народ не проявлял, особенно в те далекие времена, такого сильного побуждения исследовать свое происхождение. Библия дает много примеров своеобразной тяги к историческим исследованиям: откуда, например, взялась груда камней у ворот города Гай? А что означают двенадцать камней в Галгале? Эта страсть к этнологии, поиск объяснений перешли в более общую привычку видеть настоящее и будущее через призму прошлого. Евреи хотели узнать о себе и своей судьбе. Они хотели узнать о Боге и его намерениях и желаниях. Поскольку Бог, согласно их теологии, был единственной причиной всех событий (как говорил Амос, «могут ли силы зла разрушить город, если Яхве этого не захочет?») и поэтому творцом истории, и поскольку они были избраны актерами в этой грандиозной драме, то ключом к пониманию и Бога и человека стали регистрация и изучение исторических событий. В итоге евреи оказались прежде всего историками, а Библия от начала и до конца – книгой в основном исторической. Евреи развили у себя способность создать сжатое и драматичное историческое повествование за полтысячи лет до греков, и, поскольку они постоянно наращивали свои летописи, у них развилось глубокое чувство исторической перспективы, подобного которому грекам достичь не удалось. И в изображении характеров библейским историкам удалось добиться такого понимания и такой достоверности, какие были недосягаемы даже для лучших греческих и римских историков. У Фукидида нет ничего, что могло бы стать вровень с мастерским портретом царя Давида, автор которого явно был свидетелем происходившего при царском дворе. Библия буквально изобилует четко прорисованными образами; зачастую для яркого портрета даже второстепенного персонажа хватает одной фразы. Но описание характеров и ролей актеров никогда не задерживает неуклонного развития великой человеческо-божественной драмы. Евреи, как и все хорошие историки, умело сохраняют баланс между биографическим и повествовательным аспектами. Большинство книг Библии имеют историческую основу, которая связана с более широкой панорамой, заслуживающей названия «История Бога в его отношениях с человеком». Но даже в тех разделах, при написании которых у авторов не имелось явных историографических намерений, даже в поэтических (таких, как Псалмы) постоянно просматриваются исторические аллюзии, так что где-то на заднем плане всегда слышится поступь судьбы, неотвратимо двигающейся от сотворения к «концу времен».Древняя еврейская история носит в высшей степени божественный и гуманистический характер. Творит историю Бог, действуя либо непосредственно, либо через человека. Евреев не особенно интересовали безликие силы, они в них попросту не верили. Физикой творения они интересовались, пожалуй, меньше, чем любой другой культурный народ древности. Они игнорировали природу и ее проявления – за исключением случаев, когда они отражали драму богочеловеческих отношений. Столь же решительно они игнорировали и влияние на историю мощных географических и экономических факторов. В Библии присутствует много описаний природы, зачастую удивительной красоты; однако это всего лишь декорация исторической пьесы, фон, на котором действуют персонажи. Библия полна трепетной страсти, поскольку полностью посвящена живым существам; поскольку Бога, хотя он и живой, нельзя ни описать, ни даже представить, все внимание посвящено мужчине и женщине. Отсюда вторая уникальная особенность древнееврейской литературы: словесное изображение человеческой личности во всей ее глубине и сложности. Евреи оказались первым народом, который сумел найти слова, чтобы выразить глубочайшие человеческие эмоции, особенно чувства, вызванные телесными или душевными страданиями, тревогу, отчаяние, одиночество, средства, которые противопоставляет этим бедам человеческая изобретательность – надежду, решимость, веру в помощь свыше, сознание невиновности или правоты, раскаяние, грусть и смирение. К этой категории относятся прежде всего 44 из 150 коротких поэм, которые входят в состав канонической Книги Псалмов. Некоторые из них – просто шедевры, которые находят свой отклик в сердцах людей во все эпохи и по всей земле: псалом 22, взывающий о помощи; псалом 23 с его простой доверчивостью; 39 – миниатюра о скромной гордости; 51 – взывающий о жалости; 91 – великая поэма об уверенности в себе и покое; 90 103 и 104 – прославляющие мощь и величие Создателя и связь между Богом и человеком; 130 137 и 139 – вскрывающие глубину человеческого горя и несущие надежду. Эти страстные поэмы – лишь одно из выражений проникновения евреев в человеческую душу. Кроме того, оно отразилось и в народной, если так можно выразиться, философии, которая пробилась в Канон. Здесь евреи оказались не столь уникальны, поскольку пословицы и другие образчики народной мудрости записывались на древнем Ближнем Востоке, особенно в Месопотамии и Египте, еще с III тысячелетия до н.э., причем часть их обрела международный статус. Нет сомнения, что евреи были знакомы с классическим египетским произведением «Мудрость Аменопа», поскольку часть его прямо заимствована в Книге Притчей. Однако мудрые изречения, рожденные евреями, превосходят по своему уровню своих предшественников; они точнее отражают человеческую натуру и этически более последовательны. Екклезиаст, блестящая работа Кохелета («созывателя») не имеет равных в Древнем Мире. Его холодный скептический тон, граничащий временами с цинизмом, резко контрастирует со страстной честностью псалмов и демонстрирует широту диапазона еврейской литературы, состязаться с которой под силу лишь грекам. Однако даже грекам не удалось создать документа столь загадочного и душераздирающего, что даже непонятно, к какой категории отнести его – я имею в виду Книгу Иова. Это великое произведение, посвященное теодицее и проблеме зла, вдохновляло и ставило в тупик и богословов и простых людей на протяжении двух с лишним тысячелетий. Карлейль называл ее «едва ли не величайшим из того, что написано пером»; из всех книг Библии эта повлияла на литераторов более всего. Однако никто не знает, что она представляет собой, откуда происходит и когда была написана. В ней имеется свыше сотни слов, которые не встречаются более нигде, и она представляла несомненную трудность для древних переводчиков и книжников. Некоторые ученые считают, что она происходит из Эдома, однако нам слишком мало известно об эдомском языке. Другие считают ее родиной Харан, близ Дамаска. Некоторые параллели просматриваются в вавилонской литературе. В IV веке н.э. христианский теолог Теодор Мопсуэтский утверждал, что она происходит от греческой драмы. Ее пытались также представить переводом с арабского. Весь этот букет первоисточников и предположительных влияний свидетельствует, как это ни парадоксально, об универсальности книги. Потому что Иов в конце концов формулирует тот основополагающий вопрос, что мучил всех, и в первую очередь тех, чья вера особенно сильна: почему Бог совершает с нами столь ужасные вещи? Книга Иова – произведение античное и современное, особенно для такого избранного и гонимого народа, как евреи; по сути, это произведение о Холокосте. Книга Иова – выдающееся произведение еврейской литературы. За исключением Книги Исайи, ни одна часть Библии не написана таким могучим языком, который так хорошо соответствует теме – божественной справедливости. С позиций моральной теологии, книга является неудачной, поскольку автор (как, впрочем, и любой другой человек) становится в тупик перед проблемой теодиции. Но и сама эта неудача позволяет шире подойти к проблеме и поставить вопросы, касающиеся вселенной и того, как следует воспринимать ее человеку. Книга Иова буквально насыщена естественной историей в поэтической форме. Это впечатляющий перечень явлений органического, космического и метеорологического характера. Так, в главе 28 имеется незаурядное описание горного дела в древнем мире. Этот образ используется для того, чтобы охарактеризовать почти неограниченный научнотехнический потенциал человечества и противопоставить его непростительно низкому уровню человеческой морали. Тем самым автор Книги Иова говорит о том, что существуют два направления в творении – физическое и моральное. Чтобы понять суть вещей, недостаточно понимания физической сущности мира: человек должен понять моральную сущность и принять ее, а для этого он должен приобщиться к тайной мудрости, которая существенно отличается от, скажем, техники добычи полезных ископаемых. Мудрость приходит к человеку, как удалось осознать Иову, не через попытки уяснить, зачем Богу требуется причинять людям страдания, а лишь через повиновение, которое является истинным фундаментом морального порядка: «И сказал человеку: «вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла – разум».К этому вопросу вновь обращается в 24 главе своей поэмы о мудрости Екклезиаст, Бен-Сира, когда говорит, что после Падения Бог составил новый план и поделился этим секретом с неким селением в Израиле. Евреям следовало обрести мудрость через повиновение Богу и научить этому же все человечество. Они должны были низвергнуть существующий, физический мировой порядок и заменить его моральным. И вновь этому призыву мощно и парадоксально вторит еврейский еретик, Святой Павел, в начале своего драматичного Первого послания к Коринфянам, когда он цитирует Господа: «Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну» и добавляет: «Потому что немудрое божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков…» Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное. И вновь, как и сквозь туманность и запутанность Иова, мы видим указание на божественное предназначение евреев свергнуть существующий порядок вещей и общепринятое его видение. Таким образом, оказывается, что Иов находился в главном русле еврейской философии, которая теперь превратилась в мощный поток. Для превращения иудаизма в первую «религию Библии» потребовалось два столетия. До 400 г. до н.э. не было никаких намеков на канон. К 200 г. до н.э. он уже существовал. Разумеется, канон не был еще полным и окончательным. Но он уже начинал «схватываться», причем довольно быстро. У этого было несколько последствий. Во-первых, не поощрялись дополнения. Пророчества и пророки впали в немилость. В Первой Книге Маккавеев есть упоминание о «дне, когда перестали появляться пророки». Тех же, кто пытался пророчествовать, объявляли лжепророками. Когда вождем стал Симон Маккавей, то было провозглашено, что он будет таковым до тех пор, «пока не появится подлинный пророк». В Книге Захарии имеется следующая тирада, направленная против пророков: «Если кто будет прорицать, то отец его и мать его, родившие его, скажут ему: «тебе не должно жить, потому что ты ложь говоришь во имя Господа». Про прорицателей говорится, что они были «взращены в похоти». Еврейский философ Бен-Сира, писавший вскоре после 200 г. до н.э., похвалялся: «Я отолью заново доктрину прорицания и передам ее грядущим поколениям». Однако евреи не включили его в канон; не попал туда и Даниил, писавший немного позднее (ок. 168—165 гг. до н.э.). Канонизация отбила также охоту к писанию истории. Правда, она не убила полностью этой еврейской страсти. Впереди были еще крупные взлеты – например, Книги Маккавеев, работа Иосифа. Но напор спадал, и, когда в начале христианской эры канон был окончательно освящен, еврейская история, одна из славных страниц древности, остановилась на полтора тысячелетия. Однако, если одним из результатов канонизации было сдерживание развития еврейской религиозной литературы, то другим явилось широчайшее распространение знания канонизированных текстов среди еврейского населения и существенное их воздействие на умы. Книги, которые были канонизированы, старательно копировались и распространялись, теперь стали систематически изучаться. Евреи стали превращаться в ученый народ, как того и требовало их божественное предназначение – быть пастырями народов. Возник институт, новый и совершенно революционный в истории религии: синагога – прототип церкви, капеллы, мечети – где Библию систематически читали и изучали. Вполне возможно, что подобные места существовали даже до Исхода как результат реформ Иосии; они наверняка множились в годы Исхода, когда еврейская элита лишилась своего Храма; по возвращении же, когда всякая религиозная деятельность была жестко сосредоточена в иерусалимском Храме, а провинциальные храмы и молельные места постепенно исчезли, утвердились синагоги, которые стали вкладывать в евреев ортодоксальное учение Храма, вобранное канонической Библией. Это, в свою очередь, имело другое важное последствие. После того как священная литература была поглощена каноном, а сам канон стал изучаться систематически и централизованно, иудаизм стал намного более однородным. Причем однородность эта была с явным пуританским и фундаменталистским оттенком. В истории евреев обычно побеждали ортодоксы. Таким был Моисей, сторонник жесткого соблюдения буквы Закона, который распространил религию Яхве на другие племенные группы. Такими были и пуристы, победившие во время реформ Иосии. Такими были суровая Иудея, бескомпромиссный Израиль, которые пережили натиск империй. Сурово непреклонной была и вавилонская община, которая, вернувшись из изгнания, подчинила своей воле всех евреев, изгнав одних и склонив к конформизму других. Канон и синагога стали инструментами этого сурового пуризма, которому предстояло одержать еще много побед. Этот процесс, который многократно повторялся в еврейской истории, можно расценивать двояко: либо как жемчужину чистого иудаизма, выглядывающую из протухшей устрицы мира и всего мирского; либо как деятельность экстремистов, навязывавших остальным исключительность и фанатизм. Но, как бы к ней ни относиться, эта ригористская тенденция в иудаизме порождала все большие проблемы как для самих евреев, так и для соседних с ними народов. При великодушном правлении персов, на долю которых в еврейских текстах приходятся одни похвалы, евреи воспрянули и началось их процветание. Ездра утверждает, что из изгнания возвратились 42 360 евреев, плюс 7337 рабов и рабынь, а также «певцов и певиц двести». В целом население возрожденной Иудеи не могло превышать 70 000 человек. Однако уже к третьему веку до н.э. население одного Иерусалима достигло 120 000. Будучи весьма религиозными и законопослушными, евреи трудились дисциплинированно и старательно. Они расселялись на территориях, граничащих с Иудеей, а именно в Галилее, Трансиордании и на побережье. Диаспора неуклонно расширялась. Евреи стали обращать других в свою веру. Тем не менее, в эпоху империй они оставались маленьким народом, бескомпромиссной религиозно-культурной группой в большом и драчливом мире. Проблемы с самоутверждением начались с 332 г. до н.э., когда Александр Македонский раздавил Персидскую империю, как тухлое яйцо. Это было, по сути, первое вторжение европейцев в Азию. В третьем тысячелетии до н.э. и в большей части второго не существовало еще серьезного раскола между континентами: море объединяло их, сплачивая в интернациональную культурную общность. Но затем наступила варварская анархия XII-XI веков до н.э. и долгий Темный век. Когда же мир возродился к цивилизации Железного века, стало прорисовываться разделение на Восток и Запад, причем на Западе возникла одна из мощнейших культурных сил, какие знал мир: цивилизация греческого полиса, города-государства. У греков происходил постоянный прирост населения. Создав коммерческую систему мореплавания, они насаждали свои колонии по всему Средиземноморью. Во времена Александра они продвинулись в Азию и Африку, где в дальнейшем преемники выкроили из его империи себе расползающиеся царства: Птолемей – в Египте, Селевк – в Сирии и Месопотамии и позднее Аттал – в Анатолии. С 332 до 200 г. до н.э. евреи жили под властью Птолемеев, затем – селевкидов. Новые правители внушали евреям трепет и страх. Греки обладали ужасающим (и по тем временам – абсолютным) оружием – фалангой. Они создавали все более мощную военную технику – осадные башни, огромные военные корабли, колоссальные форты. Даниил так описывает облик греческого милитаризма в еврейском восприятии: «Зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами». Евреям было все известно о греческом милитаризме, поскольку они служили у греков наемниками, так же, как раньше служили у персов. Военное обучение начиналось у греков в гимназиуме – начальный институт образования в полисе. Но это была не единственная его функция. Главной же его целью было распространение греческой культуры; ту же цель преследовали и другие институты полиса: стадион, театр, зал-одеон, лицей, площадь-агора. Греки были превосходными архитекторами, равно как и скульпторами, поэтами, музыкантами, драматургами, философами и участниками дискуссий. Они ставили чудесные представления, были прекрасными торговцами. При них экономика была на подъеме, рос жизненный уровень. Екклезиаст клеймит страсть к богатству, которая расцвела при греческом правлении, спрашивая: «Какое благо для владеющего им?… Кто любит богатство, тому нет пользы от него». Впрочем, большинство людей считало обретение богатства большой удачей. Греческая экономика и греческая культура выглядели весьма привлекательно для менее развитых обществ Ближнего Востока, подобно тому, как в XIX веке нестерпимо соблазнительным казался Азии и Африке западный прогресс. Итак, греческие колонисты хлынули в западную Азию и понастроили здесь своих городов. К ним потянулись местные жители, которые хотели бы разделить с ними их богатство и образ жизни. Сирия и Палестина стали районами интенсивного заселения греками и быстрой эллинизации коренного населения. Вскоре побережье оказалось полностью эллинизированным. Греческие правители щедро давали таким городам-полисам, как Тир, Сидон, Газа, Башня Стратона, Библос и Триполи, свободы и привилегии; те же, в свою очередь, создавали во внутренних районах свои города-спутники. Одним из них был Шехем, другим – Марисса (на юге); другие же (как Филадельфия-Амман и Гамаль) находились за Иорданом. Вскоре кольцо таких городов, кишащих греками и полугреками, окружило еврейскую Самарию и Иудею, к которым стали относиться как к горному, сельскохозяйственному и отсталому району. В орбите греков оказался целый ряд этаких «храмовгосударств», пережитков древности, анахронизмов, которые вот-вот должен был смыть прилив современных греческих идей и институтов. Как должны были евреи реагировать на эту культурную агрессию, объединявшую в себе новые возможности, соблазны и угрозы? На самом деле реагировали они по-разному. Если раньше до, во время и после изгнания торжествовал суровый ригоризм, который сохранял себя, проповедуя канон, то теперь ему все сильнее противостояло личное самосознание, о чем мы уже упоминали. Духовный индивидуализм вскормил несогласие, которое укрепляло сектантство, всегда ранее присутствовавшее в иудаизме – когда скрытно, а когда и активно. С одной стороны, приход греков выталкивал все большее число фундаменталистов в пустыню, где они присоединялись к абсолютистским группам, стоявшим на рехавейских и назарейских позициях и считавшим, что Иерусалим уже безвозвратно совращен. Самые ранние тексты, найденные в Кумранской общине, датируются примерно 250 г. до н.э., когда петля греческих городов только начинала затягиваться вокруг Иудеи. Тогда и зародилась идея: отступить в нецивилизованные места, зарядиться первозданным энтузиазмом Моисея и перейти в контрнаступление на города. Некоторые считали, подобно Эссену, что это может быть сделано мирно, силой слова, и они проповедовали в деревнях, расположенных на границе пустыни (в русле этой традиции действовал после Иоанн Креститель). Другие же, подобно Кумранской общине, полагались на силу меча; они готовились к войне, формируя объединения из двенадцати племен, и планировали, когда будет знамение об окончании эпохи дикости, перейти к вторжению в городские районы – на манер Иисуса Навина или современных городских партизан. С другой стороны, существовало много евреев, в том числе вполне благочестивых, которые ненавидели изоляционизм и фанатиков, которых он вскармливал. Они, кстати, даже внесли свой вклад в Канон в виде Книги Ионы, которая, невзирая на нелепости и путаницу, несет в себе ясный призыв относиться к иноземцам терпимо и дружественно. В заключение Книги Господь адресует Ионе риторический вопрос: не следует ли простить Ниневию и ее многочисленных жителей, «не умеющих отличить правой руки от левой», чей единственный грех – невежество? Это некоторым образом предвосхищало знаменитую просьбу Христа («Прости им, Отец, ибо не ведают они, что творят»); одновременно это являлось призывом нести Тору к чужим, чтобы приобщить их. Такова, видимо, была точка зрения многих, если не большинства законопослушных евреев в диаспоре. Эти евреи считали нормой изучение греческого языка, что могло способствовать их бизнесу. С течением времени они перевели на греческий Священное Писание («Септуагинт», семикнижие), которое стало главным средством приобщения «грекоязычных» к иудаизму. В Александрии греческая гимназия, организованная первоначально для того, чтобы уберечь греческих колонистов от вырождения и растворения в море местных языков и обычаев, была открыта для местных жителей-негреков (за исключением египтян), и евреи поспешили воспользоваться этим; позднее еврейский мыслитель Филон считал само собой разумеющимся, что дети богатых еврейских торговцев должны посещать гимназию. Эти евреи эллинизировали свои имена или пользовались двумя их вариантами: греческим – для путешествий и бизнеса, еврейским – для религиозных служб и домашнего употребления. Та же тенденция прослеживается в палестинском иудаизме. Эллинизация иврито-арамейских имен евреев находила отражение во всякого рода надписях и граффити. Многие из более образованных евреев находили греческую культуру весьма привлекательной. Кохелет, автор Екклесиаста, показывает, как он разрывался между новыми привнесенными извне идеями и врожденным благочестием, между критическим духом и консерватизмом. Эллинизация образованных евреев была во многих отношениях сродни влиянию просвещения на гетто в XVIII столетии. Она пробуждала государство-храм от заколдованного сна. Духовно она являлась дестабилизирующей силой, причем носила светский, материалистический характер. В Палестине, как и в других землях, завоеванных греками, искушению подражать новым правителям в первую очередь подвергались высшие слои общества, богатые люди, верховные священнослужители. Это, вообще говоря, является общей тенденцией во всех колониях. Приобщение к греческой культуре означало право на доступ в ряды граждан первого сорта – как позднее крещение. Известно несколько ярких примеров евреев-выдвиженцев. Подобно тому, как Иосиф служил у фараона министром, так и теперь умные и предприимчивые евреи поднимались высоко в имперской бюрократической иерархии. Один из текстов II в. до н.э., включенный в книгу Иосифа «Еврейские древности», рассказывает, как некий Иосиф, отпрыск высокопоставленной семьи Тобиас (его мать была сестрой первосвященника), отправился на торги откупщиков, которые проводили в Александрии Птолемеи. «Случилось, что в это время из своих городов, расположенных в Сирии и Финикии, явились все видные люди и правители, чтобы участвовать в торгах на право сбора налогов; царь каждый раз продавал эти права тем, кто обладал наибольшей властью в своем городе». Иосиф победил на торгах, обвинив своих соперников в сговоре, заключенном с целью сбить цену; он пользовался своими правами по контракту в течение двадцати двух лет «и вывел евреев из бедности и ничтожества к лучшей жизни». При этом Иосиф пошел дальше, чем его тезка во времена фараонов. С него берет начало новый еврейский типаж: он оказался первым евреем-банкиром. И в этом качестве он стоял за эллинизацию Иудеи во II веке до н.э.Где-то посередине между изоляционистами и сторонниками эллинизации находилась довольно большая группа благочестивых евреев, которые придерживались традиций Иосии, Иезекииля и Ездры. Многие из них в принципе ничего не имели против греческого (так же как и ранее персидского) правления, соглашаясь с аргументами Иеремии, смысл которых сводился к тому, что, чем больше язычники заняты гнусным делом управления страной, тем лучше для религии и благочестия. Они были готовы платить подати завоевателям при условии, что те позволят им мирно поклоняться своей вере. Продолжателями этой линии впоследствии явились фарисеи. До какого-то момента благочестивые евреи были готовы учиться у греков и заимствовали у них гораздо больше идей, чем были готовы признать. В законах и теологии Моисея всегда присутствовал некий рациональный элемент, который хорошо (хотя и почти бессознательно) сочетался с греческим рационализмом. Так и случилось, что фарисеи создали Устный Закон, рациональный по сути, чтобы приспособить архаичный Закон Моисея к реальному современному миру. Важно отметить, что их противники, саддукеи, которые были ортодоксальными приверженцами Писаного Закона и не признавали никакой казуистики, говорили, что логика фарисеев приведет их к тому, что «книга Гомера» (под которой они имели в виду греческую литературу) будет более чтима, чем Священное Писание. Однако возможность разумного сосуществования греков и евреев была ликвидирована подъемом еврейской партии реформ, которая желала форсировать процесс эллинизации. Это реформаторское движение, о котором мы знаем чрезвычайно мало, так как его историю писали победившие враги-фундаменталисты, было наиболее сильным среди правящего класса Иудеи, уже наполовину эллинизированного. Оно стремилось перетянуть маленькое государство-храм в современную эпоху. Их цели носили в первую очередь светский и экономический характер. Впрочем, среди реформаторов присутствовали и религиозные интеллектуалы, чьи цели были более возвышенны и в каком-то смысле сродни целям христиан I в. н.э. Они хотели улучшить иудаизм, двинуть его вперед по пути логического развития. Универсализм неявно присутствует в монотеизме. Двойственность Исайи сделала его явным. Универсальный монотеизм был новой и грандиозной идеей, которую евреи предложили миру. У греков тоже была своя всеобъемлющая идея – универсальная культура. Создавая свою империю, Александр стремился к идеальной цели: он хотел сплавить воедино все расы и «повелел всем людям считать мир своей родиной… хорошие люди станут ее коренным населением, плохие – иноземцами». Изократ утверждал, что термин «эллин» характеризует не происхождение, а отношение, и считал, что греки по воспитанию имеют больше оснований считаться гражданами, чем «греки по рождению». В самом деле, неужели нельзя было бы сочетать греческий принцип единой ойкумены, мировой цивилизации, с еврейским принципом универсального Бога?Именно такова была цель интеллектуалов-реформаторов. Они перечитали исторические манускрипты и попытались посмотреть на них новыми глазами. Разве не были Авраам и Моисей «чужаками и странниками», великими гражданами мира? И они предприняли первую попытку критики Библии, утверждая, что Закон в том виде, как он записан, не так уж стар и во всяком случае не восходит ко временам Моисея. И настаивали, что в первоначальном виде законы носили гораздо более универсальный характер. Таким образом, случилось то, что должно было случиться: движение за реформы привело к критике Закона. Реформаторы обнаружили, что в Торе полно вымысла, а также невозможных требований и запретов. Мы знаем об их критике по жалобам и проклятиям ортодоксов. Филон осуждает тех, «кто выражает свое неудовольствие законами праотцов и непрерывно их изменяет»; к этому провидцы добавляли: «Будь проклят тот, кто выращивает свинью, и тот, кто воспитывает сыновей в духе греческой премудрости». Реформаторы не хотели полностью ликвидировать Закон; они желали очистить его от тех элементов, которые препятствовали приобщению к греческой культуре (например, от запрета наготы, что препятствовало появлению благочестивых евреев в гимназии и на стадионе), и свести его к этической основе, сделав, таким образом, универсальным. И для достижения своей конечной цели (мировой религии) они добивались немедленного брака между греческим полисом и еврейским моральным Богом. К сожалению, здесь возникало серьезное противоречие. Греки были не монотеистами, а политеистами; в Египте они научились синкретизму, то есть рационализации системы бесчисленных, но близких божеств путем слияния их в синтетических полибогов. Одним из таких мутантов был Аполлон-Гелиос-Гермес, Бог Солнца. Они соединили свои ритуалы Диониса с египетским культом Исиды. Их бог врачевания Асклепий сросся с египетским Имхотепом. Зевс, главный бог, оказался аналогом египетского Аммона, персидского Ахурамазды и, с их позиции, еврейского Яхве. Вряд ли нужно объяснять, что благочестивые евреи представляли это совсем по-другому. Разумеется, на самом деле греческая идея божества была намного слабее еврейской концепции всемогущества. Евреи придерживались установки на принципиальное различие между человеческим и божественным. Греки же постоянно возвышали людское (прометейский подход) и принижали божественное. Их божества были ненамного больше, чем почитаемые и удачливые предки; большинство людей произошло от богов. Поэтому для них была своя логика в переходе к обожествлению монархов, и они занялись этим, как только вышли на просторы Востока. Почему бы человеку избранной судьбы не претерпеть заслуженный апофеоз? Аристотель, учитель Александра, доказывал в своей «Политике»: «Если в государстве существует личность столь выдающихся достоинств, что с ними не могут сравниться ни добродетели, ни политические способности всех других граждан… то такого человека следует расценивать как бога среди людей». Очевидно, что подобные концепции были абсолютно неприемлемы для евреев. На самом деле никогда не существовало возможности полного слияния иудаизма и греческой религии; реформаторы стремились к тому, чтобы иудаизм стал более универсальным, наполнив собой греческую культуру, объяв полис. В 175 г. еврейское движение за реформы приобрело преисполненного энтузиазма, но опасного союзника в лице Антиоха Епифания, нового монарха из династии Селевкидов. Он рвался ускорить процесс эллинизации своих доминионов; для него это было не только важно принципиально, но и рассматривалось как способ увеличения сбора налогов – а ему хронически не хватало денег на войны. Он всецело поддерживал реформаторов и заменил ортодоксального священника Ониаса III Язоном, чье эллинизированное имя (Иисус) достаточно ясно говорило о его симпатиях. Язон начал преобразовывать Иерусалим в полис под названием «Антиохия» с того, что построил гимназию у подножия Храмовой Горы. Вторая Книга Маккавеев с гневом повествует о том, что священники храма «перестали интересоваться службами на алтаре; презирая Храм и пренебрегая жертвоприношениями, они спешат принять участие в непотребных упражнениях на спортивной площадке». Следующим этапом была переброска фондов Храма с бесконечных и дорогостоящих жертвоприношений на такие дела полиса, как международные игры и состязания драматических коллективов. Первосвященник контролировал общественные фонды, поскольку налоги платились ему, а от него уже поступали откупщикам (которые все были связаны родственными узами); таким образом, казначейство Храма играло для населения роль государственного депозитного банка. У Антиоха был великий соблазн оказать давление на своих эллинизирующихся союзников, которые контролировали храм, чтобы получить больше наличности на постройку судов-трирем и прочей военной техники; он этому соблазну и поддался. После этого реформаторы в глазах общественного мнения стали ассоциироваться не только с оккупационными властями, но и с налоговым гнетом. В 171 г. до н.э. Антиох посчитал необходимым заменить Язона на посту первосвященника еще более прогреческим Менелаем, а также укрепить положение греков в Иерусалиме, построив замок-акрополь, доминирующий над Храмом. В 167 г. конфликт достиг апогея. Был издан декрет, который фактически ликвидировал Закон Моисея как таковой, заменив его светским законом и сведя Храм к роли экуменического места богослужения. Это означало, что появляется изваяние некоего универсального божества, чье греческое наименование «Зевс-олимпиец» ортодоксальные евреи переделали в «Мерзость запустения». Вряд ли идея этого декрета принадлежала лично Антиоху. Он не слишком интересовался иудаизмом, и вообще не в духе греческих властей было влезать в дела какого-либо религиозного культа. Есть основания предполагать, что инициатива исходила от крайних реформаторов-евреев с Менелаем во главе, которые считали, что такая радикальная мера – единственный способ раз и навсегда покончить с обскурантизмом и абсурдом Закона и храмового богослужения. Это было не столько осквернение храма язычеством, сколько демонстрация воинствующего рационализма наподобие тех антихристианских акций, которые устраивали республиканские деисты в революционной Франции. Существует раввинское предание о Мириам, которая была родом из той же семьи священнослужителей, что и Менелай, и вышла замуж за офицера армии Селевкидов; она ворвалась однажды в храм и «пнула своей сандалией угол алтаря, сказав при этом: «Волк, волк, ты расхитил богатства Израиля».Однако и греки и Менелай переоценили народную поддержку. Его деятельность в храме вызвала взрыв возмущения. Среди священников произошел раскол. Книжники объединились с его ортодоксальными противниками. Так же поступили и наиболее благочестивые евреи – хасиды. Была лишь одна крупная категория евреев, которую реформаторы могли считать на своей стороне. Это были ам-гаарец, простолюдины. Они оказались наиболее пострадавшей стороной, когда после возвращения иудейской элиты из изгнания Ездра установил свой фундаменталистский порядок, чувствуя за своей спиной всю мощь Персидской империи. Он проводил четкое различие между богобоязненными, «правильными» возвращенцами, бнай-хагола, и ам-гаарец, которых вообще не стоило бы считать евреями, поскольку, в его глазах, они были рождены в неполноценном браке. И он без колебаний наказывал их с предельной жестокостью. С тех пор, пользуясь их массовой неграмотностью и незнанием Закона, к ним относились как к гражданам второго сорта, а то и вообще не считали их за граждан. Поэтому они бы первыми оказались в выигрыше в случае поражения фундаменталистов и рационализации Закона. Но как смогли бы реформаторы, которые сами относились к состоятельной и хорошо устроенной группе населения, обратиться к простому народу через головы благочестивых фундаменталистов? И, в частности, как бы им удалось это сделать с учетом того, что они прочно ассоциировались с высокими налогами, от которых в первую очередь страдали бедняки? На эти вопросы не было ответа, и потому была упущена возможность создания массовой поддержки универсализму. Вместо этого Менелай попытался проводить реформы сверху, силой власти. Однако, чтобы сделать декрет эффективно действующим, было недостаточно остановить традиционные жертвоприношения – это как раз многие бы приветствовали. Нужно еще было заставить благочестивых евреев приносить символические жертвы по-новому, на алтарях, которые они считали языческими. Хасиды отвергали аргумент реформаторов, что этот ритуал только укрепляет веру в вездесущую природу Бога, которого не следует привязывать к определенному месту, да еще сооруженному человеком; для благочестивых не было разницы между этим новым универсализмом и старым культом Ваала, который был столько раз осужден в святых книгах. И они отказывались подчиниться, и были готовы умереть за это. И реформаторы сами создали первых мучеников, таких, как девяностолетний Елеазар, которого называли «одним из главных книжников» и который был забит насмерть; или семь братьев, ужасное убийство которых описано во Второй Книге Маккавеев. Именно с этого периода появляется религиозная концепция мученичества, и писание Маккавеев, в которых муки верующих включены в пропаганду религиозной чистоты и еврейского национализма, содержат первые мартирологи. В итоге оказалось, что не реформаторы, а фундаменталисты оказались способны воззвать к глубоко укоренившемуся библейскому инстинкту, чтобы свергнуть существующий порядок и превратить религиозную дискуссию в восстание против власти. Типичным для антиколониальной борьбы образом оно началось не с нападения на гарнизон, а с убийства конкретного местного коллаборациониста. В городке Медина, расположенном у подножия Иудейских холмов в 10 километрах к востоку от Лидды, еврейский реформатор, отвечавший за внедрение новых обрядов, был убит Маттиасом Хасмоном, главой старой семьи еврейских священников и членом организации «Стража Йехоарива». После этого пятеро сыновей старика, возглавляемых Иудой Маккавеем по кличке «Молот», начали партизанскую войну против гарнизонов селевкидов и их еврейских сторонников. За два года (166—164 гг. до н.э.) они выжили всех греков из района, окружавшего Иерусалим. В самом городе они переписали в Акте всех реформаторов и селевкидов, очистили храм от всяческого кощунства и вновь посвятили его Яхве на торжественной службе в декабре 164 г. до н.э. Это событие евреи до сих пор отмечают как праздник Ханука, или Очищение. Селевкиды, у которых и без того было полно собственных проблем, включая возвышение Рима, реагировали примерно так же, как колониальные державы в середине XX столетия, колеблясь между жестокими репрессиями и подачками в виде участия в самоуправлении; на что последние националистические повстанцы отвечали тем, что требовали все больше и больше. В 162 г. до н.э. сын и преемник Епифания, Антион V, обрушился на Менелая как на козла отпущения, который, говоря словами Иосифа, «заставил своего отца убедить евреев отказаться от привычного поклонения Богу», и казнил его. Семья Хасмон в ответ заключила в 161 г. до н.э. союз с Римом, причем в договоре они фигурировали в качестве правящего семейства независимого государства. В 152 г. до н.э. селевкиды отказались от попыток эллинизировать Иудею насильно и признали Ионафана, бывшего в это время главой семьи, как первосвященника; этот пост принадлежал семье Хасмон в течение 115 лет. В 142 г. последовало фактическое признание независимой Иудеи, когда она была освобождена от податей, и Симон Маккавей, унаследовавший от брата пост первосвященника, стал главой нации – этнархом и правителем: «И люди Израиля стали начинать свои документы и договоры словами «В год первый Симона, великого первосвященника, военачальника и вождя евреев…» Таким образом, по прошествии 440 лет Израиль вновь обрел независимость. Последних отчаянных евреев – сторонников реформ, засевших в Акре, на следующий год голод заставил сдаться, и они были изгнаны. После этого хасмонеи вошли в крепость, «неся пальмовые листья и распевая гимны и песни под звуки арф, кимвалов и цитр, ибо великий враг был сокрушен и изгнан из Израиля».В этом взлете националистических чувств религиозные моменты как-то отошли на задний план. Однако долгая борьба за независимость от греческого универсализма оставила неизгладимую мету на иудейском характере. Прошло 34 горьких и жестоких года между первым наступлением на Закон и окончательным изгнанием реформаторов из Акры. Усердие и интенсивность нападок на Закон аукнулись столь же энергичным стремлением к подчинению ему; в результате чего поле зрения еврейского руководства сузилось, и оно еще глубже ушло в религию, сердцевиной которой являлась Тора. Своей неудачей реформаторы скомпрометировали саму идею реформ и даже просто возможность обсуждения природы и направленности иудейской религии. Отныне сами разговоры на эту тему стали в официальных текстах расцениваться как полная ересь и сотрудничество с оккупантами-угнетателями, что чрезвычайно затруднило возможность быть услышанными для умеренных деятелей, а также проповедников интернационалистского толка, способных выйти за узкие рамки ортодоксального иудаизма. Хасмонеи были выразителями глубоко реакционного духа внутри иудаизма. Их сила была в следовании древним пережиткам и суевериям, коренившимся в далеком израильском прошлом, где доминировали табу и прямое физическое участие божества. Поэтому любое внешнее вмешательство в дела Храма и его святыни немедленно вызывало яростное противодействие иерусалимской толпы религиозных экстремистов. Толпа стала важной деталью иерусалимской сцены, что чрезвычайно затрудняло управление городом, да и Иудеей в целом, для всякого – будь то греки или эллинизаторы, римляне или их тетрархи – впрочем, и для самих евреев в не меньшей степени. На этом фоне интеллектуального террора религиозной толпы происходило изгнание из еврейских центров образования светского духа и интеллектуальной свободы, которые процветали в греческих гимназиях и академиях. В своей борьбе против греческой системы образования благочестивые евреи начали с конца второго века до н.э. формировать национальную систему. В дополнение к старым школам книжников стала постепенно возникать сеть местных учебных заведений, в которых (по крайней мере, теоретически) все еврейские мальчики должны были изучать Тору. Это направление развития было очень важно для распространения и упрочения синагоги, для зарождения фарисеизма как движения, которое коренится в общественном образовании, и, в конечном итоге, для подъема раввината. Образование, получаемое в этих школах, было исключительно религиозным, причем все виды знаний за пределами Закона отвергались. Но, по крайней мере, Закон в этих школах преподавался в относительно гуманном духе. При этом следовали древним традициям, внушенным неясным текстом Второзакония («вложи ее в уста их»), который Господь дал Моисею; в дополнение к писаному Закону, устный Закон, по которому обучались старшие, мог интерпретировать и дополнять священные указания. Практика устного Закона позволяла приспосабливать кодекс Моисея к меняющимся условиям и пользоваться им реалистически. В противоположность этому, священники Храма, среди которых преобладали саддукеи, или последователи Садока, крупного первосвященника времен Давида, настаивали на том, что весь закон должен быть писаным и неизменным. У них был собственный дополнительный текст под названием «Книга Указов», который формулировал систему наказаний: кого побить камнями, кого сжечь, кому отрубить голову, а кого удавить. Но он тоже был записан и священен: они бы ни за что не согласились с тем, что с помощью дополнительных устных указаний возможно творческое развитие Закона. С их жесткой приверженностью наследию Моисея, их концепцией Храма как единственного источника и центра власти в Иудее и их наследственным положением в этой структуре власти саддукеи были естественными союзниками новых первосвященников-хасмонеев, несмотря на то, что последние, строго говоря, не наследовали этого титула. Вскоре саддукеи окончательно слились с хасмонейской системой храмовой власти, где наследственные первосвященники выполняли функции светских правителей, а комитет старейшин, Синедрион, нес религиозно-юридические обязанности. Чтобы подчеркнуть главенство Храма, Симон Маккавей не только вдребезги разрушил стены Акры, но и (согласно Иосифу Флавию) «сравнял сам холм, на котором стояла цитадель, чтобы Храм оказался выше этого места».Симон был последним из братьев Маккавеев. Это были храбрые, чтобы не сказать – отчаянные, сильные и неистовые люди. Они считали, что возрождают к жизни книгу Иисуса, отвоевывают Землю Обетованную у язычников, и рядом с ними стоит Господь Бог. Они жили с мечом и погибли от меча в духе безжалостного благочестия. Большинство их них действительно пали насильственной смертью. Симон не был исключением. Его предательски убили Птолемеи вместе с двумя сыновьями. Симон был, конечно, кровавой личностью, но по-своему он был достоин уважения; ему было чуждо своекорыстие. Несмотря на триумфальное возвышение как первосвященника и этнарха, он сохранил дух религиозного народного вождя и обладал харизмой героического благочестия. Третий сын Симона, Иоанн Гиркан, ставший его преемником и правивший с 134 по 104 г. до н.э., был совершенно другого типа – правителем по праву рождения. Он чеканил собственные монеты с надписью «Иехонаан-первосвященник и сообщество евреев»; его сын, Александр Ианний, 103-76 гг. до н.э., уже просто называл себя на монетах «Царь Ионафан».Восстановление государства и монархии, происходившее первоначально (и внешне) под флагом чистого религиозного фундаментализма («защита веры»), быстро оживило все проблемы ранней монархии и в особенности неразрешимое противоречие между целями и методами государства и природой иудейской религии. Этот конфликт отражается и в истории хасмонеев, чей взлет и падение поучительно рассказывают о вреде спеси и высокомерия. Они начинали как мстители за мучеников, а кончили как религиозные угнетатели. Они пришли к власти как вожди самоотверженных повстанцев, а кончили в окружении наемников. Их царство было основано на вере, но растворилось в нечестивости. Иоанн Гиркан был одержим фундаменталистской идеей, что по воле Божьей он должен восстановить царство Давида. Он первым из евреев стал использовать библейские тексты, посвященные древней истории, как источник военного вдохновения и геополитического руководства, тщательно используя книги Иисуса и Самуила. Он буквально воспринимал рассказ о том, что вся Палестина была дарована Богом еврейскому народу, и делал отсюда вывод, что ее завоевание есть не только его право, но и обязанность. Именно для этого он сформировал современную наемную армию. Более того, он считал целью завоевания (как и у Иисуса) искоренение чуждых культов и еретических сект, а если нужно – то и истребление тех, кто им служил и поклонялся. Армия Иоанна растоптала Самарию и сравняла с землей храм на горе Герицим. Он взял штурмом после годичной осады сам город Самарию и «уничтожил ее совершенно, и привел туда потоки воды, чтобы затопить, для чего были выкопаны канавы, и все превратилось в стоячее болото. Он даже убрал оттуда все знаки, которые могли бы свидетельствовать, что некогда здесь существовал город». Аналогичным образом он разделался и с греческим городом Скитополем, который был разграблен и сожжен. Огнем и мечом войны Иоанна прокатились по городам, чье население было истреблено лишь за то, что говорило погречески. Провинция Идумея была захвачена, а обитатели двух его главных городов, Адоры и Мариссы, были насильственно обращены в иудаизм; тех, кто отказывался, уничтожали. Сын Иоанна, Александр Ианний, продолжал политику экспансии и насильственного обращения. Он захватил территорию Декаполиса, союза десяти грекоязычных городов рядом с Иорданом. Он ворвался в Набатию и захватил Петру, «город-розу, который был почти так же стар, как само время». Он вторгся в провинцию Гауланит. Хасмонеи двигались в северном направлении (в Галилею и Сирию), на запад – к побережью и на восток – в пустыню. В пределах новых границ они ликвидировали анклавы, населенные неевреями, путем обращения, уничтожения или высылки жителей. Таким образом, происходил огромный территориальный и численный рост еврейской нации; однако при этом она поглощала множество людей, которые, будучи номинально евреями, были наполовину эллинизированы, а зачастую оставались, по сути, язычниками, а то и вовсе дикарями. В дополнение к этому, становясь правителями, царями и завоевателями, хасмонеи подвергались испытанию властью. Иоанн Гиркан, повидимому, сумел сохранить достаточно высокую репутацию приверженца еврейских традиций. По словам Иосифа, Бог считал его «достойным трех величайших привилегий: власти над народом, сана первосвященника и дара пророчества». Однако же Александр Ианний, согласно имеющимся свидетельствам, превратился в деспота и чудовище, причем среди его жертв оказались и благочестивые евреи, от которых в свое время его семья черпала свою силу. Подобно всем правителям на Ближнем Востоке того времени, он был подвержен сильному греческому влиянию и презирал ряд наиболее экзотических (варварских с точки зрения греков) проявлений культа Яхве. Будучи первосвященником в Иерусалиме во время Праздника Кущей, он отказался проводить традиционную церемонию возлияний, за что благочестивые евреи забросали его лимонами. «При этом, – пишет Иосиф, – он пришел в ярость и его жертвами пали около шести тысяч человек». В итоге Александр, как и его всеми ненавидимые предшественники, Язон и Менелай, оказался перед лицом мятежа фундаменталистов. По словам Иосифа, гражданская война длилась шесть лет и стоила 50 000 еврейских жизней. Именно к этому периоду относятся первые упоминания о перушим, или фарисеях, «тех, которые выделили себя», религиозной группе, которая отвергла царско-религиозный высший свет его первосвященником, саддукейскими аристократами и Синедрионом и поставила верность религии выше еврейского национализма. Раввинские источники свидетельствуют о борьбе между монархами и этой группой, которая носила характер социального, экономического, а также религиозного конфликта. Как отмечал Иосиф, «саддукеи привлекали последователей только из богатых, и народ их не поддерживал, в то время как фарисеи пользовались народной поддержкой». Он рассказывает, что в конце гражданской войны, когда Александр триумфально возвратился в Иерусалим, среди его пленников было много враждебно настроенных по отношению к нему евреев. И тогда «он учинил одно из самых варварских деяний на свете… Пируя на глазах всего города со своими наложницами, он приказал распять около восьмисот пленных и, пока они еще живы, на глазах у них перерезать горло их детям и женам». Упоминание об этом садистском эпизоде встречается в Кумранских свитках: «Лев яростный… что подвешивает людей живьем».В результате, когда Александр умер в 76 г. до н.э. после того, как (согласно Иосифу) «впал в душевное расстройство от жестокого пьянства», еврейский мир оказался глубоко расколот, хотя он численно заметно увеличился, в него входило много полуевреев, чья преданность Торе была сомнительна и, скажем, носила выборочный характер. Хасмонейское государство, подобно его прообразу, царству Давида, процветало в эпоху между империями. Оно было способно к экспансии в период, когда империя селевкидов уже пришла в безнадежный упадок, а Рим еще недостаточно окреп, чтобы занять место греков. Однако к моменту смерти Александра солнце Римской империи только собиралось всходить над еврейским горизонтом. Рим был союзником евреев, пока они боролись против старой греческой империи, и терпимо относился к существованию, и даже относительной независимости, мелких и слабых государств. Однако еврейское государство, нацеленное на экспансию, его воссоединение по этническому принципу и насильственное обращение соседей в свою жесткую и нетерпимую веру, было неприемлемо для римского сената. Рим выжидал, пока еврейское государство не станет более уязвимым в результате внутреннего раскола, подобно империи селевкидов. Сознавая это, вдова Александра Саломея, которая некоторое время правила после него, попыталась восстановить национальное единство, введя фарисеев в Синедрион и сделав их Устный Закон составной частью царской юриспруденции. Но она скончалась в 67 г. до н.э., а при ее сыновьях династия прервалась. У одного из претендентов, Гиркана, был сильный премьер-министр, Антипатер, идумей из семьи, насильственно обращенной хасмонеями. Он был полуэллинизированным иудаистом. Для такого человека было вполне естественно договориться с новой сверхдержавой – Римом, который сумел сочетать непобедимую военную технику с греческой культурой. По мнению Антипатера, лучше было договориться с Римом, под чьим покровительством высокопоставленные семьи могли бы процветать, чем вести гражданскую войну. Поэтому в 63 г. до н.э. он заключил соглашение с римским полководцем Помпеем, и Иудея стала протекторатом Рима. Сын Антипатера, ставший Иродом Великим, уже накрепко прикрепил евреев к административной системе Римской империи. Властвование Ирода, который был фактическим правителем Иудеи (да и не только ее), длилось с 37 г. до н.э. до самой его смерти, которая произошла за 4 года до начала христианской эры. Именно этот период в истории евреев вызывает споры у еврейских историков, как, впрочем, и у христианских. Ирод был одновременно и евреем и антисемитом; сторонником и поклонником греко-римской цивилизации и одновременно восточным варваром, способным на невероятную жестокость. Он был блестящим политиком и в некоторых отношениях мудрым и дальновидным государственным деятелем, великодушным, конструктивным и весьма эффективным; и в то же время наивным, суеверным, карикатурно капризным, балансирующим на грани безумия (а иногда и переходящим эту грань). В его личности соединялись трагедия Саула и удачливый материализм Соломона, который явно был его идолом; безумно жаль, что рядом с ним не нашлось никого, кто мог бы описать его личность и карьеру столь же ярко, как автор Первой Книги Царей. Ирод выдвинулся и приобрел известность при жизни своего отца в качестве правителя Галилеи. Там вполне в духе римских традиций он разгромил шайку полурелигиозных мятежников, которыми командовал некто по имени Езекия; Ирод казнил их главарей, не прибегая к содействию еврейского религиозного суда, а просто опираясь на собственный авторитет. Это, согласно еврейскому праву, считалось убийством, и Ироду пришлось предстать перед Синедрионом, и только присутствие его личной охраны, которая внушала страх суду, помешало вынести ему приговор. Четыре года спустя, в 43 г. до н.э., Ирод совершил аналогичное преступление, казнив другого еврея-фанатика по имени Малик, который отравил своего отца. Разумеется, семья Ирода поддерживала хасмонейскую фракцию во главе с Гирканом II, и сам он породнился с ними, женившись на Мариамне. Однако в 40 г. до н.э. соперничающая фракция, возглавляемая его племянником Антигоном, при поддержке парфян захватила Иерусалим. Брат Ирода, Фазаил, правивший Иерусалимом, был арестован и покончил с собой в тюрьме; что касается Гиркана, то его представили непригодным к тому, чтобы быть первосвященником, по причине увечья – для чего лично Антигон откусил своему дяде уши…Самому Ироду едва удалось спастись; он бежал в Рим, где информировал обо всем сенат. В ответ сенаторы назначили его марионеточным царьком, присвоив ему титул «союзного царя и друга римского народа». После этого он вернулся на Восток во главе римской армии из 30 000 пехотинцев и 6000 кавалеристов, захватил обратно Иерусалим и установил совершенно новый режим. Его политика носила тройственный характер. Во-первых, он пользовался своими политическими и дипломатическими талантами, чтобы добиваться поддержки тех, кто приходил к власти в Риме. Пока Марк Антоний процветал, они с Иродом были друзьями и союзниками; стоило Антонию пасть, Ирод поспешил помириться с Октавианом. Во времена империи Августа Ирод был самым лояльным и надежным сателлитом Рима на Востоке, безжалостно подавлял пиратов и бандитов и поддерживал Рим во всех кампаниях и конфликтах. Он был наиболее щедро вознагражден Римом; при поддержке последнего расширил свое царство до хасмонейских границ и даже за их пределы и правил им, ощущая собственную безопасность. Во-вторых, он сделал все, чтобы истребить хасмонеев. Он выдал Антигона римлянам, которые его казнили. Питая к своей жене, Мариамне, правнучке Александра Янния, «ревнивую страсть» (говоря словами Иосифа), он в конце концов ополчился на нее и всю ее родню. Ее брат Аристобул был утоплен в плавательном бассейне в Иерихоне. Саму Мариамну Ирод обвинил перед семейным судом в попытке отравить его, и ее казнили. Затем ее мать, Александра, была также казнена по обвинению в государственной измене. И, наконец, по его обвинению в заговоре с целью убить его были осуждены и удавлены двое сыновей, рожденных от него Мариамной. Иосиф писал: «Если и был когда-либо человек, любящий свою семью, то это был Ирод». И это было справедливо по отношению к родне с его стороны, поскольку он присваивал городам имена своего отца, матери и брата. Но по отношению к хасмонеям и тем, кто мог иметь наследственные претензии на то, что принадлежало Ироду, он вел себя с параноидальной подозрительностью и зверской жестокостью. История об избиении младенцев при всем преувеличении имеет под собой реальную историческую основу. Третье направление политики Ирода состояло в том, чтобы ослабить разрушительную силу иудаистского фундаментализма, отделив религию от государства и введя в игру еврейскую диаспору. Первым его актом после прихода к власти в Иерусалиме в 37 г. до н.э. была казнь 46 ведущих членов Синедриона, которые (в его деле и других) пытались опираться на Законы Моисея в решении светских проблем. После этого Синедрион превратился в чисто религиозный суд. Ирод даже не попытался стать первосвященником; он отделил этот пост от короны и стал лично назначать людей на него и смещать их, выбирая кандидатуры в основном из египетской и вавилонской диаспоры. Ирод был, подобно большинству евреев, зациклен на исторических аналогиях; очевидно, что он подражал Соломону. Он стремился увековечить память о себе колоссальными сооружениями и пожертвованиями. Тем самым он олицетворял собой еще один любопытный еврейский типаж – филантропа-стяжателя. Вся жизнь его была направлена на то, чтобы приобретать и расходовать в гигантских масштабах. Подобно Соломону, он извлекал выгоду из благоприятного географического расположения на торговых путях, собирая пошлины, а также из промышленного производства. Он арендовал у императора Августа медные рудники на Кипре, оставляя себе половину добычи. Он собирал налоги на огромной территории, делясь, разумеется, с Римом. По словам Иосифа, он тратил не по возможности, а потому мог проводить жесткую линию в отношении своих подданных. Нет сомнения, что он сколотил огромное личное состояние, конфискуя собственность тех, кого объявлял государственными преступниками – в первую очередь, конечно, хасмонеев. В то же время при нем вырос общий уровень благосостояния в Палестине за счет внешнего мира, внутреннего порядка и расширения торговли. Число евреев (по рождению и обращенных) повсеместно возрастало. По данным одного из средневековых источников, согласно переписи Клавдия в 48 г. н.э. в пределах империи проживало 6 944 000 евреев; плюс к этому «мириады и мириады» (выражение Иосифа) в Вавилонии и других местах. По некоторым оценкам, во времена Ирода в мире жило около 8 миллионов евреев, из которых от 2 350 000 до 2 500 000 – в Палестине; таким образом, на евреев приходилось около 10% населения Римской империи. Эта увеличивающаяся нация и многочисленная диаспора были источником богатства и влияния Ирода. Именно на уверенности Ирода в подъеме еврейства и иудаизма и его национальной и религиозной гордости зиждилась его политика. Подобно его предшественникам евреям-эллинизаторам он считал себя героем-реформатором, который пытается вовлечь невежественный и консервативный Ближний Восток в круг просвещенных народов современного мира. Мощь Рима и обретенное им под властью императора единство открывали новую эпоху международного мира и всемирной торговли, экономического золотого века, в котором Ироду хотелось найти место для своего народа. Чтобы дать евреям возможность занять достойное место в лучшем мире, ему было необходимо уничтожить ослабляющие элементы прошлого и в особенности освободить еврейское общество и религию от эгоистичной олигархии семей, которые эксплуатировали то и другое. И он совершил это без посторонней помощи, причем его паранойя и жестокость в значительной мере соединялись с элементом идеализма. Ирод желал также показать миру, что среди евреев было много одаренных и цивилизованных людей, способных внести существенный вклад в распространение новой средиземноморской цивилизации. С этой целью он смотрел гораздо дальше Иерусалима с его толпами фанатиков, обращая свой взгляд на евреев диаспоры. Ирод был близким другом одного из главных военачальников Августа, Агриппы, и эта дружба способствовала тому, что покровительство Рима распространилось на разбросанные по огромной территории и временами запуганные еврейские общины, находившиеся в орбите Рима. Евреи диаспоры видели в Ироде своего лучшего друга. Кроме того, он был в высшей степени щедрым покровителем, ибо выделял средства на синагоги, библиотеки, бани и благотворительные структуры, а также побуждал и других поступать таким же образом; поэтому именно во времена Ирода евреи впервые прославились маленькими оазисами благоденствия, которые они устраивали в своих общинах в Александрии, Риме, Антиохии, Вавилоне и других местах, где заботились о больных и бедных, вдовах и сиротах, помогая посещать заключенных и хоронить умерших. Ирод был не настолько глуп, чтобы позволить евреям диаспоры быть единственными получателями его щедрот. Он покровительствовал многим многонациональным городам в восточной части империи. Он поддерживал и финансировал практически все институты греческой культуры, и не в последнюю очередь – стадионы, поскольку сам он был энтузиастом спорта: отчаянный охотник и наездник, искусный метатель молота и стрел из лука, горячий болельщик. Своими деньгами, организаторским талантом и энергией он без чьей-либо помощи сумел спасти Олимпийские Игры от упадка и добился того, что их стали проводить регулярно и с подобающей пышностью. В результате имя его завоевало почтение у многих островов и городов Греции и он удостоился титула пожизненного президента Игр. Он выделял крупные суммы на общественные и культурные цели в Афинах, Ликии, Пергаме и Спарте, отстроил заново храм Аполлона на Родосе, обнес стенами взамен разрушенных Библос, дал Тиру и Бейруту по форуму, а Лаодицее – акведук, театры Сидонум Дамаску, гимназии Птоломансу и Триполи, а также фонтан и бани Аскалону. В Антиохии, которая была тогда крупнейшим городом на Ближнем Востоке, он вымостил камнем главную улицу протяженностью 4 километра и построил по всей ее длине колоннаду, которая защищала бы горожан от дождя, причем все это сооружение было облицовано полированным мрамором. Почти во всех этих местах обитали евреи, которые купались в отраженных лучах славы своего необыкновенно щедрого брата по вере в Яхве. Ирод пытался проводить такую же щедрую и универсалистскую политику в самой Палестине, объединяя в своем паниудаизме отверженных и еретиков. Самария, город, который Иоаким Гиркан сровнял с землей и затопил, была с его помощью отстроена заново и получила имя Себасты в честь греческого имени его патрона Августа. Он даровал ей храм, стены, башни и уличную колоннаду. В Банье на побережье он построил еще один храм из египетского гранита, а на побережье на месте башни Стратона построил большой новый город Цезарею. Согласно Иосифу Флавию, там была сооружена искусственная гавань, «больше, чем в греческом Пирсе», которую строители Ирода перекрыли «на глубине 36 метров каменными глыбами длиной по 15 метров, шириной по 3 и высотой по 2,7 м, а кое-где даже больше». Это сооружение явилось основанием гигантского волнолома длиной 60 м. В городе площадью 8 квадратных километров были театр, рынок и здание местной власти, построенные из известняка, а также прекрасный амфитеатр, где каждые четыре года проходили спортивные игры. Здесь Ирод поставил гигантское изваяние Цезаря, не уступавшее, согласно Иосифу, Зевсу-Олимпийцу, который считался одним из Семи чудес света древности. Когда после смерти Ирода его империя распалась, этот город естественным образом стал столицей Иудеи как римской провинции. По всей Палестине были разбросаны крепости и дворцы Ирода. Среди них была цитадель Антония в Иерусалиме, воздвигнутая поверх хасмонейского форта Барис, построенного Ионафаном Маккавеем; только в соответствии со вкусами Ирода новый форт был больше, лучше укреплен и роскошнее. Другими были Иродиум, Кипрос возле Иерихона, названный в честь его матери, Махирус, на восточном берегу Мертвого моря и его вилла-крепость, высеченная в скале вблизи Масады, откуда открывался величественный вид на пустыню. Для Ирода строительство крепости Антония в Иерусалиме было частью его политического, чтобы не сказать – геополитического, плана. Когда его легионы впервые взяли город в 37 г. до н.э., ему стоило огромных трудов убедить своих союзников-римлян не уничтожать город вместе с его жителями, поскольку римляне считали его неуправляемым. Ирод предложил интернационализировать город и взрастить там новых евреев, которые могли бы сменить старых и сделать город столицей не просто Иудеи, но всего еврейского народа. Он считал евреев диаспоры более просвещенными, чем палестинские, более восприимчивыми для греко-римских идей и более способными к переходу на новые формы богослужения, совместимые с современными представлениями. Он назначал евреев из диаспоры на официальные посты в столице и стремился укрепить их авторитет, поощряя других представителей диаспоры к регулярным визитам туда. Теоретически Закон требовал, чтобы евреи совершали паломничество в Храм трижды в год. Чтобы стимулировать этот процесс, особенно для диаспоры, Ирод решил, во-первых, обустроить Иерусалим в духе лучших греко-римских традиций и, во-вторых, реконструировать Храм таким образом, чтобы стоило приехать специально посмотреть на него. Надо сказать, что Ирод был не только выдающимся филантропом, он был также незаурядным пропагандистом и умелым режиссером различных действ. Он разработал перспективную программу реконструкции Иерусалима, едва ли не самого странного города в мире. Сооружение Антонии обеспечило ему, так сказать, физическое господство, которое он укрепил, воздвигнув три мощные башни: Фазаил (известную впоследствии как Башню Давида), Гиппикус и Мариамну (была возведена до того, как он расправился со своей женой). После этого он почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы возвести театр и амфитеатр, которые, впрочем, были сооружены за пределами храмовой зоны. Затем, в 22 г. до н.э., он созвал национальную ассамблею и объявил о деле своей жизни: воссоздать Храм в столь грандиозном масштабе, чтобы превзойти славу постройки Соломона. Последующие два года ушли на то, чтобы собрать и обучить армию из 10 000 рабочих-строителей и 1000 священников-десятников, которые должны были также вести строительные работы в местах, запретных для непосвященных. Эти тщательные приготовления были необходимы, чтобы убедить евреев Иерусалима, что операция по сносу старого храма была прелюдией к возведению нового и более прекрасного. Ирод принял чрезвычайные меры, чтобы не задеть религиозных чувств фундаменталистов; так, например, для сооружения алтаря использовались неотесанные камни, к которым не прикасалось железо! Создание Храма как функционального места для жертвоприношений потребовало всего 18 месяцев, причем все это время неоконченное святилище было скрыто специальным ограждением от посторонних взоров. Для завершения же грандиозного строительства потребовалось целых 46 лет, и строители вели отделочные работы почти до того момента, когда в 70 г. н.э., римляне снесли сооружение, не оставив от него камня на камне. Описания Храма, возведенного Иродом, можно найти в книгах Иосифа Флавия «Иудейские древности» и «Иудейская война», а также в талмудических трактатах «Миддот», «Талмуд» и «Йома». Их дополняют данные последних археологических находок. Чтобы добиться желаемого грандиозного эффекта, Ирод удвоил площадь Храмовой горы, соорудив огромные подпорные стены и заполнив пространство за ними щебнем. По периметру образовавшейся свободной площади он возвел портики, которые были соединены с верхним городом посредством мостов. Святилище, находившееся на одном из концов площадки, было намного выше и шире, чем построенное Соломоном (100 локтей по сравнению с 60). Поскольку Ирод не происходил из семьи священнослужителей и не мог, следовательно, даже входить во внутренний двор, он уделял интерьеру мало внимания, и Святая Святых, хоть и отделанная золотом, была, в общем, голой. Зато на внешнее убранство денег не жалели, ворота, различные конструктивные элементы и украшения были покрыты золотом и серебром. По словам Иосифа Флавия, камень был «исключительно бел»; блеск камня и сверкание золота под лучами солнца были видны за много километров и поражали странников, видевших храм впервые. Громадная площадка, занимавшая 14 гектаров и имевшая милю в окружности, находилась на вдвое большей высоте от основания долины, чем в настоящее время, так как нижние ряды каменных блоков покрыты многовековыми наслоениями щебня. Как утверждает Иосиф Флавий, некоторые из блоков достигали «45 локтей в длину, 10 – в высоту и 6 – в ширину» (20 м 4,5 м 2,6 м). Их поверхность была необычно гладко отшлифована иноземными каменотесами. Верхние 12 метров площадки скрывали под собой извилистые коридоры. Наверху размещались сводчатые аркады, опиравшиеся на сотни коринфских колонн высотой 8 метров и в три обхвата в поперечнике. В целом сооружение было настолько велико, что, по словам Иосифа Флавия, глядя с аркад вниз, вы испытывали головокружение. По большим праздникам в город стекались сотни тысяч паломников из Палестины и диаспоры, которые восходили на площадку из города по огромной лестнице и главному мосту. Внешний двор, огражденный стенами, был открыт для всех. В воротах и аркадах сидели менялы, готовые конвертировать деньги со всего мира в «священные шекели», которыми можно было делать пожертвования на Храм (именно на этих менял обрушился гнев Христа). Здесь же продавались жертвенные голуби. Далее располагалась другая стена и ворота, на камне которых было высечено предупреждение на греческом языке и латыни, запрещавшее под страхом смерти вход неевреям; за ними находился Двор Женщин со специальными уголками для назаретян и прокаженных, а уже за ним – Двор Израильтян, предназначенный для евреев мужского пола. Каждый из последующих внутренних дворов располагался выше предыдущего и соединялся с ним ступенями; самый верхний лестничный марш вел к жертвеннику, во Двор Священнослужителей, в пределах которого размещалось святилище. На территории Храма и вокруг него трудились многие тысячи священников, левитов, книжников и благочестивых евреев. Священники отвечали за ритуалы и церемонии, левиты были хористами, музыкантами, отвечали за чистоту и инженерное обеспечение. Они делились на 24 вахты, или смены; во время больших праздников к ним на помощь приходили люди из семей священников и левитов со всей Палестины и диаспоры. Первейшей задачей священников был уход за святилищем. Евреи заимствовали у египтян традицию вечного огня в алтаре; это означало, что необходимо было постоянно следить за многочисленными лампами святилища, своевременно их заправлять. Также из Египта пришел обычай курить фимиам в самых темных и секретных местах храма. Храм потреблял около 600 фунтов дорогих благовоний в год; их готовили по секретной рецептуре члены семьи священнослужителей Автина, чьим женщинам запрещалось пользоваться духами, чтобы не было повода обвинить их в хищениях. Для курения использовалась смесь, в состав которой входили растертые в порошок раковины морских моллюсков, содомская соль, специальный цикламен, мирра (камфорная смола), ладан (терпентиновая смола), корица, кассия, нард, шафран, камедь и некое загадочное вещество под названием «маалах ашан», которое способствовало обильному образованию дыма. Кроме того, существовала обычная практика ежедневных жертвоприношений (два барашка на рассвете, два – на закате), в каждом из которых участвовало 13 священнослужителей. Разумеется, простые евреи-мужчины не могли входить в святилище, но они могли видеть, что там происходит, поскольку при службе двери держали открытыми. Каждая служба заканчивалась ритуальным винопитием, чтением священного писания и пением гимнов и псалмов. Хористам аккомпанировал оркестр в составе трубы, 12-струнной арфы, 10-струнной лиры и бронзовых тарелок; звуками серебряного горна и рога отмечали стадии литургии. Ритуал жертвоприношения потрясал гостей своей варварской экзотикой; тем более что большинство паломников прибывали в праздники, когда количество жертв было огромным. В такие дни внутренняя часть Храма производила жуткое впечатление: рев и мычание испуганного скота смешивались с ритуальными возгласами и воплями, а также звуками, которые издавали рог и горн; к тому же повсюду была кровь. Автор «Письма Аристея», еврей из Александрии, побывавший здесь в качестве паломника, рассказывает, что он видел, как в жертвоприношении участвовало 700 священников, которые делали свое дело молча, но с большим профессиональным мастерством, укладывая тяжеленные туши на положенное место на алтаре. Из-за огромного количества животных их забой, спускание крови и разрубание туш должны были производиться очень быстро. Для того чтобы справиться с фантастическим количеством крови, площадка была оснащена соответствующей системой дренажа. Здесь было размещено 34 цистерны, самая большая из которых под названием «Великое море» имела емкость около 8 кубометров. Зимой в них хранили дождевую воду, а летом дополнительное количество воды подводилось по акведуку из расположенного южнее Шилоамского пруда. Бесчисленные трубы подавали воду на поверхность площадки; потоки крови отводились через многочисленные сливы. Аристей писал: «У основания алтаря имеется много отверстий для воды, невидимых для всех кроме участников жертвоприношения, причем даже большое количество крови отводится и смывается в мгновение ока».В праздники Храм заполняла буйная толпа, для входа которой ворота распахивались в полночь. В Святую Святых мог входить только первосвященник, причем раз в году (в День Искупления); однако по праздникам занавес поднимался и евреи-паломники могли заглянуть сквозь ворота святилища и увидеть священные сосуды. Каждый паломник приносил как минимум одну личную жертву (отсюда – огромное количество животных). Возможность жертвовать предоставлялась и иноверцам. Храм Ирода пользовался всемирной известностью и уважением, и, согласно Иосифу Флавию, ряд выдающихся лиц неиудейского вероисповедания делали жертвы, чтобы выразить свое почтение и ублажить еврейское общественное мнение. Так, в 15 г. до н.э. друг Ирода Марк Агриппа сделал широкий жест, принеся в жертву 100 животных (гекатомбу).Храм был исключительно богат, по крайней мере, в те времена, когда его не грабили. Зарубежные монархи и государственные деятели от Артаксеркса до императора Августа одаривали его многочисленными золотыми сосудами, которые сберегались в специальных скрытых в глубине хранилищах. Евреи со всей диаспоры слали сюда деньги и посуду (подобно тому, как шлют сейчас в Израиль), и, по словам Иосифа Флавия, он стал «главной сокровищницей евреев». Так, Гиркан, глава богатой семьи сборщиков налогов, «вложил сюда все богатство своего дома». Но главным и постоянным источником дохода был налог в полшекеля, которым облагались все евреи мужского пола старше двадцати лет. По отношению к Храму Ирод проявлял исключительную щедрость, он даже оплатил все работы по сооружению нового здания из собственного кармана. Понизив важность поста первосвященника, который занимал ненавистный саддукей, Ирод автоматически повысил значимость своего ставленника-фарисея, сегана, под контроль которого попали все регулярные функции Храма, и гарантировал, что даже первосвященники-саддукеи проводили литургию по-фарисейски. Поскольку у Ирода были приличные отношения с фарисеями, ему, как правило, удавалось избегать конфликтов между Храмом и правительством. Однако этот союз распался в последние месяцы его жизни. В качестве одного из мероприятий по украшению Храма по распоряжению Ирода над главным входом был установлен золотой орел. Евреи из диаспоры восприняли это с восхищением; однако благочестивые столичные евреи, включая фарисеев, энергично выступили против, а группа студентов Торы взобралась на ворота и разбила орла на куски. Ирод болел в своем дворце вблизи Иерусалима, но действовал, как всегда, энергично и безжалостно. Первосвященник был смещен. Студентов выявили, арестовали, приволокли в цепях в Иерихон, судили в римском театре и сожгли заживо. Дым от этой жертвы в пользу ущемленной щедрости и самомнению еще не успел рассеяться, как Ирода на носилках доставили к горячим источникам в Каллироэ, где он скончался весной 4 г. до н.э.Распоряжения Ирода касательно верховной власти в стране не сработали, поскольку его сыновья от первой жены-набатейки, Дорис, не подходили на эту роль. В 6 г. н.э. римлянам пришлось сместить Архелая, которому Ирод оставил Иудею. В дальнейшем ею напрямую правили римские прокураторы из Цезарии, которые сами подчинялись римскому легату в Антиохии. Внук старого царя, Ирод Агриппа, оказался дееспособным, и в 37 г. н.э. римляне отдали ему власть в Иудее. Он, однако, умер в 44 г., не оставив римлянам никакого выбора, кроме как снова ввести прямое правление. Со смертью Ирода Великого прервалась полоса стабильной еврейской власти в Палестине – до середины XII столетия. На смену стабильности пришел период всевозрастающей напряженности. Ситуация была нетипичной для римского колониального правления. Дело в том, что римляне управляли империей достаточно либерально. Они уважали местные религиозные, социальные и даже политические институты – разумеется, если они не вступали в противоречие с их коренными интересами. Случалось, конечно, что восстания жестоко подавлялись силой. Однако в основном народы Средиземноморья и Ближнего Востока процветали под властью Рима и предпочитали оставаться в таком состоянии. Именно так были настроены шесть или более миллионов евреев диаспоры, которые никогда не причиняли властям беспокойства, за исключением одного случая, когда в Александрии произошли волнения под воздействием событий в Палестине. Вполне вероятно, что и на своей родине многие евреи, если не большинство, не видели в римлянах угнетателей или врагов своей веры. Однако меньшинство (причем вполне ощутимое) в Палестине стало непримиримым по отношению к киттим (римлянам) и время от времени готово было пренебречь риском возможного сурового наказания, которое неумолимо следовало за попыткой открытого неповиновения. Так, в 6 г. н.э. произошло восстание под руководством Иуды из Гамалы, направленное против прямого правления, введенного после смерти Ирода Великого. Второе выступление такого рода произошло в знак протеста против восстановления прямого правления после смерти Ирода Агриппы в 44 г. н.э., когда толпа, предводительствуемая неким Феудом (Theudas) устроила демонстрацию в долине реки Иордан. Третье выступление произошло во времена прокуратора Феликса (52-60 гг. н.э.), когда 4000 человек, собравшихся на горе Маслин, ждали, что стены Иерусалима падут так же, как это в свое время произошло в Иерихоне. И, наконец, необходимо упомянуть два крупных восстания (66 и 135 гг. н.э.), потрясших восточную империю. Ничего подобного не было ни на одной из подвластных Риму территорий. Почему евреи были такими беспокойными? Не потому, что они представляли собой некий нестабильный, воинственный и отсталый народ, вроде парфян, которые были вечным источником для беспокойства римлян на восточной окраине, или патанов и афганцев, создававших угрозу северо-западным границам Британской Индии. Наоборот, главная проблема с евреями состояла в том, что они были слишком развиты интеллектуально, имели слишком высокое самосознание, чтобы подчиняться чужой власти. У греков была та же проблема во взаимоотношениях с Римом. Они решали ее, подчиняясь физически, но беря верх интеллектуально. С точки зрения культуры, Римская империя была греческой, особенно на востоке. Образованные люди говорили и думали по-гречески, и законодателями мод в изобразительном искусстве, архитектуре, драме, музыке и литературе были греки. Поэтому у греков никогда не возникало чувства культурного подчинения Риму. У евреев же здесь существовала проблема. Их культура была старше греческой. Они, правда, не могли сравниться с греками по части изобразительного искусства, но зато их литература в ряде областей стояла выше. На территории Римской империи евреев проживало примерно столько же, сколько греков, причем процент грамотных среди евреев был выше. Однако греки, которые держали под контролем культурную политику Римской империи, не допускали ни малейшей возможности признания еврейского языка и культуры. Примечательно, что греки, которые были так любознательны по части природы и быстро перенимали достижения чужой техники и искусства, практически были невосприимчивы к чужим языкам. За тысячу лет в Египте они не попытались научиться ничему, кроме разве розничной торговли; Пифагор, по-видимому, был единственным греческим ученым, который понимал иероглифы. Столь же глухи они были ко всему еврейскому и к еврейской литературе, и к еврейской религиозной философии; и ту и другую они практически игнорировали и знали только понаслышке. В итоге культурное пренебрежение со стороны греков, а также смешанное чувство любви и ненависти, которое часть образованных евреев питали по отношению к греческой культуре, было источником постоянной напряженности. В некотором смысле взаимоотношения греков и евреев в античную эпоху были сродни тем, что наблюдались между евреями и немцами в XIX – начале XX столетия хотя к параллелям такого рода надо подходить осторожно. У греков и евреев было много общего: их универсалистский подход, их рационализм и эмпиризм, их уверенность в божественном управлении вселенной, их этические принципы, их всепоглощающий интерес к Человеку как таковому; однако в данном случае более существенными оказывались различия, которые усугублялись взаимным непониманием. И евреи и греки провозглашали свободу и вроде бы верили в нее. Однако, если в случае греков свобода была самодовлеющей целью, реализовавшейся в свободном, самоуправляемом обществе, которое выбирало себе законы и богов, то в случае евреев она была не более чем средством, причем не предполагалось никакого влияния ее на религиозные обязанности, установленные свыше и не подлежащие изменению человеком. Ситуация, в которой евреи могли бы примириться с греческой культурой, была возможна только в том случае, если бы они сумели перенять ее – что они в конце концов и проделали в виде христианства. Поэтому важно понять, что в основе еврейского бунта против Рима лежала в сущности борьба между еврейской и греческой культурами. Более того, борьба эта пошла от книг. В то время существовали всего две великие литературы, греческая и еврейская; латинские тексты, смоделированные по подобию греческих, только начинали складываться в систему. Все больше людей приобщалось к грамоте, в особенности греков и евреев, у которых были школы. Писатели начали формироваться как личности; мы знаем имена целой тысячи литераторов-эллинов, процесс самоутверждения шел и среди писателей-евреев. Возникали огромные библиотеки, как государственные, так и частные; в фондах Александрийской библиотеки было свыше 700 тысяч свитков! Греческая литература принадлежала, конечно, международному культурному сообществу; евреи, между тем, были более усердны в копировании, распространении, чтении и изучении собственных священных текстов. Во многих отношениях еврейская литература была намного более динамичной, чем греческая. Начиная с Гомера греческие литературные произведения призывали к добродетели, красоте и определенному образу мышления; еврейские же тексты отличались явно выраженной тенденцией к тому, чтобы стать планом действия. Более того, этот динамичный элемент становился все более важным. Его характеризовал пропагандистский настрой, полемический тон и откровенная ксенофобия, причем особенная враждебность была направлена на греков. Результатом борьбы Маккавеев являлся заметный акцент на жертвенность. Типичным в этом смысле является труд еврея по имени Иасон Киренский; существовавшая первоначально в объеме пятитомника, эта работа сохранилась в виде краткого изложения под названием «Вторая книга Маккавеев». Используя все риторические приемы греков, она, тем не менее, является антигреческим диатрибом и зажигательным мартирологом. Еще более важно, что истории о мучениках являлись новым литературным жанром апокалиптического характера, который со времен Маккавеев заполнял в сознании евреев вакуум, оставленный упадком пророчества. Само слово «апокалипсис» означает «откровение». Апокалиптические тексты пытаются сообщить о тайнах, лежащих за пределами нормального человеческого знания и опыта, ссылаясь при этом для пущей достоверности на умерших пророков. Начиная со II века до н.э., опять же под давлением кризиса Маккавеев, они сосредотачиваются преимущественно на эсхатологической тематике, обращая в будущее еврейскую увлеченность историей и предсказывая, что случится в «конце времен», когда Бог решит покончить с историческим периодом и человечество вступит в эпоху подведения итогов. Этот момент будет характеризоваться грандиозными космическими катаклизмами, последней битвой Армагеддон, когда, по выражению одного из Кумранских свитков, «властитель небес возвысит свой голос, основы мира будут потрясены, и бой небесного воинства распространится на весь мир». Характерной особенностью этих событий является крайняя степень насилия, абсолютное размежевание между Добром (благочестивые евреи) и Злом (греки, позднее – римляне), а также намеками на их неотвратимое приближение. Из этих трудов наиболее влиятельной была Книга Даниила, относящаяся к началу хасмонейского периода, потому что она не только проложила себе путь в Канон, но и стала прообразом многих других. Она использует исторические примеры из ассирийских, вавилонских и персидских времен, чтобы возбудить ненависть к языческому имперству вообще и греческому правлению – в частности, и предсказывает падение империи и приход Царства Божия, возможно, возглавляемого героическим освободителем, Сыном Человеческим. Книга перенасыщена ксенофобией и призывами к самопожертвованию. Книги апокалипсиса могли читаться (и читались) на разном уровне восприятия. Умеренным, благочестивым евреям, составлявшим, по-видимому, большинство, которые со времен Иеремии и Иезекииля считали, что могут отправлять свою веру и при либеральном чужеземном правлении (и, может быть, эти условия – даже наилучшие), Даниил обещал не восстановление некоего конкретно-исторического царства (вроде царства Давида), а итоговой акт совершенно иного свойства – воскресение и личное бессмертие. Что особенно потрясало фарисеев, так это утверждение в конце Книги Даниила, что в конце времен «люди… спасутся… И многие из спящих во прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление». Это утверждение Даниила подкреплялось так называемой Эфиопской Книгой Еноха, написанной в начале I века н.э., которая говорит о «последнем дне» и «судном дне», когда «избранные» будут отмечены и вступят в свое царствие. Идея посмертного суда и вознаграждения бессмертием возникла в Египте более чем за тысячу лет до этого. Она не принадлежала евреям, поскольку не содержалась в Торе, и саддукеи, которые держались за свои тексты, по-видимому, отрицали возможность посмертной жизни. Однако зародыш этой идеи содержался в Книге Пророка Исайи, и фарисеи с готовностью ухватились за этот аспект апокалипсиса, поскольку он отвечал их сильному чувству этической справедливости. Как показал Иов, на земле может не быть разрешения проблемы теодиции; однако, если справедливости нет в этом мире, она обязательно должна быть в другом, последующем, где праведники будут вознаграждены божественным судией, а грешники – наказаны. Идея последнего суда прекрасно вписывалась в иудаистскую концепцию о главенстве закона. Именно благодаря тому, что они учили этой доктрине, а вместе с ней и рационалистическому подходу к соблюдению Закона, что позволяло надеяться на спасение, фарисеи привлекали столько последователей, особенно среди благочестивых бедняков, чей горький жизненный опыт оставлял им крохотную надежду на счастье, да и то по другую сторону жизни. Однако, если фарисеи (так же, как впоследствии Св. Августин) проводили четкое различие между царством небесным и земным, другие воспринимали апокалипсис более буквально. Они верили в реальное, физическое существование царства справедливости, ждали его и были готовы сделать все, чтобы ускорить его приход. Наиболее склонная к насильственным действиям группа получила у римских оккупационных сил название «сикарии»; эти люди скрытно носили кинжалы и занимались тем, что убивали евреев-коллаборационистов, особенно в праздничной толпе. На самом деле это было крайне террористическое крыло движения, называвшего себя зелотами. Название это пришло из книги Финееса в Книге Чисел. Финеес спас Израиль от кары, убив копьем нечестивца и его женщину, чем «показал ревность по Боге своем». Согласно Иосифу Флавию, движение было основано в 6 г. н.э. Иудой Галилеянином, который организовал восстание против прямого правления и переписи, организованной римлянами. Он был, по-видимому, кем-то вроде первых раввинов и проповедовал древнюю доктрину о теократическом характере еврейского общества, призывая не признавать ничьей власти, кроме Божьей. Иосиф Флавий различает зелотов, которые проповедовали и применяли на практике насилие, и другие три (как он их называет) основные секты, а именно фарисеев, саддукеев и ессеев, которые в принципе не возражали против власти иностранцев. Но тот факт, что заместитель Иуды, Задек, был фарисеем, показывает, что грань между ними была достаточно размытая, так что, видимо, в течение I века все большее и большее количество благочестивых евреев, и фарисеев в том числе, стало соглашаться с тем, что в определенных обстоятельствах насилие неизбежно. Об этом, однако, можно только догадываться, так как наш главный источник информации, Иосиф Флавий, был стороной заинтересованной. Сам он использовал термин «зелот» (ревностный) как почетное звание и перестал им пользоваться, как только счел их деятельность террористической и антиобщественной. Допустимость терроризма, когда другие формы протеста исчерпали себя, обсуждалась в те дни так же горячо, как и сегодня, и конкретная роль, которую играли зелоты и сикарии в восстаниях I века, является предметом научных дискуссий. Еще больше неясного связано с многочисленными сектами, возникавшими на границе пустыни, которых Иосиф Флавий, а также Филон и Плиний собирательно именовали ессеями. В действительности они принадлежали ко многим группировкам. Лучше всего из них известны кумранские монахи, чей монастырь у Мертвого моря был раскопан Дж. Л. Хардингом и Пьером де Во в 1951-56 гг.; найденные там многочисленные рукописи достаточно полно проанализированы и опубликованы. Летом они жили в шатрах, а на зиму скрывались в пещеры. В их центральных зданиях, где совершались омовения, существовала достаточно сложная трубопроводная система; нам удалось обнаружить их кухню, пекарню, столовую, гончарную мастерскую и комнату для собраний. На примере этой секты хорошо видно значение, которое экстремистские группы придавали литературе. В монастыре было специальное помещение для переписывания рукописей и большое собрание книг; во время восстания 66 г. н.э., когда монастырю грозило нападение римлян, рукописи были спрятаны в расположенных поблизости пещерах в высоких кувшинах. Здесь хорошо видна также и подстрекательская роль литературы; в дополнение к каноническим текстам апокалиптической направленности (типа Книги Исайи) монахи производили на свет собственные эсхатологические писания революционной и милитаристской направленности. Так, составленный ими документ, известный под названием «Война детей света против детей тьмы», не просто содержит туманные намеки на апокалипсис, а является, по сути, подробной инструкцией по подготовке к битве, которую они считали неизбежной. Их лагерь представлял собой оборонительное сооружение с наблюдательной вышкой. По всей видимости, он был атакован и разрушен римлянами, когда в 66-70 гг. наступил «конец времен».Однако, воинствующие монахи из Кумрана представляли лишь одну из многочисленных общин ессейского типа. Все они складывались под влиянием апокалипсиса, хотя не все имели склонность к насильственным действиям. Многие из общин состояли из отшельников, живших в пещерах, подобно выходцам из Египта, где пустынные общины существовали, по меньшей мере, в течение 2000 лет. В Сирии в пещерах обитали монахи-маргериане. Другие группы жили в пещерах вблизи Иордана; из них лучше всего известны Иоанн Креститель и его последователи. Иоанн Креститель жил и трудился в основном в Галилее и Пирее; в настоящее время здесь преобладает еврейское население, но когда-то, во времена маккавеев, эта территория была присоединена к Иудее огнем и мечом, а ее население было подвергнуто принудительному обращению. Здесь можно было встретить и ортодоксальность и крайнюю ересь, эти провинции являлись источником постоянного религиозного и политического брожения. Большая часть области была разрушена во время восстаний, происходивших сразу после смерти Ирода и в 6 г. н.э.; сын великого властителя, Ирод Антипа, которого римляне назначили правителем, попытался восстановить ее, основывая новые города по типу греческих. Между 17 и 22 гг. н.э. он создал новый административный центр Тиберию на Галилейском озере; чтобы заселить его, он принуждал евреев из сельской местности бросить свои хозяйства и перебраться в город. Сюда переселяли также бедняков и бывших рабов. Так возникла странная аномалия: единственный греческий город, где большинство составляли евреи. Антипа был объектом критики по другим причинам. Его иудаизм вызывал сомнения, поскольку мать его была самаритянкой; к тому же он нарушил закон Моисея, женившись на жене своего брата. Именно за этот грех обличал его Иоанн Креститель, за что был ввергнут в узилище и казнен. По мнению Иосифа Флавия, Антипа чувствовал, что движение последователей Крестителя становится грозной силой и ведет к восстанию. Креститель верил в приход Мессии. Его проповеди основывались на двух книгах – Исаий и Еноха. Он не был ни отшельником, ни сепаратистом, ни сектантом. Напротив, его проповеди о грядущем судном дне были обращены ко всем евреям. Все должны покаяться в своих грехах и креститься водой в знак искупления, подготовив себя к Последнему Суду. Своей задачей он считал откликнуться на призыв Исайи: «Приготовьте путь Господу» и провозгласить наступление конца времен и пришествие Мессии, который, согласно Еноху, будет Сыном Человеческим. Согласно Новому Завету, Креститель был родственником Иисуса из Назарета, крестил его и опознал как Сына Человеческого. Вскоре после казни Крестителя Иисус приступил к выполнению собственной миссии. В чем состояла эта миссия и кем считал себя Иисус?Еврейская доктрина Мессии восходит к верованию, что царь Давид был помазан Богом, с тем чтобы он и его потомки правили Израилем до конца времен и осуществляли власть и над другими народами. После падения царства это верование трансформировалось в ожидание чудесного восстановления дома Давида. Сюда же добавлялось данное Исайей описание этого грядущего царя как носителя справедливости, что стало важнейшим элементом верования, так как Исайя был наиболее читаем и почитаем, тем более что его книга несомненно написана лучше всех в Библии. Во II и I веках до н.э. эта инкарнация преемника Давида – носителя справедливости – отлично стыковалась с идеями Книги Даниила, Книги Еноха и других апокалиптических работ относительно конца дней и Четырех Последних Вещей: смерти, суда, ада и небес. Именно на этом сравнительно позднем этапе божественно избранную харизматическую фигуру впервые называют Мессией, или «помазанным [царем]». Это слово было первоначально еврейским, затем – арамейским, после чего было просто транслитерировано в греческий (messias). Собственно же греческое слово, означающее «помазанник», звучит как «christos»; важно, что именно греческий, а не еврейский титул был присвоен Иисусу. Мессианская доктрина с ее сложным и даже противоречивым происхождением посеяла великую смуту в умах евреев. Но большинство их, по-видимому, сочло, что Мессия будет военно-политическим лидером и его приход ознаменует установление вполне земной, физической государственной власти. В Деяниях Апостолов есть важный раздел, где рассказывается, как Гамалиил-старший, внук Хилаля (Гиллеля), возглавлявший некогда синедрион, удержал еврейские власти от наказания ранних христиан, мотивируя это тем, что подлинность их Мессии может быть подтверждена успехом их движения. Он напомнил историю некоего Февды, «выдававшего себя за кого-то»; Февда был убит, «и все, кто следовали за ним, были рассеяны и обратились в ничто». Потом был Иуда Галилеянин («во время переписи»), который также «погиб, и все, которые слушались его, рассыпались». Христиан, говорил он, следует оставить в покое, ибо, если их миссия не имеет благословения свыше, то она «разрушится».Аргументы Гамалиила убедили прочих еврейских старейшин, которые до того считали, что имеют дело с заговором, направленным на свержение правительства. Когда Ирод Великий узнал о рождении Христа-Мессии, его реакция была такой, как будто возникла угроза его династии. Да и любой еврей, услышав, что кто-то выступает с претензией на мессианство, посчитал бы само собой разумеющимся, что у этого человека имеется некая политическая и военная программа. И римское правительство, и еврейский синедрион, и саддукеи, и даже фарисеи считали, что Мессия займется изменением существующей структуры власти, частью которой они являлись. Бедняки Иудеи и Галилеи также сочли бы, что Мессия, призывающий в своих проповедях к изменению основ, имеет в виду не духовные и метафизические категории (или, по крайней мере, не только их), а властные реалии – правительство, налоги, законы. Из имеющихся свидетельств ясно, что Иисус из Назарета не соответствовал ни одному из этих ожиданий. Он не был еврейским националистом. Напротив того, он был евреем-универсалистом. Подобно Крестителю, он находился под влиянием учения пацифистски настроенных ессеев. Но, подобно Крестителю, он верил, что программа покаяния и возрождения должна быть обращена к большинству, как виделось в главе 53 Книги Исайи. Не дело учителя справедливости скрываться в пустыне или пещерах. Его дело – проповедь для всех, причем в духе полнейшей покорности Богу, который может востребовать готовность идти на муки. Человеку, о котором писал Исайя, следовало быть «нежным цветком», «презренным и отверженным», преисполненным печали, которого «ранят наши беззакония и прегрешения»; «угнетенный и опечаленный, он, тем не менее, не протестует вслух». Этот «страдающий слуга» Божий будет «взят из заточения и из судилища», «принесен в жертву словно агнец», погребен вместе со злодеями и «причислен к грешникам». Этот Мессия – не вождь толпы, не демократ, не главарь мятежников и тем более не земной царь или властитель мира. Скорее, это богослов и мученик, учивший людей своим словом и личным примером, своей жизнью и смертью. Если Иисус был богословом, то каково было его богословие и откуда оно произошло? Его истоки – еретический иудаизм и растущая эллинизация Галилеи. Его отец-плотник умер еще до крещения Иисуса, где-то в 28-29 году н.э. В греческом тексте Нового Завета Иосиф носил еврейское имя, однако мать Иисуса там называлась Марией, что есть греческий вариант Мириам. Два брата Иисуса, Иуда и Симон, носили еврейские имена, а два других – нет (еврейский вариант их имен Иаков и Иосиф). Собственно Иисус – греческая форма еврейского имени Иешуа. Семья вела свою родословную от Давида и была, повидимому, вполне конформистской, поскольку, как указано в Новом Завете, проповеди Иисуса вызывали определенную напряженность в семье. Однако после смерти Иисуса родные стали его последователями. Его брат, Иаков, возглавил секту в Иерусалиме. Преемником Иакова, после того как он принял мученическую смерть от саддукеев, стал двоюродный брат Иисуса, Симон. Внуки его брата Иуды возглавили в годы правления Траяна христианскую общину в Галилее. Согласно свидетельству, которым мы располагаем, хотя Иисус и находился под влиянием учения ессеев и, возможно, прожил с ними некоторое время и хотя был лично связан с баптистской сектой, по основным вопросам он примыкал к хакамимам, благочестивым евреям, пошедшим в мир. Он был ближе к фарисеям, чем к какой-либо иной группе. Это утверждение может производить впечатление сомнительного, поскольку Иисус открыто критиковал фарисеев, особенно за их «лицемерие». Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что критика со стороны Иисуса носит совсем не столь суровый характер, как та, что содержится в примыкающих евангелистских текстах; по сути она аналогична критике фарисеев со стороны ессеев и позднейших раввинических мудрецов, которые проводили четкое различие между хакамимами, которых считали своими предшественниками, и «лже-фарисеями», к которым относились как к врагам истинного иудаизма. По-видимому, истина состоит в том, что Иисус представлял быстро растущую прослойку среди благочестивых евреев, куда входили различного рода фарисеи. Цель хакамимского движения состояла в том, чтобы способствовать распространению святости. Как же они собирались этого добиться? Споры группировались в основном вокруг двух вопросов: главенствующее положение и необходимость храма и соблюдения Закона. По первому вопросу Иисус явно был солидарен с теми, кто относился к храму как препятствию на пути широкого распространения святости, поскольку поклонение физическому зданию с его иерархией, привилегиями (большей частью наследственными) и богатством было, по сути дела, формой отрыва от народа, стеной, от него отделявшей. Иисус использовал Храм как форум для своих проповедей; но ведь так же поступали и другие, выступавшие против Храма, в первую очередь Исайя и Иеремия. Идея, что евреи могут обходиться без Храма, не была новой. Напротив, она была чрезвычайно стара; можно даже утверждать, что подлинная религия евреев, существовавшая задолго до строительства Храма, была универсальной и привязывалась к какому-либо месту. Иисус, подобно многим благочестивым евреям, считал средством всеобщего приобщения к святости школы и синагоги. Но он шел дальше большинства из них, считая Храм источником зла и предсказывая его разрушение, а также относился к стоящим во главе Храма и всей системе иудейской администрации и судопроизводства с молчаливым презрением. По второму вопросу касательно того, в какой степени надлежит соблюдать Закон, к первоначальной дискуссии между саддукеями, которые признавали только писаное Пятикнижие, и фарисеями, которые чтили Устный Закон, ко временам Иисуса добавился спор между хакамимами и фарисеями. Одна школа, которую возглавлял Шаммай-старший (ок. 50 г. до н.э. – 30 г. н.э.) занимала жесткую позицию, в особенности по вопросу чистоты и нечестивости; проблема достаточно взрывоопасная, поскольку здесь ставится под вопрос возможность достижения святости обычным, простым человеком. Жесткая позиция школы Шаммая логично вытолкнула впоследствии его последователей из рядов традиционного раввинистского иудаизма, после чего они исчезли, подобно саддукеям. С другой стороны, имелась школа Хилалястаршего, современника Шаммая. Он прибыл из диаспоры, и впоследствии его называли «Хилаль-вавилонец». Он принес с собой более гуманистические и универсалистские принципы интерпретации Торы. С позиций Шаммая, сущность Торы – в ее букве, деталях; если вы не разобрались досконально в подробностях, вся система лишается смысла. С позиций же Хилаля, существо Торы – в ее духе: если вы правильно уловили дух, то детали сами встанут на место. Предания сохранили воспоминания о противоположности между гневом и педантизмом Шаммая и гуманностью и терпимостью Хилаля; при этом лучше всего запомнилось стремление Хилаля сделать так, чтобы служить закону могли равно все евреи и обращенные. Одному язычнику, который сказал, что станет евреем, если ему сумеют объяснить Тору, пока он стоит на одной ноге, Хилаль, как утверждают, ответил: «Не делай своему соседу того, что тебе самому ненавистно – вот тебе и вся Тора. Все остальное – это комментарии, иди и изучай их».Иисус принадлежал к школе Хилаля и, возможно, учился непосредственно у него, поскольку у Хилаля было много учеников. Он любил повторять это высказывание Хилаля, а может быть, и другие, ибо Хилаль был известен своей афористичностью. Разумеется, строго говоря, афоризм Хилаля насчет Торы ложен. Поступать так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобой, – этим Тора не исчерпывается. Этический кодекс – лишь часть Торы. Ее сущность определяется целым рядом содержащихся тем, абсолютных божественных истин, охватывающих широкий спектр видов деятельности, причем многие из них никак не связаны с взаимоотношениями между людьми. Неправда, что «все остальное – комментарии». Если бы было именно так, другим народам, и грекам в том числе, было бы гораздо легче принять Тору. «Все остальное», от обрезания и диеты до правил контакта и чистоты, весьма далеко от просто комментариев; это – древнейшие предписания, которые образовывали высокий барьер между благочестивыми евреями и остальным человечеством. Фактически они препятствовали не только универсализации иудаизма, но и его приемлемости для всех евреев. В своей карьере учителя Иисус трансформировал афоризм Хилаля в морально-богословскую систему; сделав это, он лишил Закон всего, что выходило бы за пределы морали и этики. Это вовсе не означает, что он был как будто небрежен, нетребователен. Как раз наоборот. В некоторых вопросах он был жестче многих мудрецов. Так, например, он категорически не признавал развода, что впоследствие приобрело огромное значение (да и сохраняется сегодня). Но, подобно тому, как Иисус не признавал Храм, когда он становился на пути между Богом и стремлением человека к святости, так он отметал и Закон, если тот затруднял путь к Богу, вместо того чтобы облегчать его. Последовательность, с которой Иисус довел учение Хилаля до его логического завершения, привела его к тому, что он перестал быть ортодоксальным мудрецом, да и вообще евреем-иудаистом. Он создал свою религию, которая была самодостаточна; ее справедливо назвали христианством. В свой этический иудаизм Иисус включал значительную долю эсхатологии, найденной им у Исайи, Даниила и Еноха, а также все, что счел полезным у ессеев и Крестителя, в результате чего он сумел сформировать и представить достаточно четкую перспективу смерти, Суда и загробной жизни. Свою новую теологию он предложил всем, кто находился в пределах досягаемости: благочестивым евреям, ам гаарец, самаритянам, нечестивым, даже язычникам. Однако у него, как и у многих религиозных новаторов, было две доктрины: одна, публичная, для масс; и другая, конфиденциальная, для ближайших последователей. В центре последней находился рассказ о том, что случится с ним лично, в жизни и смерти; именно здесь он объявлял себя Мессией – не просто страстотерпцем, а гораздо более важным лицом. Чем больше мы исследуем учение и деятельность Иисуса, тем более очевидным становится: они наносили столь болезненные удары по иудаизму, что его арест и суд, произведенные еврейскими властями, были неизбежны. Его враждебность по отношению к Храму была неприемлема даже для либеральных фарисеев, которые достаточно серьезно относились к храмовой обрядности. Его отказ от Закона носил основополагающий характер. Марк рассказывает, что, «призвав весь народ», Иисус объявил торжественно: «Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что исходит от него, то оскверняет человека». Тем самым отрицалось какое бы то ни было отношение Закона к процессу спасения и оправдания. Он утверждал, что человек может иметь непосредственную связь с Богом, даже если он беден, невежествен и грешен; и наоборот, отношение Бога к человеку определяется не тем, повинуется ли он Торе, но милость Божья простирается на тех, кто выполняет его повеления, руководствуясь верой в него. Для большинства ученых евреев эта доктрина была ложной, поскольку Иисус отвергал Тору как несущественную и настаивал, что перед Последним Судом для спасения необходимо не повиновение Закону, а вера. Если бы Иисус оставался где-то в провинции, с ним бы ничего не случилось. Однако, прибыв со своими последователями в Иерусалим и открыто проповедуя, он сам напросился на арест и суд, особенно учитывая его отношение к Храму; именно на это делали упор его враги. Лжепророков обычно ссылали в отдаленные районы. Но Иисус своим поведением в суде создал условия для гораздо более серьезного наказания. В главе 17 Второзакония, особенно в стихах 8-12, говорится, что случаи неповиновения священнику (по религиозным вопросам) или судье (по юридическим) подлежат обстоятельному расследованию, после чего обвинительный вердикт выносится большинством голосов; если же обвиняемый отказывается согласиться с решением, его следует предать смерти. У народа, столь связанного логикой и законопослушного, как евреи, положение, именовавшееся «сознательный бунт», считалось принципиально важным для сохранения единства общества. Иисус, несомненно, был достаточно просвещенным человеком; именно поэтому Иуда перед арестом называл его «рабби». Соответственно в глазах синедриона или перед кем он предстал, Иисус выглядел именно «сознательным бунтовщиком»; отказавшись же признать свою вину, он отдался на милость суда и самим фактом своего молчания вынес себе приговор. Не приходится сомневаться, что наибольшую угрозу со стороны доктрины Иисуса чувствовали священнослужители Храма, фарисеи-шаммаиты и саддукеи, а потому и желали предать его смерти в соответствии с приведенным выше положением. Но, с другой стороны, Иисус не мог быть виновен в преступлении, по крайней мере, в соответствии с тем, как впоследствии закон был сформулирован Маймонидом в его иудейском кодексе. Во всяком случае, было не ясно, вправе ли евреи выносить смертный приговор. Чтобы разрешить эти сомнения, Иисуса как государственного преступника направили к римскому прокуратору Пилату. Это обвинение нельзя было ничем подкрепить, кроме общего утверждения, что до сих пор все, кто провозглашал себя мессией, рано или поздно организовывали восстание; обычно, если они становились слишком беспокойными, их сдавали римским властям. Пилату не хотелось выносить приговор, но он все же сделал это – по причинам политическим. В результате Христа не побили камнями, как следовало по еврейским законам, а распяли по-римски. Обстоятельства проведения суда или судов над Иисусом в том виде, как они описаны в Новом Завете, выглядят не слишком законными. Мы, однако, располагаем весьма ограниченной информацией о судебных процессах того времени; не исключено, что они все были такими. Важны даже не столько обстоятельства гибели Иисуса, сколько тот факт, что все большее и большее количество людей упорно верили в его воскрешение. Тем самым возрастало значение не только его моральноэтических проповедей, но и само его утверждение, что он является мучеником Божьим, и вообще его специфической эсхатологии. Ближайшие последователи Иисуса расценили его смерть и воскресение как свидетельство «нового завета» и подтверждение планов Господа, то есть как основу, на которую может опираться индивидуальное соглашение каждого непосредственно с Богом. Но все, что они могли делать в подтверждение этой линии, это повторять высказывания Христа и пересказывать историю его жизни. Настоящая евангелическая деятельность началась с Павла Тарсийского, киликийского еврея из диаспоры, семья которого происходила из Галилеи; он вернулся в Палестину и учился у Гамалиила-старшего. Получив фарисейское обучение, он понимал богословие Иисуса и начал толковать его, будучи убежден, что воскресение является подлинным фактом, так же, как и претензии Иисуса на то, что он – Христос. Часто утверждают, что Павел «изобрел» христианство, перенеся этическую часть учения Христа в новую теологию, впитавшую интеллектуальные концепции эллинской диаспоры. То, как он отделял «плоть» от «духа», сравнивали с филоновской анатомией тела и души. Утверждают также, что под «Христом» Павел имел в виду что-то вроде «логоса» Филона. Однако Филон имел дело с абстракциями; для Павла же Христос был реальностью. Говоря о теле и душе, Филон говорил о внутренней борьбе в человеческой натуре. Павел же, говоря о духе и плоти, обращался к внешнему миру, где человек есть плоть, а дух – Бог или Христос. Правда, по-видимому, состоит в том, что корни и Иисуса и Павла – в палестинском иудаизме. Ни тот ни другой не заимствовали концепции у эллинской диаспоры. Оба проповедовали новую теологию, причем практически одну и ту же. Иисус пророчествовал новый завет, отдавая свою кровь за людей, да и самим фактом воскресения. Павел же учил, что пророчество уже сбылось, а Христос нашел свое воплощение в Иисусе, и потому Новый Завет уже существует и открыт для тех, кто в него уверует. Ни Иисус ни Павел не отрицали моральной или этической ценности Закона. Они просто отделяли его сущность от его же исторического контекста, который оба считали устаревшим. Грубейшим упрощением является утверждение, что Павел проповедовал спасение милостью в противоположность спасению трудом (то есть соблюдением Закона). Именно Павел говорил, что хороший труд есть условие сохранения верности Новому Завету, но условие недостаточное, ибо спасение достигается милостью Божьей. И Иисус и Павел были истинными евреями в том смысле, что видели религию как историческую последовательность событий. Они перестали быть евреями, когда прибавили к этому ряду новое событие. Как говорил Павел, когда Христос воплотился в Иисуса, основы Торы был сведен к нулю. Некогда первоначальное еврейское соглашение было средством приобщения к Господней милости. Теперь этого нет, учил Павел. Планы Господни изменились. Механизм спасения теперь – в Новом Завете, вере в Христа. Договорные обещания Аврааму имели отношение не столько к его нынешним потомкам, сколько к христианам: «Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники». Иисус бросил вызов, а Павел подчеркнуто отрицал лишь иудаистские основы процесса спасения: выбор, договор, Закон. Они уже неработоспособны, вытеснены, с ними покончено. Итог сложного теологического процесса можно подвести такими словами: Иисус изобрел христианство, Павел его проповедовал. Таким образом, Христос и христиане заимствовали у иудаизма его универсалистский характер и наследие. Иисус Христос стремился сам выполнить божественное предназначение: «Да благословленны будут через тебя все семьи земли». Павел принес этот завет в самую глубину еврейской диаспоры, а также и в граничащие с ней общины неевреев. Он не только воспринял логику палестинского универсализма Иисуса и преобразовал его в некий более общий универсализм, но и отрицал существование старых категорий. Были отброшены понятия «старого человека с его делами», былого выбора и Закона; на сцене появились Новый Завет, его новый избранник, «новый человек», созданный по образу Божию, и только. Основанием для избрания становится исключительно вера и милость Божья, «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос».В известном смысле это соответствовало универсалистской программе реформаторов эллинистического толка времен селевкидов. Но в то время, как Менелай и его интеллектуальные союзники затевали универсализацию сверху, в союзе с властью и богатством, армиями и сборщиками налогов и тем самым неизбежно отдавали большинство, и в первую очередь бедняков, в руки ригористов Торы, Иисус и Павел проводили универсализацию снизу. Иисус был образованным евреем, который говорил, что обучение не является необходимым, который считал сущностью Закона не букву его, но дух и тем самым протягивал руку неученым, невежественным, презираемым ам-гаарец, делая их своей паствой. Павел донес послание до тех, кто и вовсе был за пределами Закона. И он в отличие от реформаторов-эллинизаторов был способен извлечь на поверхность из глубин иудаизма, древней религии Яхве, эмоциональную силу, которая была почти квинтэссенцией веры священного договора – идеи, что Господь свергнет существующий в мире порядок вещей, сделает бедняков богатыми, а слабых – сильными, отдавая предпочтение невинным перед мудрыми и поднимая униженных и скромных. Никто из евреев, и Иисус в том числе, не развивал эту тему так настойчиво, как Павел. И религия, которую он проповедовал, была не только универсалистской, но и революционной, имея в виду революцию духовную и ненасильственную. Число людей, которые ждали этой проповеди и были готовы к ее восприятию, было огромно. Чего стоила одна лишь диаспора, по которой странствовали Павел и другие миссионеры! Как отмечал римский географ Страбон, евреи представляли в населенном мире огромную силу. Только в Египте их было около миллиона. В Александрии, которая была, пожалуй, самым крупным городом мира после Рима, они составляли большинство в двух районах из пяти. Они были весьма многочисленны в Кирепанке и Беренике, в Пергаме, Милете, Сарде, в фригийской Апамее, на Кипре, в Антиохии, Дамаске и Эфесе, а также по обоим берегам Черного моря. Они прожили в Риме 200 лет и образовали там значительную колонию; из Рима они распространились по всем городам Италии, а затем в Галлию, Испанию и через море в СевероЗападную Африку. Многие из евреев диаспоры были благочестивы донельзя и склонны догматически соблюдать все указания Торы. Других же можно было убедить, что существо их веры не пострадает и даже укрепится, если отказаться от обрезания и множества древних законов Моисея, которые так затрудняли жизнь в современном обществе. В еще большей степени к обращению были готовы многочисленные неевреи, которые жили рядом с еврейскими общинами, но до сих пор были отделены от них неприемлемостью тех правил, о которых теперь христиане говорили, что они необязательны. Все это постепенно ускоряло поначалу медленное распространение новой религии. Наступало время этического монотеизма. Его идея принадлежала евреям; однако христиане понесли ее в широкий мир, отняв у евреев их право первородства. Расхождение христианства и иудаизма было процессом постепенным. В какой-то степени оно определялось действиями самих евреев. Консолидация иудаизма вокруг жесткого претворения в жизнь законов Моисея в результате крушения программы реформ Маккавеев была существенным моментом в появлении и подъеме христианства среди евреев. В равной степени и сползание еврейского ригоризма к насилию, и лобовое столкновение с греко-римским миром, которое с неизбежностью произошло в 66-70 гг. н.э., окончательно отделили христианскую ветвь иудаизма от еврейского ствола. Первые последователи Иисуса Христа в Иерусалиме несомненно считали себя евреями. Даже Стефан, наибольший экстремист из них, не шел дальше воскрешения некоторых интеллектуальных принципов старой программы реформ. В своей длинной защитительной речи перед синедрионом он вторил реформаторам, по мнению которых Бог не может быть сосредоточен в Храме: «Но Всевышний не в рукотворных храмах живет, как говорит пророк, Небо престол Мой, и земля подножие ног Моих; какой дом созиждете Мне, говорит Господь, или какое место для покоя Моего? Не Моя ли рука сотворила все сие?» Уже в следующих строках он называет своих обвинителей «людьми с необрезанным сердцем и ушами», то есть, плохими евреями; его выпады и его казнь через побивание камнями вписывались в рамки иудаизма. Из 15 главы Деяний Апостолов ясно следует, что во время ранней миссии Павла в число иерусалимских христиан входило много фарисеев, которые твердо стояли на том, что обращенные язычники подлежат обрезанию, и Павлу стоило больших трудов добиться исключения для своей паствы. В Иудее еврейские последователи Христа, как они несомненно называли себя, продолжали подвергаться обрезанию и соблюдать многие положения законов Моисея вплоть до катастрофы 66-70 гг. Однако великие восстания евреев против правления римлян следует рассматривать не просто как восстания колонизируемого народа, подстрекаемого религиозным национализмом, а как национальный и культурный конфликт между евреями и греками. Ксенофобия и антиэллинизм, которые были так характерны для еврейской литературы начиная со второго века до н.э., получили достойный ответ. По форме не следовало бы говорить о каком-то антисемитизме в древности, поскольку сам термин появился только в 1879 г. Однако по сути антисемитизм, конечно, существовал и ранее, и значение его постепенно нарастало. С глубокой древности «дети Авраама» считались (и считали себя сами) «чужаками и пришельцами». Таких групп было множество, и хабири, включавшие израильтян, были только одной из них, и все они были непопулярны. Однако особая враждебность по отношению к евреям, которая стала возникать во второй половине первого тысячелетия до н.э., явилась результатом еврейского монотеизма и его социальных последствий. Евреи не могли признавать (да и не признавали) существования иных богов или проявлять к ним уважение. Даже в 500 г. до н.э. еврейская вера была очень старой и сохраняла древние обряды и запреты, которые были уже отвергнуты везде, но которые евреи под влиянием своего все более жесткого руководства соблюдали свято. Обрезание выделяло их из всех; греко-римский мир считал этот обряд варварским и противным. Но, по крайней мере, обрезание не препятствовало социальным контактам. Зато древнееврейские понятия о чистоте и диете препятствовали, и этот фактор, пожалуй, больше других вызывал враждебность по отношению к еврейским общинам. Их «чужеродность» лежала в древности в основе возникновения антисемитизма: евреи были не просто иммигрантами, они держались особняком. Гепатий из Абдеры, писавший в конце IV века до н.э., за 150 лет до конфликта с селевкидами, который во многих отношениях одобрял евреев и иудаизм, тем не менее, критиковал их ненормальный образ жизни, который он называл «негостеприимным и антигуманным». В то время как греческие идеи насчет единства человечества распространялись все шире, стремление евреев рассматривать неевреев как нечистых в ритуальном отношении и запрещать браки с ними стало осуждаться как бесчеловечное, и все чаще стал использоваться термин «мизантропическое». Стоит отметить, что в Вавилоне, куда не проникали греческие идеи, обособленность большой еврейской общины не осуждалась, и, по словам Иосифа Флавия, антиеврейских настроений там не существовало. Греки видели свою ойкумену, цивилизованную вселенную (в противоположность окружающему ее хаосу), где доминировали их идеи, как многорасовое, многонациональное общество, а тех, кто отказывался принимать его, считали врагами человека. В своих нападках на иудаизм Моисея Антиох Епифаний объявлял еврейские законы «враждебными человечеству» и приносил свинью в жертву на еврейских священных книгах. В 133 г. до н.э. правителю из селевкидов Антиоху Сидетскому его советники рекомендовали разрушить Иерусалим и истребить еврейскую нацию, поскольку это был единственный народ на земле, который отказывался от общения с остальным человечеством. Значительная часть антисемитских настроений, нашедших отражение в литературе, была ответом на агрессивное впечатление, которое производило представление евреями своей религиозной истории. В III веке до н.э. говоривший по-гречески египетский жрец Мането написал историю своей страны, несколько отрывков из которой уцелели в составе «Иудейских древностей» Иосифа Флавия. В этих отрывках содержится критика того, как евреи излагали историю Исхода. И он и другие египетские интеллектуалы находили этот подход глубоко оскорбительным и реагировали на него соответствующим образом. Он представил Исход не как чудесное спасение, а как изгнание колонии прокаженных и других источников заразы. У Мането находит отражение греческая оценка евреев как мизантропов, когда он обвиняет Моисея (изображенного им под именем Осарсифа, египетского жреца-ренегата) в требовании, чтобы евреи «не вступали в связи с кем бы то ни было, кроме членов своего сообщества». В то же время очевидно, что египетский антисемитизм предшествовал завоеванию Египта греками. Со времен Мането мы можем наблюдать появление и развитие антисемитских клеветнических обвинений. Их повторяли, приукрашивая, различные греческие писатели, когда утверждали, что законы Моисея специально запрещали евреям демонстрацию доброй воли по отношению к другим народам, но особенно – к грекам. Масштаб критики в адрес евреев резко возрос с возникновением Хасмонейского царства и его политикой религиозного угнетения городов греков-язычников. Снова была пущена в ход египетская клевета и пошли разговоры, что евреи не имеют никаких прав на Палестину, поскольку всегда были бездомными бродягами, а их временное пребывание в Иудее – просто эпизод. В ответ евреи настаивали, что земля Израиля – Божий дар евреям; глава 12 апокрифической Мудрости Соломона, написанной в I веке до н.э., клеймит аборигенов этой земли как детоубийц и людоедов, виновных в невероятных прегрешениях, как «расу, проклятую с самого начала».Как и в новейшие времена, о евреях фабриковались басни, которые затем бесконечно повторялись. Так, утверждение, что евреи поклоняются ослам, а в Храме у них красуется ослиная голова, восходит ко II в. до н.э. Им пользовался Аполлоний Молон (первый, кто написал антиеврейский памфлет); позднее оно фигурировало у Посидония, Демокрита, Апиона, Плутарха и Тацита, причем последний повторял его, хотя прекрасно знал, что евреи никогда не поклонялись каким-либо изображениям. Другая выдумка состояла в том, что евреи якобы занимаются в своем Храме тайными человеческими жертвоприношениями и именно поэтому никого туда не пускают. Они избегают свинины потому, что к ним легче, чем к другим, прилипает проказа – эхо грязной выдумки Мането. Более того, как и в новую эпоху, антисемитизм подпитывался не только вульгарными слухами, но и сознательной пропагандистской работой интеллектуалов. Нет сомнения, что в I в. н.э. антиеврейские настроения, которые неуклонно нарастали, были в значительной степени работой писателей, по большей части – греков. Римляне, бывшие некогда союзниками евреев, первоначально даровали еврейским общинам в крупных городах определенные привилегии – например, право не работать по субботам. Но с образованием империи и формированием культа императора взаимоотношения римлян и евреев стали быстро портиться. Отказ евреев соблюдать формальности государственных почестей был воспринят не просто как свидетельство еврейской непочтительности и претензий на исключительность, в чем всегда их обвиняли греки, но и как активное неподчинение. Враждебность официального Рима охотно подстегивали греческие интеллектуалы. Центром антисемитской пропаганды стала Александрия, где еврейская община была особенно велика, а греко-еврейские отношения – особенно напряженными. Одним из главных возмутителей был Лизимах, возглавлявший Александрийскую библиотеку. После происшедших там беспорядков император Клавдий, подтвердив права евреев, предупредил их публично о необходимости быть более терпимыми по отношению к другим религиям. Сохранился папирус с его эдиктом, обращенным к Александрии. В нем он предупреждает еврейскую общину, что, если они будут проявлять нетерпимость, он будет относиться к ним как к народу, «который сеет в мире чуму» – еще один отголосок Мането. Греческие интеллигентные антисемиты не только распространяли обвинения, подобно Апиону, но и систематически формировали отношение к своим правителям. Император Нерон не проявлял к евреям личной враждебности; одно талмудическое предание утверждает даже, что он был прозелитом. В то же время его греческий наставник Херемон был известным антисемитом. После смерти Нерона отношения между евреями и Римом неуклонно портились; на некоторое время этот процесс затормозился в период правления в Иудее его внука. Взрыв вполне мог произойти при Калигуле (37-41 гг.), который пытался усилить режим поклонения императору, и если бы не его безжалостное убийство… Одним из фактом был, безусловно, подъем еврейского апокалиптического национализма; Тацит так объяснял ситуацию: «Большинство евреев были убеждены, что согласно старинным священным рукописям придет время, когда Восток обретет свою мощь, а те, кто придет из Иудеи, овладеют миром». Однако не менее важную роль играл рост греко-еврейской взаимной ненависти. Эллинизированные язычники были элитой Палестины. Именно из их среды, а не из евреев происходили богачи и торговцы. Из них формировалась местная администрация и сборщики налогов. Большинство солдат в римских гарнизонах были язычниками из эллинизированных городов типа Цезарии и самарийской Себастии. Подобно александрийским грекам, палестинские эллины были известны своим антисемитизмом: Калигулу на его антиеврейские мероприятия подвигли грекоязычные обитатели Явны и Ашкелона. Как это ни глупо, но Рим вечно настаивал на том, чтобы прокураторов Иудеи отбирали из грекоговорящих языческих районов; последним и, пожалуй, наиболее бесчувственным из них был Гессий Флор, происходивший из греческой Малой Азии. Рим управлял Палестиной в I в н.э. неуклюже и неэффективно, а налеты на казну Храма в связи с якобы безнаказанно неуплаченными налогами вызывали яростное возмущение. Кругом разбойничали многочисленные шайки, которые численно росли в результате неэффективной политики властей и всеобщего недовольства. Многие крестьяне безнадежно погрязли в долгах. В городах со смешанным греко-еврейским населением в атмосфере росло напряжение. Восстание 66 года началось не в Иерусалиме, а в Цезарии из-за судебного спора между греками и евреями, который выиграли греки. Свою победу они отпраздновали погромом в еврейском квартале, причем римский грекоязычный гарнизон не предпринял абсолютно ничего. Известие об этом вызвало негодование в Иерусалиме, которое усугубилось тем, что Флор решил воспользоваться этим моментом для изъятия денег из храмовой казны. Начались столкновения, римские войска стали грабить Верхний Город; священнослужители Храма отложили жертвоприношения в честь народа и императора Рима, а между умеренными и воинствующими евреями начались яростные споры. Иерусалим наводнили обозленные и жаждущие отмщения евреи-беженцы из других городов, где греческое население врывалось в еврейские кварталы, поджигая дома. Это привело к тому, что перевесили экстремистские настроения, а римский гарнизон был атакован и истреблен. Таким образом, Великий Мятеж можно считать гражданской и национальной войной между греками и евреями. В то же время он был и гражданской войной между евреями, поскольку – как во времена Маккавеев – в представлении низов эллинизированные высшие слои евреев ассоциировались с прегрешениями греков. Захватив Иерусалим, радикальные националисты набросились на богачей. Одной из первых акций было сжигание архивов Храма с целью уничтожить все записи о задолженностях. Великий Мятеж 66 г. н.э. и осада Иерусалима – это один из самых важных и трагических событий в еврейской истории. К сожалению, о них сохранилось мало записей. Раввинистские записи в основном состоят из различных эпизодов, находящихся вне связи с историческим контекстом или вообще являющихся плодом фантазии. Существует очень мало эпиграфических и археологических свидетельств. Практически единственным нашим авторитетным источником по поводу этой войны является Иосиф Флавий, да и тот достаточно тенденциозен, противоречив и не слишком надежен. В общем и целом картина событий выглядит следующим образом. После истребления иерусалимского гарнизона римский легат в Сирии, Цестий Галл, собрал в Акре значительные силы и двинулся на город. Достигнув пригородов, его войско было деморализовано силой еврейского сопротивления, и Цестий Галл приказал отступить. Отступление превратилось в разгром. После этого Рим бросил в дело огромные силы (легионы V, X, XII и XV), сконцентрированные в Иудее, которые возглавил один из самых опытных полководцев империи Тит Флавий Веспасиан. Он на некоторое время оставил Иерусалим в покое, очистил побережье, обезопасил свои коммуникации, подавил сопротивление большинства крепостей, которые еще удерживали евреи, и усмирил сельскую местность. В 69 г. н.э. Веспасиан был провозглашен императором и в конце года отбыл в Рим, оставив своего старшего сына, 29-летнего Тита, проводить завершающую часть кампании, а именно осаду и взятие Иерусалима, которая продлилась с апреля по сентябрь 70 г. Иосиф Флавий играл видную роль в этих событиях и оставил два их описания. Его «Иудейская война», где подробно описаны 66-70 гг., а также история евреев в Палестине, начиная с Маккавеев, была в основном написана в то время, когда унаследовавший дела Веспасиана Тит был еще жив. Затем примерно через двадцать лет Иосиф Флавий закончил свои «Еврейские древности», охватывающие всю историю начиная с сотворения (в основном на материале Библии) по 66 г., причем в качестве приложения в книгу включена его автобиографическая «Вита». Между «Войной» и «Витой» имеется много расхождений. Вообще большинство историков древности были тенденциозны. В случае с Иосифом Флавием беда еще и в том, что руководившие им мотивы менялись в промежутке между написанием двух книг. В своей «Вите» он отвечал на обвинения в свой адрес со стороны еврейского автора Юста Тиберийского. Но главной причиной того, что он сменил свои убеждения, было то, что он сам являл собой типичный пример эволюции еврея, достаточно распространенной в течение ряда веков: умный еврейский мальчик, приверженец современных взглядов во всей их сложности, в пожилом возрасте возвращается к своим еврейским корням. Так и Иосиф Флавий начал свою писательскую карьеру апологетом Рима, а под конец почти стал еврейским националистом. В результате, как отмечает один из современных исследователей Иосифа Флавия, очень легко утратить доверие к его свидетельствам, но почти невозможно найти им правдивую замену. Какой в таком случае свет бросает он на эту трагическую главу в еврейской истории? Основное впечатление состоит в том, что евреи в эти дни были разделены на большое количество непримиримых групп. Первоначальное истребление гарнизона было делом рук незначительного меньшинства. Только после того, как Цестий Галл был отброшен, а его войска разгромлены, аристократы решили сформировать войска, но даже в этот момент у них не было четкой мотивации. Они, по-видимому, стремились остаться у власти и ждать развития событий. В это время чеканилась бронзовая монета: шекели, полушекели и разменная мелочь. Иосифа, который был священнослужителем высокого ранга и состоял при доме аристократа Элеазара бен Анания, послали в Галилею вместе с двумя другими священниками, чтобы подготовить население к вооруженному конфликту. Он обнаружил, что большинство населения отрицательно относится к войне. Крестьяне ненавидели разбойников (и в том числе еврейских ультранационалистов), да и города тоже. Им не особенно нравились и римляне, но воевать с ними они не рвались. Из городов Сефор был проримским, Тиберий разделен, а Габара предпочитала Иоанна Гискальского, одного из вождей восстания. Иосиф говорит, что он пытался объединить усилия городов, крестьян и разбойников, но ему это не удалось; крестьяне не желали подниматься, а будучи призванными, быстро дезертировали. Тогда он отступил в Иотапату, старую крепость Ирода, и затем, посопротивлявшись для виду, сдался Веспасиану. Впоследствии он служил римлянам: сначала как переводчик при осаде Иерусалима, а затем как пропагандист. Он занял ту же позицию, что и Иеремия при первом падении Иерусалима: на все Божья воля, римляне – ее орудия, а если так, то бороться с ними не только глупо, но и богопротивно. Иосиф Флавий, по-видимому, правильно оценивал эту продолжительную, дикую и разрушительную войну как результат деятельности злобного меньшинства с обеих сторон. Позднее он осознал силу требований евреями религиозных и политических прав, приобрел некоторое уважение к Маккавеям, а также способность гордиться еврейской «особостью». В то же время сохраняет свое значение его первоначальное утверждение, что сопротивление Иерусалима было неосознанным. В распоряжении Тита находилось 60 000 человек и новейшее осадное вооружение. Он мог спокойно ждать, пока голод и разобщенность сделают свое дело. У защитников было около 25 000 бойцов, разделенных на группы: зилоты под командованием Элеазара бен Симона удерживали Антонию и Храм; экстремист Симеон бен Гиора и его сикарии обороняли верхний город; кроме того, были еще идумеи и другие партизаны под началом Иоанна Гискальского. Множество горожан и беженцев оказались беспомощными пленниками этих вояк. Иосиф описывает ужасные подробности последних этапов осады. Римлянам приходилось продвигаться с боем. Они штурмовали Антонию, затем взяли Храм, который был сожжен, и наконец через месяц – цитадель Ирода. Жителей частью продали в рабство, частью истребили, а оставшимся даровали жизнь, позволив умереть на аренах Цезарии, Антиохии и Рима. Симеона бен Гиору взяли в плен живьем, привезли в Рим для участия в триумфальной процедуре Тита, после чего казнили в Форуме. Там до сих пор стоит триумфальная арка Тита, на камнях которой высечено изображение меноры захваченного им Храма. Тит сохранил также (в своем дворце) занавес, скрывавший ранее Святую Святых, а также копию рукописей – жаль, не уцелевшую!После падения Иерусалима сохранилось три центра еврейского сопротивления: Иродиум, который вскоре был взят; Махирус, взятый в 72 г. н.э.; и Масада, внушительного вида 400-метровая скала на краю Иудейской пустыни, которую Ирод в 37-31 гг. до н.э. превратил в мощную крепость. К ней можно было приблизиться, по выражению Иосифа Флавия, лишь по «змеиной тропе». Евреи захватили ее в 66 г. благодаря «стратагеме», героем которой был Менахем, сын основателя движения зилотов, казненного революционера Иуды Галилейского. Но затем сам Менахем был убит в очередной сваре за власть в Иерусалиме, а командование Масадой перешло к его племяннику Елизару. Когда в конце концов ее захватил римский полководец Флавий Сильва в конце 72 г., в крепости было 960 повстанцев и беженцев, мужчин, женщин и детей. В 1963-65 гг. Игал Ядин произвел подробные и тщательные раскопки крепости вместе с большой группой археологов и тысячами добровольных помощников со всего мира. При этом были выяснены подробности осады. В распоряжении Сильвы был весь Десятый легион, плюс вспомогательные подразделения и несчетное количество пленных евреев в качестве рабочей силы. Штурм крепости был, в сущности, проблемой военно-технического характера, решать которую римляне были большие мастера. Падение крепости было неизбежно, и, когда это стало очевидным, Елизар вынудил или убедил оставшихся защитников совершить акт массового самоубийства. Иосиф Флавий приводит текст, претендующий на то, чтобы быть последней речью Елизара. Две женщины с пятью детьми уцелели, спрятавшись в пещере. Немыми свидетелями осады являются найденные при раскопках обрывки одежды, сандалии, кости и целые скелеты, корзины, личные вещи, целые склады, оставленные нетронутыми, чтобы показать римлянам, что массовое самоубийство не было вызвано голодом, монеты националистов, доспехи, стрелы… Они гораздо красноречивее говорят об отчаянном мужестве защитников, чем развернутые описания Иосифа Флавия. Среди найденных черепков некоторые, похоже, использовались последними десятью уцелевшими для того, чтобы определить по жребию, кто из них должен убить остальных девятерых, а затем себя. Судя по обильному свидетельству в виде находок в синагоге форта, и в частности не полностью сохранившихся четырнадцати свитков библейской, сектантской и апокрифической литературы, гарнизон крепости состоял из богобоязненных и готовых к бою людей, находившихся под сильным влиянием еврейской литературы. В результате осады Иерусалим оказался в руинах, Храм был разрушен, крепостные стены превратились в щебень. Однако скорбный опыт этих семи кровавых лет не привел к окончанию греко-еврейской вражды и не уменьшил готовности благочестивых евреев, молодых и старых, защищать силой свою веру, сколь безнадежны ни были бы эти попытки. Антисемитские настроения продолжали распространяться. Сам факт падения Иерусалима использовался как свидетельство того, что Бог ненавидит евреев. Как утверждал в своей книге «Vita Apolloni» Филострат, когда Елена Иудейская собиралась увенчать Тита победным венком после взятия города, тот отказался, ссылаясь на то, что, мол, невелика заслуга победить народ, от которого отвернулся их собственный Бог. Это звучит весьма неправдоподобно в устах профессионального полководца, который выиграл нелегкую войну у решительно сопротивлявшегося народа. Но зато это вполне типичное утверждение для антисемитской пропаганды, которая распространилась повсеместно. Критика со стороны Горация и Марсия была приглушена, зато Тацит свел воедино всю греческую грязь. Начиная с 100 г. евреев стали с новой силой осуждать за разрушительную деятельность и идеи; эхо от этого обвинения будет с тех пор звучать вечно. Столь же постоянными стали проблемы в городах диаспоры, особенно в 115—117 гг. Последние еврейские бунты были инициированы волной враждебности к евреям со стороны властей во время правления императора Адриана на Востоке в 128—132 гг. Он первоначально даже симпатизировал иудаизму, но постепенно его отношение стало враждебным, возможно, под влиянием кружка Тацита. Он стал вообще отрицательно относиться к восточным религиям. К обрезанию относился с отвращением, приравнивая его к кастрации, запрещенной под страхом смерти формы причинения себе увечья. На Востоке Адриан проводил панэллинистическую политику; среди его проектов была постройка на развалинах Иерусалима нового, языческого полиса с посвященным Юпитеру римским храмом на Храмовой горе. Римский историк Дио Кассий, труды которого – главный источник по этой эпохе, говорит, что во время пребывания Адриана на Востоке, евреи не смели поднять головы, хотя в секретном порядке вооружались и строили замаскированные фортификационные сооружения. В этом регионе были расквартированы два легиона. Но стоило Адриану отбыть, как евреи Иудеи восстали и, как говорит Дио, «к ним присоединились евреи всего мира, что создало для римлян множество явных и скрытых проблем, причем на помощь евреям пришло и много язычников». Восстание длилось четыре года. Римляне, по словам Дио, понесли тяжелые потери. В Палестину пришлось стягивать легионы со всей империи, включая Британию и придунайские земли, так что в конце концов евреи оказались лицом к лицу с двенадцатью легионами. Римляне, как всегда, действовали медленно, методично и наверняка, разделяя и изолируя силы восставших, понуждая голодом окруженных к сдаче, а затем подавляя постепенно остающиеся центры сопротивления. Некоторое время евреи удерживали Иерусалим, но без стен защищать его было невозможно. Они удерживали и ряд других крепостей, например Иродиум, где впоследствии были откопаны подземные ходы. Их штаб-квартира, по-видимому, находилась в городе Бетар среди Иудейских холмов к юго-западу от столицы; этот последний оплот сопротивления пал к ногам римлян в 135 г. Размах и первоначальный успех восстания определялись тем фактом, что в этот раз евреи, или, по крайней мере, их воинственная часть, были едины и находились под руководством сильной личности. Симон бар Кохба (или Кошива) – одна из самых загадочных фигур в еврейской истории; даже вокруг его имени велись интенсивные, но безрезультатные научные дискуссии. Наиболее предприимчивые еврейские повстанцы, вроде Иуды Галилейского, называли себя мессиями, чтобы привлечь широкую поддержку; в этом главная причина того, что римляне пожелали распять Иисуса Христа. Согласно епископу Эйсебию, враждебно настроенному христианину, у Симона были мессианские замашки; его имя Кохба, или звезда, связано с пророчеством в Книге Чисел: «Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых». Раввинистский источник утверждает, что он был признан в качестве Мессии крупнейшим ученым богословом своего времени рабби Акивой бен Иосифом (ок. 50-135 гг. н.э.). Акива – интересное социальное явление; он происходил из беднейшей прослойки, ам-гаарец, традиционно неграмотной, и долгое время (по его собственным словам) ненавидел учение и работал пастухом. Став образованным, он сохранил любовь к беднякам и, возможно, поэтому примкнул к восстанию; впрочем, последний факт оспаривался. Однако другие рабби за ним не последовали. Согласно Иерусалимскому Талмуду, Акива сказал о Симоне: «Это – царь Мессия», а рабби Иоханан бен Торта ответил: «О Акива, между твоими костями прорастет трава, прежде чем явится сын Давида».Сам Симон называл себя не звездой, а Кошивой. На монетах, которые он чеканил, нет слова «Мессия»; там он называется «Симон – князь Израиля». Его главным духовным наставником был не Акива, а его дядя, Элеазар Модинский, чье имя также фигурирует на некоторых монетах. Однако на последних этапах восстания эти двое поссорились, и Элеазар был убит своим племянником. По дошедшим до нас обрывочным сведениям, Симон почти не получал поддержки со стороны образованных евреев, а под конец растерял и ту, что имел. В 1952-65 гг. археологи, работая в Иудейской пустыне, находили предметы, связанные с восстанием, в различных местах, особенно в так называемой Пещере Грамот. Многие из этих документов, написанных на еврейском, арамейском и греческом языках, имеют его подпись. Данные раскопок показывают, что повстанцы были ортодоксальными евреями, которые стремились даже в самых неблагоприятных условиях соблюдать законы Моисея – например, те, что связаны с субботой и праздниками. Однако нет свидетельств того, что Симон считал себя Мессией, помазанником или в какой-либо форме духовным вождем. Судя по его грамотам, он правил обширной территорией, и волновали его такие вопросы, как аренда крестьянских хозяйств, поставки сельскохозяйственной продукции, мобилизация людских и продовольственных ресурсов на военные нужды. Он был именно светским правителем, княземнаши, как он называл себя в письмах, жестким, практичным, несгибаемым и безжалостным: «Призываю Небо в свидетели,…я тебя закую в цепи»; «если не сделаешь, будешь наказан»; «Ты хорошо живешь, проедая и пропивая собственность нашего дома – Израиля, и ничуть не заботишься о своих братьях». Позднейшие раввинистические легенды о «Сыне Звезды» не имеют, по-видимому, под собой основания. Симон был скорее прообразом современного сиониста: лишенный романтики профессионал, человек, который жил и умер как партизан и националист. Симон был убит в Бетаре. Акиву взяли в плен и замучили до смерти, отрывая мясо кусками от тела «железными гребнями». По словам Дио, из повстанцев «спаслись очень немногие». Месть римлян внушала ужас. Были полностью разрушены 50 крепостей, где повстанцы оказывали сопротивление, а также 985 городов, деревень и сельскохозяйственных поселений. Дио утверждает, что 580 000 евреев погибли в боях «и несчетное количество пали от голода, огня и меча. Почти вся земля Иудеи вымерла». В конце IV века Св. Иероним сообщал из Вифлеема, что, согласно преданию, после поражения на рынке рабов появилось столько евреев, что они стали стоить дешевле лошадей. Адриан неустанно претворял в жизнь свой план преобразования Иерусалима в греческий полис. Чтобы выровнять строительные площадки, использовались развалины старого города. Кое-где их разгребали, чтобы добраться до коренных пород, из которых можно было бы вырубить камни для постройки общественных зданий. Новостройки размещались в основном на территории нынешнего Старого Города. Главная дорога с севера входила в город через современные Дамасские Ворота. Главные восточные ворота впоследствии стали именоваться Воротами Святого Стефана и были перекрыты триумфальной аркой, чьи обломки сохранились. Построенный им город был назван «Элия Капитолина». Он был заселен грекоязычными жителями, а евреям запрещалось там появляться под страхом смерти. Впрочем, вряд ли этот запрет соблюдался очень строго; в середине IV века при язычнике-рецидивисте императоре Юлиане он был вообще отменен. Во всяком случае, евреи ухитрялись посещать ту часть развалин, которая теперь именуется Стеной Плача, в годовщину разрушения города. Иероним в своем Комментарии к Зефании, дает описание, одновременно трогательное и жестокое:«В день разрушения Иерусалима вы можете увидеть скорбящих людей, идущих с визитом, дряхлых стариков и старушек в лохмотьях, тела и одежды их как бы свидетельствуют о гневе Господнем. Собирается толпа жалких существ, которые под сенью распятия и воскресения Господня и Его стяга с крестом, развевающегося на Горе Маслин, оплакивают развалины своего Храма. И не достойны они печали».Эти две катастрофы, 70 и 135 годов, по сути, покончили с древней историей еврейского государства, что имело два непосредственных последствия большого исторического значения. Первое – полное разделение иудаизма и христианства. Павел, писавший в течение десяти лет около 50 года, категорически отвергал Закон Моисея как механизм оправдания и спасения, и это прекрасно (как мы уже видели) согласовывалось с учением Иисуса. На встрече с еврейско-христианскими вождями в Иерусалиме он добился для обращенных им язычников исключения из общееврейских религиозных требований. Однако ничто из сказанного выше не свидетельствовало о том, что евреи и христиане считали свои верования взаимоисключающими, а своих сторонников – врагами. Евангелие от Луки, написанное, возможно, в 60-е годы, напоминает в некоторых отношениях писания эллинизированных евреев из диаспоры, адресованные к потенциально новообращенным в иудаизм. Складывается впечатление, что Лука поставил себе задачу суммировать и упростить Закон, который он считал неким рафинированным сводом еврейских обычаев – этикой конкретного народа. Благочестие и у евреев и у неевреев было одним и тем же, а именно – средством, при помощи которого душа готовилась к восприятию благодати. У неевреев тоже были свои неплохие обычаи, и Бог вовсе не отвергал тех, кто не обладал Законом, то есть еврейскими обычаями. При этом Бог не отвергал и евреев. Обе категории могут спастись верой и милостью Господней. Принцип, в соответствии с которым и неевреи и евреи могут приобщиться к христианству как некоей сверхрелигии, не мог пережить событий 66-70 гг., которые полностью разрушили старую христианскоеврейскую церковь Иерусалима. Большинство ее членов погибли, уцелевшие – рассеялись. Их вера из генеральной линии христианства съежилась до размеров мелкой секты эбионитов, которую впоследствии объявили еретической. В образовавшемся вакууме приобрело всеобщий характер и расцвело христианство греческого толка. В результате христианские догматы еще жестче сконцентрировались на представлениях Павла о смерти Христа, воскресении как средстве спасения (что отчетливо прослеживалось в учении Иисуса) и о природе этого благословенного Спасителя. Кем себя провозглашал Иисус? Чаще всего и он и другие пользовались термином «Сын Человеческий». Он может означать многое, а может не значить и вовсе ничего. Скажем, Иисус мог говорить о себе, что он – просто человек или человек, предназначенный для выполнения определенной миссии. Можно утверждать, что Иисус считал себя, допустим, всего лишь харизматическим евреем-хасидом. В то же время понятие о божественности Иисуса, вытекающей из его воскресения и того, что он предвидел это чудо, а также последующих его явлениях, присутствовало в апостольском христианстве с самого начала. Более того, оно сопровождалось с самого начала верой в то, что Он установил церемонию причастия, предвкушая свою смерть и воскресение во искупление греха, когда его плоть и кровь (материальная сущность жертвы) обретают форму хлеба и вина. Возникновение евхаристии, причастия, «святой и совершенной жертвы» как христианской замены всех видов еврейских жертвоприношений укрепило доктрину апофеоза Иисуса. В итоге на вопрос: «Был ли Иисус Богом или человеком?» христиане отвечают: «И тем и другим». После 70 года этот ответ становится единогласным и все более энергичным. Это сделало неизбежным полный разрыв с иудаизмом. Евреи могли еще смириться с децентрализацией церкви – многие давно уже пришли к этому, а вскоре к ним вынуждены были присоединиться и остальные. Они могли еще принять различные взгляды на Закон. Но что они не могли принять, так это ликвидацию абсолютного различия между Богом и человеком, чего они всегда придерживались, ибо это было сущностью еврейской теологии, веры, которая прежде всего отличала их от язычников. Устранив это различие, христиане необратимо отделили себя от веры иудаизма. Более того, поступив таким образом, они сделали антагонизм между двумя формами монотеизма неизбежным, непримиримым и ожесточенным. Евреи не могли согласиться с божественностью Иисуса как сотворенного Богом человека, не отрекаясь от центрального догмата своей веры. Христиане не могли согласиться с тем, что Христос не есть Бог, не отрекаясь от существа и цели своего движения. Если Христос – не Бог, то христианство – ничто. Если Христос – Бог, то иудаизм ложен. Компромисс по этому поводу абсолютно невозможен. Каждая из этих вер является угрозой для другой. Вражда между этими верами была тем более мучительной, что, расходясь в основном, они были в согласии по всем остальным вопросам. Христиане заимствовали у иудаизма Пятикнижие (включая его мораль и этику), книги пророков и мудрецов, а также гораздо больше апокрифов, чем сами евреи были готовы канонизировать. Они взяли литургию, поскольку даже причастие имело еврейские корни. Они взяли принцип Субботы и праздников, ладан и горящие лампады, псалмы, гимны и хоралы, священнослужителей и мучеников, чтение священных книг и институт синагоги (превращенной в церковь). Они взяли даже принцип церковной власти (который, кстати, евреи вскоре трансформировали) первосвященников, которые у христиан стали патриархами и папами. В раннехристианской церкви не было ничего (кроме, разумеется, культа Христа), что не имело бы своего прообраза в недрах иудаизма. Немаловажно и то, что христиане были воспитаны на еврейской литературной традиции, а потому унаследовали среди прочего священную еврейскую полемику. Как мы уже видели, это явилось наследием мартиролога Маккавеев и важнейшей составной частью письменных памятников иудаизма, относящихся к I в. н.э. Для самых ранних письменных памятников христианства характерен тот же враждебный тон, в котором еврейские секты характеризовали друг друга. После того как разрыв между христианством и иудаизмом стал необратим, единственной формой общения между ними стала полемика. Четыре евангелия, которые быстро стали Торой христианства, впитали традиции полемики еврейских сект. Даже язык их очень близок в этом смысле к некоторым из Свитков Мертвого моря, которые носят заметный отпечаток межеврейских споров. Слово «евреи» встречается по пять раз в евангелиях от Матфея и Луки, шесть раз – у Марка и семьдесят один раз – у Иоанна. Вряд ли можно считать, что евангелие от Иоанна писалось позднее, а потому оно враждебнее по отношению к иудаизму. Первоначальный вариант этого текста вполне может быть, наоборот, самым ранним. В устах Иоанна слово «евреи» может нести самый разнообразный смысл: саддукеи, фарисеи, те и другие вместе, охранники Храма, еврейские институты власти, синедрион, еврейский правящий класс и вполне может означать «народ». Но чаще всего оно означает: «противники учения Иисуса». Иоанн просто полемизирует с ересью. Когда Кумранские монахи пишут о «сынах Валаала», то имеют в виду своих оппонентов в рядах иудаистов и поступают в точности так же, как Иоанн, изрекающий: «Вы, дети отца своего, дьявола». Подобным же образом в Кумранском документе (дамасском) выражения «евреи», «земля Иуды», «дом Иуды» используются в том же смысле, что у Иоанна, то есть относятся к оппонентам-евреям, составлявшим в этот момент большинство. Самый агрессивный и нетерпимый отрывок в Евангелии содержится у Матфея, хотя в целом этот текст зачастую считают наиболее «проеврейским» в Новом Завете. Я имею в виду то место, когда, после того как Пилат умывает руки, народ восклицает: «Кровь его на нас и на детях наших», что ясно показывает: евреи воспринимали смерть Иисуса как проклятие, которое будет тяготеть над их потомками. Еще более страстно этот мотив звучит в апокрифическом «Послании Петра».Увы, эта профессионально-религиозная полемика, эти литературные упражнения в теологической брани были в дальнейшем вырваны из исторического контекста и стали основанием для осуждения христианами еврейской нации в целом. Как отмечал позднее Эразм, полемики следует избегать, «потому что долгая война слов и писаний кончается дракой». Принцип коллективной ответственности, сформулированный Матфеем, и клеймо «сынов дьявола» со стороны Иоанна слились в дальнейшем, образовав ядро христианской разновидности антисемитизма, которая сложилась и переплелась с древнеязыческой антисемитской традицией, образовав со временем мощные генераторы ненависти. Распад еврейско-христианской церкви после 70 г. н.э. и триумф греко-христианства привел евреев, в свою очередь, к яростным нападкам на христиан. Ежедневные молитвы евреев, направленные против еретиков и оппонентов, восходят еще к программе эллинистических реформ II в. до н.э., когда ригорист Бен Сира, бывший с сикариями в Масаде, обращается в своем «Экклезиастикусе» к Богу с просьбой: «Возвысь свой гнев, излей свою ярость, низвергни противника, уничтожь врага». Молитва против еретиков, первоначально известная как «Благословение Тому, кто усмиряет невежественных», превратилась в часть ежедневных молений «Амидах» под названием «Двенадцатое Благословение». Некогда она была направлена конкретно против саддукеев. Во время правления Рабана Гамалиила II (около 80-115 г. н.э.) Двенадцатое Благословение, или Биркат-га-Миним («Касающееся еретиков»), было отредактировано применительно к христианам; по-видимому, именно в этот момент остатки евреев – последователей Христа были изгнаны из синагоги. К началу восстания 132 года христиане и евреи были уже открытыми противниками, чтобы не сказать – врагами. Естественно, христианские общины в Палестине обращались к римским властям с просьбой предоставить им раздельный религиозный статус с евреями. Христианский писатель Юстиниан-мученик (ок. 100—165 гг.), живший в Неаполисе (теперь – Наблус), сообщал, что последователи Симона бар-Кохбы истребляли христианские общины так же, как и греческие. Именно в этот период в еврейских комментариях к Библии начинают появляться признаки антихристианской полемики. Вторым последствием окончательного падения государственного иудаизма было глубокое изменение природы и масштабов деятельности евреев. Начиная с 70 г. н.э. (и особенно после 135 г.) иудаизм перестал быть национальной религией в каком-либо физическом и видимом смысле, а евреи оказались лишенными родины. Вместо этого и еврейство и иудаизм стали ассоциироваться исключительно с изучением и соблюдением Торы. Очень трудно привязать еврейскую историю к какой-то хронологии национального и религиозного развития, поскольку она представляет собой явление уникальное. И действительно, история евреев постоянно сталкивается с проблемой классификации процесса, которому аналога нет нигде. Сосредоточение иудаизма и еврейской нации на Торе происходило неуклонно, начиная с последнего этапа царства Давида. Реформы Иосии, Изгнание, Возвращение из Изгнания, труды Ездры, триумф Маккавеев, взлет фарисейства, синагоги, школы, рабби – все эти события сначала способствовали утверждению, а затем все большему упрочению абсолютного доминирования Торы в еврейской религиозной и общественной жизни. Тем самым она фактически вытеснила все остальные институты иудаизма и еврейства. После 135 г. ее власть стала абсолютной, поскольку больше ничего не осталось. Ригористы и по природе своей и из-за катаклизмов, которые сами спровоцировали, искоренили все прочее. Было ли все это предопределено или нет? Рассматривая конкретную ситуацию II столетия, можно сказать, что евреи представляли собой сильную национальную и религиозную группу, которая ходила по грани катастрофы и в итоге вверглась в ее пучину. Так, в I веке евреи не только составляли десятую часть населения империи (а в ряде крупных городов их доля была и значительнее), но и имели тенденцию к более широкому распространению. Они были вооружены новейшей идеологией – этическим монотеизмом. Они были почти поголовно грамотны и располагали единственной в то время системой социального обеспечения. Они обращали в свою веру людей из всех социальных слоев, включая наивысшие. Кто-нибудь из императоров династии Флавиев мог легко стать иудаистом, подобно тому, как спустя 250 лет Константину суждено было стать христианином. Поэтому не случайно Иосиф Флавий гордо сообщал: «Нет ни одного города, греческого или варварского, ни одного народа, где не соблюдались бы наши обычаи седьмого дня, когда мы отдыхаем от трудов, постов и возжжения свечей… И как Господь пронизывает собой всю вселенную, так и Закон нашел свой путь в сердца всех людей». Столетием позже процесс повернулся вспять. Иерусалим уже не был еврейским городом. Александрия, бывшая некогда на 40% еврейской, растеряла всех своих евреев. Цифры огромных потерь в двух восстаниях, которые приводят Иосиф Флавий, Тацит и Диодор (по словам Тацита, только в 66-70 гг. было убито и продано в рабство 1 197 000 евреев), могут быть преувеличены, однако ясно, что в это время еврейское население Палестины резко сократилось. В диаспоре расширяющиеся христианские общины не только заимствовали лучшие богословские и социальные идеи евреев (а вместе с ними и роль «светоча для язычников»), но и активно внедрялись в еврейскую массу, так что евреи диаспоры стали одним из главных резервов новообращенных христиан. Происходило не только катастрофическое сокращение еврейского населения на родине и в диаспоре; одновременно не менее драматически сужались горизонты еврейства. В эпоху Ирода Великого евреи начинали играть выдающуюся роль в культурной и экономической жизни новой империи. Филон Иудейский (ок. 30 г. до н.э. – 45 г. н.э.), член одной из самых богатых и космополитических семей Александрии, взращенный на Септуагинте, говорящий и пишущий на прекрасном греческом языке, знаток всей греческой литературы, историк, дипломат и крупный философ, был в то же время благочестивым евреем и автором пространных комментариев к Пятикнижию и к полному своду еврейских законов. Филон воплощал в себе лучшие традиции еврейского рационализма. Христианские богословы, жившие позднее, должны быть ему глубоко признательны за понимание Ветхого Завета, особенно в аллегорическом смысле. Его представление духа иудаизма носит глубокий, оригинальный и созидательный характер; тот факт, что он, по-видимому, не знал иврита, показывает, до какой степени просвещенные евреи стали к началу христианской эры частью мировой цивилизации и светской культуры без существенного ущерба для своей веры. Однако уже к середине столетия человек с широтой взглядов, как у Филона, уже не смог бы вписаться в еврейское общество. Евреи перестали писать историю. Они больше не рассуждали на философские темы. Все традиционные виды литературного творчества (притчи, поэзия, псалмы, аллегории, исторические новеллы, апокалиптические картины) были заброшены. Общество сосредоточилось со всей страстью, на которую было способно, на единственном виде литературы – комментариях к религиозному закону. И продолжало заниматься этим на протяжении столетий, забыв о своем богатом прошлом и отгораживаясь от интеллектуального влияния извне. Однако это замыкание иудаизма в себе как логический итог нараставшего в течение семи веков ригоризма оказалось, видимо, условием выживания еврейского народа как такового. Евреи не исчезли с исторической сцены подобно многим народам во времена великих конвульсий переселения в конце античной эпохи. Они не утратили своего индивидуального лица в Темную Эпоху, как это случилось с римлянами и эллинами, галлами и кельтами и, разумеется, с миллионами евреев диаспоры, обратившихся в христиан. Иудаизм и остатки еврейства сохранились в янтаре Торы. Это сохранение и выживание были не просто необъяснимой гримасой истории. Евреи сохранились потому, что период интенсивной интроспекции позволил их интеллектуальным лидерам развить на базе Торы систему моральной теологии и общественный закон удивительной связности, логической согласованности и социальной силы. Утратив царство Израиля, евреи превратили Тору в крепость мысли и духа, в которой могли обретаться в безопасности и даже довольстве. Это великое здание социальной метафизики стало намного более скромным после падения Иерусалима в 70 г. Династии священнослужителей и вообще традиционные еврейские высшие слои исчезли в развалинах города. Отныне евреи перешли к «кафедрократии» – ими стали управлять с кафедры учителя-наставники. Это, вообще говоря, всегда было присуще иудаизму: разве пророки не были орудием, посредством которого бог учил свой народ? Но теперь это стало явно и ярко выраженным процессом. Предание гласит, что рабби-фарисей, Иоханаан бен Заккай, заместитель главы синедриона, был тайком переправлен из осажденного Иерусалима в гробу. Он был против восстания и выступал от имени давно сформировавшегося направления иудаизма, по мнению которого Богу и вере лучше всего служить без государственного гнета и продажности. Он получил разрешение от римских властей организовать религиозный еврейский центр в Иавнее (Джамне) недалеко от побережья к западу от Иерусалима. Синедрион и еврейское государство были похоронены, и вместо них возник синод рабби, которые собирались либо в винограднике возле голубятни, либо на верхнем этаже дома. Рабби и синагога стали нормативными институтами иудаизма, который отныне стал конгрециональным. Академия в Иавнее рассчитала еврейский календарь. Она завершила канонизацию Библии, она постановила, что, несмотря на падение Храма, определенные церемонии, такие как ритуальная еда на Пасху, должны проводиться регулярно. Она утвердила текст коллективных молитв и правила постов и паломничества. Новый дух иудаизма возник в ответ на бурную экзальтацию зилотов и националистов. «Не спешите низвергать алтари неевреев, – учил рабби Иоханаан, – ибо вас заставят восстанавливать их собственными руками». Или: «Если вы сажаете деревья, а кто-то говорит, что пришел Мессия, посадите сначала саженец, а потом идите и приветствуйте Мессию». В Иавнее меч был забыт, но царило перо. Система представляла собой самоподдерживающуюся олигархию, когда академия отбирает («посвящает») новых рабби в соответствии с их ученостью и заслугами. На практике зачастую отбор производился по семейному признаку. Со временем потомство рабби Иоханаана было оттеснено рабби Гамалиилом II, сыном человека, который учил Св. Павла. Римляне признали его наши, патриархом. В целом эти богословы уклонились от участия в восстании Бар Кохбы. Но, конечно, оно повлияло на их жизнь. Им зачастую приходилось собираться тайно. Самая Иавнея стала непригодной для жилья, и после подавления восстания раввинские власти перебрались в город Уша в западной Галилее. Большинство рабби были бедны. Они занимались по преимуществу физическим трудом. Реконструировать еврейскую историю этого периода трудно, поскольку сами евреи перестали ее описывать, а вся биографическая и иная информация в письменном виде носит нерегулярный характер и не привязана к хронологии. Источником ее являются отрывки из официальных правил («галаха») или рассказы и легенды («аггада»). Упомянутые еврейские академические круги не всегда были однородными и замкнутыми. Один из виднейших иавнейских богословов, Элиша бен Авуйя, стал еретиком. Один из его учеников, рабби Меир, крупнейший ученый богослов II века, был, возможно, обращенным. Свою роль играли и женщины. Жена Меира Брурия стала ведущим специалистом по галахе. Имперские власти то беспокоили и даже преследовали евреев, то оставляли их в покое. Временами евреи жили и работали в согласии с Римом. Их лидеры получали земельные наделы и большие юридические права. Христианский богослов Ориген (185—254) сообщает, что наши даже выносил смертные приговоры. И уж конечно он имел право собирать налоги. Рабби Иуда ГаНаши, или Иуда-Князь, который жил во второй половине II века и начале III, был богатым человеком со своей охраной и правил еврейской общиной Галилеи и Юга почти как светский властитель. Почти, но не совсем: он тратил свое богатство на поддержку богословов, самые одаренные из которых питались за его столом; он освобождал ученых от налогов (за счет работающих); в трудные времена он подкармливал богословов (но только образованных) из собственных запасов. Рассказывают, что даже его служанка знала иврит и могла объяснить значение редких слов. Иуда был элитарным интеллектуалом, причем совершенно бескомпромиссным. Он говорил мрачно: «Все беды на свете от неученых».Династии богословов существовали даже в период Второго Содружества, причем группировались парами («зугот»). Известно пять пар ведущих ученых богословов, в последнюю из которых входил знаменитый Хилаль, учитель Христа, и его оппонент Шаммаи. Их потомки и последователи, а также другие богословы, вошедшие в элиту, известны под названием «таннаим». Внук Хилаля, Гамалиил Старший, был первым из шести поколений, а Иуда Га-Наши – последним. Со следующего поколения, первым в котором был рабби Нийя Рабба (ок. 220 г.), началась эпоха «амораим», длившаяся пять поколений в Иудее (до конца IV в.) и восемь поколений в Вавилоне (до конца V в.). Разумеется, в Вавилоне и окружавших его землях крупные еврейские общины существовали еще со времен Изгнания. Контакты с ними не прерывались, вавилонские евреи получали расчеты календаря от властей Иерусалима, а позднее – из Иавнеи. Когда было возможно, вавилонские евреи совершали паломничество в Иерусалим. Фарисейский, или раввинский, иудаизм пришел в Вавилонию как прямой результат восстания Бар Кохбы, когда ученые богословы, бежавшие из Иудеи, основывали свои академии на тогдашней территории Парфин. Эти школы были сосредоточены в Суре (к югу от того места, где теперь находится Багдад) и в Пумбедите (к западу), где они процветали до XI века. Месторасположение академий на западе Палестины менялось. В свое время Иуда ГаНаши сосредоточил все учебные заведения в Бет Шеариме; после его смерти известные академии находились в Кесарии, Тивериаде и Лидде. Материальные следы этого периода еврейской истории не слишком внушительны. Разумеется, у еврейских археологов нет возможности вести раскопки в Ираке. Еврейское поселение в Суре полностью исчезло уже в 1170-е годы; когда еврейский путешественник Вениамин из Туделы посетил это место, город, как он писал, лежал в развалинах. Напротив этого, в Пумбедите он обнаружил вполне ощутимого размера общину; правда, это о ней последнее упоминание. Зато раскопки 1932 г. обнаружили в римском караванном городе Дура Европус на Евфрате остатки синагоги, датированные 245 г., с надписями на арамейском, греческом и пехлеви – парфянском языках. По-видимому, возникновение еврейской колонии относится к периоду гибели Северного Царства и Изгнания; однако она была укреплена наиболее ортодоксальными евреями после восстаний 66-70 и 132-35 годов. Судя по всему, община объединяла людей различных верований, как, возможно, и многие другие в то время. Архитектура, как и можно было ожидать, была эллинистической; однако удивление вызывают три десятка разрисованных панелей (теперь они находятся в Национальном музее в Дамаске), где с мессианских позиций отражено Возвращение из Изгнания, восстановление и спасение. Там есть также изображения патриархов, Моисея и Исхода, потери и возвращения Ковчега, Давида и Эсфири. Ученые связывают эти изображения с иллюстрированными Библиями, которые, как считают, существовали во II-III веках и указывают на то, что христианское искусство имеет еврейские корни. Очевидно, что каноны изобразительного искусства в это время соблюдались не слишком строго, по крайней мере в еврейских кругах. В Палестине «со времен мудрецов» сохранилось некоторое количество синагог и захоронений. В Тивериаде на Галилейском озере в синагоге IV века на мозаичном полу можно увидеть изображения людей, животных, а также знаков зодиака. На холме вблизи города находятся могилы мученика рабби Акивы и Иоханаана бен Заккаи; в двух милях вдоль озера – могила рабби Меира. В Капернауме, где некий сотник, слугу которого излечил Иисус, построил синагогу, в 1905-26 годах были произведены раскопки; в синагоге была обнаружена резьба II-III вв. с изображением шофара, меноры, горшка с манной, пальмы и щита Давида. Три синагоги раскопали в Сирии и северном Израиле; совсем рядом с дорогой Назарет – Хайфа находится академический центр Бет Шеарим Иуды Га-Наши с синагогой, катакомбами и кладбищем, причем на последнем можно обнаружить множество скульптур, и где-то скрывается могила самого Иуды. Но главными памятниками коллективной и индивидуальной учености этой эпохи являются сами священные книги евреев. Еврейская священная литература состоит как бы из слоев, каждый из которых опирается на предшествующий. Первый слой – это Пятикнижие, которое было в основном завершено перед Изгнанием, хотя, безусловно, некоторое редактирование продолжалось и после возвращения. Это основа основ писаного закона евреев, фундамент всего. Затем идут книги пророков, псалмы и книги мудрости, канонизация которых, как мы видели, была завершена между 70 и 132 гг. при рабби Иоханаане бен Заккаи. К этому следует добавить различные неканонические работы, важные для изучения еврейской религии и истории: греческий перевод Библии, или Септуагинт; труды Иосифа Флавия; апокрифические и другие рукописи. Следующий слой – это сортировка и запись Устного Закона, который накапливался веками. Этот процесс назывался «мишна», что дословно означает «повторять» или «изучать», поскольку первоначально все заучивалось и повторялось. Мишна состояла из трех составных элементов: мидраш – истолкование Пятикнижия с целью выявить положения закона; галаха (множественное число – галахот) – свод общепринятых юридических решений по конкретным вопросам; аггада, или поучения, включающие истории и притчи, используемые для того, чтобы сделать закон более доходчивым для простых людей. Постепенно, на протяжении жизни многих поколений, эти толкования, правила и иллюстрации обрели письменную форму. После восстания Бар Кохбы этот процесс обрел кульминацию в трудах рабби Иуды Га-Наши и его школы в конце II века, и материал был издан в виде книги под названием «Мишна», то есть «повторение». В книге имеется 6 разделов, каждый из которых содержит различное количество трактатов. Первый раздел, Зераим, из 11 трактатов, посвящен благословениям, предложениям и титулам. Моед, из 12 трактатов, посвящен Субботе и праздникам. В разделе Нашим (7 трактатов) речь идет о вступлении в брак и разводе. Нециким (10 трактатов) рассказывает о гражданских проступках, или торгах, судьях, наказаниях и свидетелях. Кодашим (11 трактатов) повествует о жертвах и святотатстве, частично перекрывая тематику 1 раздела. И, наконец, в разделе Тогорат рассматриваются ритуалы и вопросы нечистоты. В дополнение к Мишне имеется сборник высказываний и правил ученых раввинов таннаим; объем этого сборника, известного под названием «Тосефта», в четыре раза больше Мишны. Точное происхождение, датировка и состав Тосефты, а также ее связь с Мишной свыше тысячи лет являются предметом нескончаемых научных споров. Конечно, сразу после завершения Мишны новые поколения богословов, которые, не забудем, занимались теорией права в свете реальных прецедентов, начали ее комментировать. К этому времени раввинское учение распространилось до Вавилонии и существовало два центра комментариев: Эрец Израэль и Вавилонские академии. Оба центра произвели на свет тома Талмуда (слово означает «учение» или «изучение»), которые были составлены поколениями ученых богословов амораим. Иерусалимский Талмуд, который правильнее называть Западным, был завершен к концу IV века, а Вавилонский – веком позже. Каждый состоит из томов комментариев к трактатам Мишны. Все это образует третий слой. Позднее добавились новые слои: Перушим, или комментарии к обоим Талмудам, выдающимся примером которых являются комментарии Раши к Вавилонскому Талмуду, относящиеся к XI веку; и Гиддушим, или рассказы (novellal), которые сравнивают и переоценивают различные источники, рождая новые правила, или галахот, причем классические новеллы XII-XIII веков основывались на Вавилонском Талмуде. Следующий слой, Шеелот у-Тешувот (благоразумный ответ, по-латыни – responsa prudentium), состоит из письменных ответов ведущих ученых богословов на адресованные им вопросы. Самый последний слой отражает попытки упростить и систематизировать эту огромную массу материала, предпринятые такими выдающимися богословами, как Исаак Альфази, Маймонид, Иаков бен Ашер и Иосиф Каро, в период с XI по XVI столетие. В период с V по XI в., известный как эпоха гаонов, или геоним, богословы трудились над тем, чтобы выработать, опираясь на авторитет академий, коллективные установления, компиляции. Позднее, в так называемую раввинскую эпоху, установления были децентрализованы, и эволюция Закона определялась индивидуальными богословами. И, наконец, как завершение процесса, наступила эпоха агороним, или поздних богословов (XVI – конец XVIII вв.).В течение всего этого времени еврейские общины, разбросанные по Ближнему Востоку и Средиземноморью, да и практически по большей части Центральной и Восточной Европы, разрешали большинство своих юридических проблем при помощи собственных религиозных судов, так что эта многослойная структура представляла собой не просто склад книг, в которых можно докопаться до подлинного смысла Библии, но и живое тело общинного свода законов, связанного с реальной судебной практикой и реальными людьми. Пользуясь западной терминологией, можно сказать, это был естественный закон, Библейский закон, кодекс Юстиниана, канонический закон, английское общее право, европейское гражданское право, парламентские нормы, американская конституция и кодекс Наполеона – причем все сразу. Только в XIX веке, когда многие евреи уже эмансипировались и перестали существовать в рамках судебной автономии, изучение галахи стало приобретать академический характер; однако даже тогда она продолжала определять правила бракосочетания евреев в развитых странах (а в отсталых – и многие другие стороны жизни).Практически в мировой истории не было больше ни одной такой системы, которая пыталась бы в течение такого долгого срока соединять морально-этическое учение с практикой гражданского и уголовного права. Но у этой системы всегда было много недостатков. Именно поэтому, только порвав с ней, евреи-христиане смогли прийти к универсализму. В конце концов в Эпоху Просвещения многие образованные евреи, а также нееврейское общество стали считать ее безнадежно отсталой и даже ненавистной. Но у нее имелись и сильные стороны, позволявшие евреям формировать моральное и социальное мировоззрение, которое было цивилизованным, практичным и в итоге исключительно стойким. Идея человеческой жизни, которая священна потому, что создана по образу Божьему, являлась центральным положением еврейской этики и, как мы видели, определяла сущность еврейского уголовного права с древнейших времен. Причем мудрецы и их последователи проработали приложения этой доктрины в мельчайших подробностях. Все исходит от Бога, и человеку предоставляется право временного пользования этими дарами, причем он должен, например, тщательно обрабатывать землю, чтобы ее можно было использовать грядущим поколениям. В число этих даров входит и собственное тело человека. Хилальстарший учил, что именно поэтому человек обязан держать свое тело в хорошей форме и здравии. Филон, подобно многим, находившимся под влиянием греческих идей, разделял душу и тело с моральных позиций и даже считал тело неким эмоциональным, иррациональным «заговорщиком» против рациональной души. Но главное течение раввинского иудаизма отвергало дихотомию души и тела, так же, как отвергало и противопоставление добра и зла, присущее гностицизму. Душа и тело, учило оно, едины и вместе ответственны за грех, а потому и вместе наказуемы. Это стало существенным различием между христианством и иудаизмом. Христианская идея насчет того, что, ослабляя плоть через умерщвление и пост, вы укрепляете дух, была абсолютно чужда евреям. В I веке н.э. у них, правда, существовали секты аскетов; однако после того, как утвердился раввинский иудаизм, евреи навсегда отвернулись от монастыря, отшельничества и аскетизма. Публичный пост может расцениваться как символ общего искупления; пост же индивидуальный греховен, а потому запрещен. Воздержание от вина, как у назареян, также греховно, ибо отвергает дары Бога, направленные на удовлетворение потребностей человека. Вегетарианство редко поощрялось. Еще одним важным отличием от христианства является отношение к целибату. Раввинистская точка зрения сводится к следующему: «Неужели тебе недостаточно запретов, налагаемых Торой, что ты еще добавляешь к ним другие, для себя?» Вообще же тело, созданное по образу Божьему, должно вести себя с умеренностью, и столь же умеренно надо к нему относиться. Таким образом, традиционно еврейская линия направлена на умеренность, а не на воздержание. Поскольку человек принадлежит Богу, самоубийство кощунственно, а подвергать свою жизнь необязательному риску есть грех. Для людей, не находившихся более под защитой государства и постоянно подвергавшихся риску преследования, эти идеи были крайне важными и приобрели первостепенное значение через два тысячелетия, при Холокосте. Мудрецы учили, что человек не имеет права спасать свою жизнь ценой жизни другого. В то же время от него нельзя требовать принесения себя в жертву ради спасения другого. Во время гонений со стороны Адриана мудрецы из Лидды учили, что еврей для спасения своей жизни может нарушить любую заповедь, кроме трех следующих: идолопоклонничества, прелюбодеяния-инцеста и убийства. Когда речь идет о человеческой жизни, количественные факторы не имеют значения. Невинная личность не может быть принесена в жертву во имя жизни группы. Важным принципом Мишны было то, что каждый человек является символом всего человечества, и, погубив одного человека, мы губим в известном смысле сам принцип жизни; если же кто-то спасает человека, то тем самым он спасает человечество. Рабби Акива, по-видимому, считал, что убить – значит «отречься от подобных», то есть покинуть род человеческий. Филон называл убийство величайшим святотатством и серьезнейшим преступлением. «Выкуп во искупление убийства, – писал Маймонд, – всегда неприемлем, даже если убийца готов заплатить все деньги мира и даже если истец согласен, чтобы убийцу отпустили. Ибо жизнь убиенного… принадлежит только Ему, да будь Он благословен».Поскольку Бог владеет всем и каждым, именно он является пострадавшей стороной во всех преступлениях против человека. Грех против Бога – это серьезно, но грех против человека – это еще серьезнее, так как он направлен и против Бога тоже. Бог есть «Невидимый Третий». Следовательно, если Бог является единственным свидетелем сделки, то нарушение такого договора – большее зло, чем если речь идет о нарушении письменного соглашения; открытый грабеж – меньшее зло, чем тайное воровство, так как совершающий последнее показывает, что он с большим уважением относится к земной власти людей, чем к божественному возмездию. Поскольку все люди в равной степени созданы по образу Божьему, они в принципе обладают равными правами. И не случайно рабство исчезло у евреев во времена Второго Содружества, совпав с подъемом фарисеизма; именно фарисеи настаивали на том, что поскольку именно Бог является судьей, то перед судом все равны: царь, первосвященник, свободный человек и раб. В этом одно из их коренных отличий от саддукеев. Фарисеи отвергали точку зрения, согласно которой хозяин отвечает за действия своих рабов (так же, как и своего скота), поскольку раб, как и все люди, обладает своим разумом. Это давало ему статус в суде, а уж если он обладает юридическим статусом, то рабство становится неуместным. Фарисеи, когда они контролировали синедрион, настаивали также на том, что царь ему подсуден и должен стоять в его присутствии; это служило одним из источников острых конфликтов между синедрионом с одной стороны и хасмонеями и Иродом – с другой. На практике эти яростные властители могли внушать и внушали суду страх, что не мешало теории как бы оставаться в силе и по-настоящему восторжествовать, когда вся практика галахи была сведена в Мишну, в результате чего равенство перед законом стало для евреев безусловной аксиомой. Здесь, правда, существовало некое противоречие с еврейской идеей о том, что царь есть «помазанник Божий», исходя из которой впоследствии теоретики христианства выработали доктрину божественности царской власти. Но евреи никогда не соглашались с юридическими выводами из факта помазания. Все акты произвола со стороны Давида заклеймены в Библии; там же поступок Ахава, захватившего виноградник Навуфея, представлен как чудовищное преступление. Причина, почему монархия не соединялась с иудаизмом, сводилась к тому, что евреи желали бы иметь царя со всеми обязанностями, но… без монархических прав. В глубине души многие никогда и не верили в помазание – только в выбор, который ему предшествовал. Высказываясь в пользу выборных царей, судей и прочих представителей власти, Филон цитировал Второзаконие: «Из среды братьев твоих поставь над собою царя; не может поставить над собою царем иноземца». Иосиф Флавий поддерживал точку зрения Гедеона, что правит лишь Бог, и никто иной; однако, если уж возникает необходимость в царе, он должен принадлежать к еврейской нации и подчиняться закону. Правда состоит в том, что реальной властью в еврейском обществе, что естественно в условиях священного закона, обладали суды. Причем именно суды, а не судьи, так как одна из важнейших аксиом состояла в том, что человек не может судить в одиночку: «Не суди один, ибо никто не может быть единственным судием, кроме Единственного». Приговор выносился большинством голосов, а для смертного приговора требовался перевес не менее чем в два голоса. Тот же принцип большинства действовал при интерпретации Торы. Одна из причин, почему иудаизм выстоял в течение стольких веков, состояла в его приверженности принципу большинства при приеме решений и суровом наказании тех, кто не желал подчиниться, отказывался выполнять законно принятые решения. В то же время те, кто не согласен с решением, но подчиняется ему, имели право на то, чтобы их точку зрения зафиксировали; этот важный принцип был установлен Мишной. В судах и ученых коллективах практиковались не выборы, а кооптация, поскольку здесь считалось необходимым образование, судить мог лишь образованный. Еврейское общество первым ввело образовательный ценз, однако на практике следовало принципу: «Мы не назначаем руководителя общине, не посоветовавшись с ней». Не только суды, но и сам Закон имели под собой демократическую основу. Орган, напоминающий возникшее позднее жюри англосаксов, использовался для того, чтобы установить, какова практика, прецедент в конкретной общине, чтобы учитывать ее при приеме судебных решений. Принцип, что Закон должен быть приемлем для общины в целом, в иудейской юриспруденции не только подразумевался, но иногда и формулировался в явном виде: «Любое решение, налагаемое судом на общину, но отвергаемое ее большинством, не имеет силы».Человек рассматривался и как личность, наделенная правами, и как член общины с вытекающими отсюда обязанностями. Ни одна судебная система в истории не делала столь настойчивых и в целом успешных попыток примирить личное с общественным; в этом еще одна причина того, почему евреям удалось сохранить сплоченность в условиях невыносимого гнета. Общество требовало равенства всех перед законом, что является величайшей гарантией личности, но общество, особенно такое, которое существует в условиях постоянного преследования, имеет собственные приоритеты в рамках этого всеобщего равенства. Вот ряд примечательных правил, выработанных мудрецами:– Спасение жизни мужчины важнее, чем женщины. – Прикрытие наготы женщины важнее, чем мужчины. – Выкуп женщины неотложнее, чем мужчины. – Спасение мужчины от содомского насилия неотложнее, чем женщины от изнасилования. – Священник имеет преимущество перед левитом, левит перед израильтянином, израильтянин перед незаконнорожденным, незаконнорожденный перед натином (гаваонитянином), натин перед обращенным, обращенный перед рабом… Однако, если незаконнорожденный обучен Закону, а первосвященник невежествен, то незаконнорожденный имеет преимущество перед последним. Ученый богослов считался более ценным для общества, чем, скажем, один из невежественных ам-гаарец. Соответственно ученому разрешалось сидеть перед судом. Однако, если другой стороной в суде оказывался один из ам-гаарец, то в соответствии с принципом личного равенства он тоже мог сесть. Мудрецы первыми в истории юриспруденции объявили о праве человека на защиту достоинства, дав следующую формулировку: «Если человек ранит своего собрата, то становится виновным в причинении телесного повреждения, боли, расходов на лечение, потери времени и ущемлении чести». Правда, штраф за последний вид ущерба оценивался иерархически, с учетом социального положения в общине. Люди были не только равны перед законом, но и физически свободны. Мудрецы и раввины особенно не любили использовать наказание в виде лишения свободы (в отличие от задержания перед судом), потому и принцип свободы перемещения как одно из основных прав человека глубоко присущ иудаизму. В этом еще одна причина того, почему еврейское общество первым в античную эпоху отвергло рабство. Но если человек был свободен физически, он вовсе не был свободен морально. Напротив, у него был целый ряд обязанностей перед общиной, и не в последнюю очередь обязанность повиновения законно установленной власти. Еврейский закон безжалостен к бунтовщику, которого может постигнуть смертельная кара. В раннеантичную эпоху в каждой еврейской общине было, по сути, конгрегационное управление; власть осуществлялась семеркой, которая устанавливала уровень платы за труд, цены, меры и веса, а также дополнительные законы и карала нарушителей закона. Обязанность платить общинные налоги была как религиозной, так и социальной. Обязанностью была и филантропия, само слово зедака означало и благотворительность и праведность. Еврейская система социальной защиты, которую можно считать прообразом всех будущих систем, не была добровольной; человек обязан был делать взносы в общественный фонд пропорционально своим доходам, в случае необходимости его к этому мог обязать суд. Маймонид даже ввел правило, согласно которому еврея, уклоняющегося от этих взносов, следовало считать бунтовщиком и соответственно наказать. Другие общинные обязанности включали уважение к праву на уединение, необходимость быть добрым соседом (т. е. поначалу отказываться от прилегающего участка земли, выставленного на продажу), а также строгие запреты на шум, дурной запах, вандализм и грязь. Общинные обязанности следует понимать в рамках положений еврейской теологии. Мудрецы учили, что еврей должен относиться к своим социальным обязанностям не как к бремени, а как дополнительному способу продемонстрировать свою любовь к Богу и праведность. Евреев иногда обвиняли в том, что они не столь хорошо понимают свободу, как греки. В действительности же они понимали ее точнее, усвоив, что истинная свобода – это чистая совесть, а это, в свою очередь, именно та концепция, которую Св. Павел перенес из иудаизма в христианство. Евреи думали, что грех и добродетель столь же коллективны, сколь индивидуальны. Библия неоднократно показывает, как город, община или народ могли заслужить своими действиями либо поощрение, либо наказание. Тора связала всех евреев в одно тело и одну душу. Поскольку индивидуум извлекал выгоду из благосостояния своей общины, он был обязан укреплять ее. Хилаль-старший учил: «Не отделяй себя от общины и не полагайся лишь на себя до самого дня своей смерти». Даже либеральный Маймонид предупреждал, что еврей, который сторонится своей общины, сколь бы богобоязнен он ни был в других отношениях, не получит места в ином мире. В Библии подразумевается холистический принцип, согласно которому грех одного человека, сколь бы мал он ни был, влияет на весь мир, пусть даже незаметно, и наоборот. Иудаизм никогда не позволял принципу личной вины или персонального осуждения доминировать над более упрощенным принципом коллективного приговора; в результате сосуществования этих принципов родилась сложная и стройная доктрина социальной ответственности, которая является одним из величайших достижений человечества. Безнравственный человек есть всеобщий позор, святые – наша общая гордость и радость. В одном из своих наиболее трогательных текстов Филон пишет:«Каждый мудрый человек является выкупом за глупца, который не прожил бы и часа, если бы мудрый не хранил его своим состраданием и предусмотрительностью. Мудрые подобны врагам, что борются со слабостями больных… Так что когда я слышу о смерти мудреца, мое сердце скорбит. Не о нем, конечно, ибо он жил в радости и умер в почете. Нет, я оплакиваю тех, кто пережил его. Без сильной руки, которая их защищала, они обречены на невзгоды, которые суть их пустыня, и они вскоре это почувствуют, если только Провидение не взрастит нового защитника на смену старому».Человек мудрый обязан отдавать свою мудрость общине, так же как богач – свое богатство. Поэтому грех не служить, когда это требуется. Молиться за других – долг каждого. «Тот, кто способен молить Бога о милости к своим братьям и не делает этого, – грешник». Каждый еврей – поручитель за любого иного еврея. Если он видит, как собрат его грешит, долг его – увещевать и по возможности остановить, иначе он сам также грешит. Община в ответе за того, кто публично совершает неправедное дело. Еврей всегда должен обращать внимание на зло и протестовать, моля Бога о возмездии, особенно если речь идет о грехах сильных мира сего. Но именно потому, что долг протестовать против прегрешений является первейшим, особенно нетерпимы ложные и злобные обвинения. Сознательно и несправедливо погубить репутацию человека – один из тяжелейших грехов. «Охота на ведьм» – большое коллективное зло. Тора и комментарии к ней образуют некую моральную теологию, а также практическую систему гражданского и уголовного права. Она имеет довольно специфический и законообразный характер, особенно по ряду конкретных вопросов, при этом тора всегда стремилась укреплять авторитет суда, взывая к духовным факторам и грозя санкциями. Одной строгости юстиции всегда было недостаточно. Евреи первыми ввели в обиход понятия покаяния и искупления, которые стали затем первостепенными и в христианстве. Библия неоднократно говорит о «смене сердца»: «Обратитесь ко Мне всем сердцем своим» и «Раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши» (Книга Пророка Иоиля) и «Сделайте себе новое сердце» (Книга Пророка Иезекииля). Закон и суды всегда стремились достигнуть большего, чем восстановление согласия между конфликтующими сторонами. Целью же всегда служило сохранение целостности еврейской общины. Таким образом, Закон и предписания мудрецов ставили своей задачей достижение гармонии и предотвращение возможных источников трения. Важнее было укрепить мир, чем соблюсти формальную законность. В сомнительных случаях мудрецы имели обыкновение ссылаться на Книгу Притчей Соломоновых, где говорится о мудрости: «Пути ее – пути приятные, и все стези ее – стези мирные».Другим изобретением евреев является идея мира как позитивного состояния, благородного идеала, который к тому же является необходимым условием человеческого труда. Это – один из великих мотивов Библии, особенно прекраснейшей Книги Исайи: «Существование мира опирается на три вещи – справедливость, правда и мир», а весь труд завершается словами: «Бог не даровал Израилю большего, чем мир, ибо написано, что Бог дает силу своему народу, Бог дарует своему народу мир». Мудрецы утверждали, что одной из величайших задач учености является укрепление мира при помощи Закона – мира между мужем и женой, родителями и детьми, да и в более широком масштабе общины и нации. Молитва о мире была одной из главных, благочестивые евреи повторяли ее трижды на дню. Мудрецы цитировали Исайю: «Как прекрасны на горах ноги благовестника, возвещающего мир», и объявляли, что первым действием Мессии будет провозглашение мира. Одним из важнейших этапов истории евреев, когда иудаизм стал радикально отличаться от упрощенной прарелигии израильтян, явился переход к этому подчеркнутому стремлению к миру. После 135 г. н.э. иудаизм стал отвергать даже насилие во имя праведной цели, подобно тому, как он неявно отвергал государство, и возлагать все надежды на мир. Еврейская доблесть и героизм ушли на второй план как составляющая национального характера, а на первый план стало выдвигаться еврейское миролюбие. Для несчетных поколений евреев то, что случилось в Явне, где ученый в конце концов взял верх над воином, было гораздо важнее того, что произошло в Масаде. Потерянная крепость была практически забыта, пока зловещий огонь Холокоста двадцатого века не высветил ее как национальный миф, вытеснивший миф Явны. Сосредоточенность на идее внешнего мира и внутренней гармонии, а также поиск путей к достижению того и другого были принципиально важны для беззащитного народа, который остался без покровительства со стороны государства, и одновременно являлись одной из очевиднейших целей комментариев Торы. И в этом отношении они были в высшей степени (чтобы не сказать, чудесно) успешными. Ни одному народу не служил так успешно его свод законов и национальная доктрина. Начиная со II века н.э. сектантство, которое было отличительной чертой Второго Содружества, практически исчезает, по крайней мере, мы его не в состоянии заметить, и все направления иудаизма подчиняются раввинистскому. Изучение Торы оставалось ареной жестоких споров, но здесь установился принцип, когда в итоге все подчиняются мнению большинства. Отсутствие государства оказалось огромным благом. Столь же важной оказалась и другая особенность иудаизма – относительная свобода в области догматического богословия. Христианство почти с самого начала оказалось лицом к лицу с довольно тяжелыми последствиями своего происхождения, носящими догматический характер. Его характеризует вера в одного Бога, и в то же время его монотеизм расшатывается божественностью Христа. Чтобы разрешить эту проблему, формируется принцип двойственной природы Христа и принцип Троицы, когда в одном Боге как бы сливаются три личности. Эти ухищрения, в свою очередь, создают новые проблемы, и, начиная со II века, возникает бесчисленное множество ересей, которые раздирали конвульсирующее христианство на протяжении Темной Эпохи. Новый Завет с загадочными заявлениями Христа и неясными проповедями Павла, особенно в Послании к Римлянам, стал просто минным полем. Установление церкви Петра с ее аксиомой центральной власти привело к бесконечным противоречиям и в конце концов к окончательному разрыву между Римом и Византией в XI веке. Точный смысл евхаристии явился поводом для дальнейшего раскола римской ветви в XVI столетии. Продуцирование догматической теологии, смысл которой в том, чему церковь должна учить относительно Бога, таинств и себя самой, стало основным занятием профессиональной христианской интеллигенции и остается таковым до настоящего времени, так что в конце XX века между англиканскими епископами продолжаются споры касательно Непорочного Зачатия. Евреи избежали сией Голгофы. Их взгляд на Бога весьма прост и ясен. Некоторые еврейские ученые богословы пытаются доказать, что в действительности в иудаизме наличествует много догм. Это верно в том смысле, что там имеется много негативных догм-запретов, но в основном против идолопоклонничества. Но евреи, как правило, избегали позитивных догм, рождающихся в результате тщетных потуг теологов и являющихся источником многочисленных проблем. Они никогда не принимали, например, идеи Первородного Греха. Из всех народов древности евреев, пожалуй, меньше всех интересовала проблема смерти, что позволило им избежать целого ряда проблем. На самом деле, вера в Воскресение и вечную жизнь была основной отличительной особенностью фарисейства и фундаментом раввинистского иудаизма. В сущности, первое догматическое утверждение иудаизма содержится в Мишне и формулируется следующим образом: «Грядущий мир принадлежит всем сынам Израиля, кроме того, который говорит, что Воскресение не проистекает из Закона». Однако у евреев был и способ сосредотачиваться на жизни и прятать смерть (и связанные с ней догмы) в тайники сознания. Предопределение, одинарное и двойное, чистилище, индульгенции, молитвы за мертвых и заступничество святых – все эти досадные источники разногласий между христианами, они не волновали особенно евреев. Разумеется, очень важно, что в то время, как христиане начали формулировать символы веры на довольно раннем этапе развития церкви, первые десять символов веры евреев были сформулированы Саадией Гаоном (882—942) лишь тогда, когда иудейская религия насчитывала уже свыше 2500 лет. И уже много позже появились 13 статей Маймонида, давшие полноценное определение сущности веры, причем нет никакого свидетельства того, что оно обсуждалось и утверждалось какимлибо властным органом. Эти тринадцать основополагающих формулировок, данных Маймонидом в его комментариях к 10 главе Мишны и к трактату «Синедрион», включают следующие догматы веры: существование идеального Существа, сотворившего все; единство Бога; Его бестелесность; Его первичность по отношению ко всему; поклонение Ему без посредников; вера в пророчества; уникальность Моисея; божественная данность всей Торы в целом; неизменность Торы; Бог – всеведущ; Он наказывает и вознаграждает в будущей жизни; приход Мессии; воскресение. Это кредо, впоследствии названное «Ани маамин» («Я верую»), напечатано в иудаистском молитвеннике и, вообще говоря, явилось источником ряда противоречий. Однако еврейские богословы не слишком увлекались формулировками догматов. Иудаизм концентрируется не столько на доктрине (которая принимается как данность), сколько на поведении: моральные нормы значат больше, чем символы вероучения. В конце концов последним достижением мудрецов следует считать превращение Торы в универсальное, вечное, полное и последовательное руководство по всем аспектам человеческого поведения. Вслед за монотеизмом Тора превратилась в сущность еврейской веры. Уже в I веке Иосиф Флавий мог написать (со вполне допустимой степенью преувеличения), что в то время, как другие нации могли ничего не знать о своих законах, пока не окажутся в состоянии конфликта с ними, «стоит спросить любого из нашего народа касательно наших законов, как он повторит их с такой же готовностью, как свое имя. Результатом того, что мы тщательно изучаем свои законы с самого начала своего разумного существования, является то, что они буквально высечены в наших душах. Поэтому нарушаются они крайне редко, и никто не может избежать наказания, ссылаясь на их незнание». Эта ситуация еще усугубилась в эпоху академий и мудрецов, так что знание Бога через закон стало сущностью иудаизма. Таким образом, иудаизм стал обращенным внутрь, но приобрел способность выстоять во враждебном мире. Степень этой враждебности зависела от места и времени, но в целом имела тенденцию к росту. Наиболее удачливые евреи в Темную Эпоху жили в Вавилонии при правителях-экзилархах. Эти князья, более могущественные и светские, чем палестинские наши, считали себя прямыми потомками царя Давида и жили в своих дворцах достаточно церемонно. Во времена парфян экзиларх был фактически старшим государственным чиновником. Рабби стояли в его присутствии и как особую милость получали право обедать за его столом и проповедовать в его дворе. С приходом династии Сасанидов в начале III века и восстановлением зороастризма как национальной религии религиозное давление на еврейские общины стало возрастать. Власть экзиларха ослабела, и при этом выросло влияние ученых богословов. В этот период (III в. до н.э.) в академиях Суры их число достигало 1200 и возрастало в те месяцы, когда сельскохозяйственные работы требовали меньше людей. Избежав ужасных последствий еврейских восстаний против Рима, вавилонские общины достигли более высокого уровня развития богословия. Во всяком случае, сами вавилонские евреи всегда считали себя хранителями строгих еврейских традиций и чистоты крови. Вавилонский Талмуд утверждал: «Все страны – тесто по сравнению с закваской земли Израиля, Израиль же – тесто по сравнению с Вавилоном». Вавилон, правда, зависел от Запада с точки зрения календаря, и существовала специальная цепочка, по которой из Иерусалима академиям передавались соответствующие команды. Но, скажем, Вавилонский Талмуд подробнее своего иерусалимского собрата (хотя тот и другой сохранились не полностью) и всегда считался более авторитетным. Он был главным руководством для евреев в средние века повсюду, кроме Палестины. Однако и Вавилон не был безопасен для евреев. Известно много ссылок на преследования и страдания при Сасанидах, хотя документальные свидетельства редки и ненадежны. В 455 г. Таздигар III упразднил своим указом Шабат; тогда (согласно письму рабби Шериры Гаона) «раввины объявили пост, а благословенный Господь наслал на него ночью крокодила, который и проглотил его, спящего на ложе, после чего указ утратил силу». Впрочем, Шерира, глава академии в Пумбедите, расцвет которой приходится примерно на 906—1006 гг., описывал указанные события через 450 лет после них. Еврейское предание называет сына и наследника Таздигара Фирузом Злобным и обвиняет его в жестоком убийстве экзиларха. После смерти Фируза наступил период анархии, во время которой еврейскому экзиларху Мару Зутре II (ок. 496—520 гг.) во главе 400 воинов удалось организовать независимое государство со столицей в Магозе; однако через 7 лет его аморальность привела к победе персов, и экзиларх был обезглавлен и распят. Другой всплеск преследований приходился на 579—580 гг. Но некоторые персидские монархи были благосклонны к евреям, так что когда персы вторглись в Палестину и заняли Иерусалим в 624 г., местные евреи встретили их тепло. Этот факт не удивителен, поскольку в Палестине и западной диаспоре положение евреев было намного тяжелее. В 313 г. император Константин принял христианство и покончил с государственным преследованием. Затем последовал краткий период всеобщей терпимости. Однако начиная с 40-х годов IV века христианство стало приобретать черты государственной церкви. К этому времени относятся первые эдикты против языческих культов. В 60-е годы при императоре Юлиане имела место кратковременная реакция со стороны язычников, за которой последовала жестокая и систематическая кампания по полному искоренению язычества. Христианство превратилось в массовую религию. В Восточном Средиземноморье оно зачастую становилось религией толпы. Популярные религиозные вожди устраивали массовые факельные митинги, на которых скандировали злобные лозунги типа: «На виселицу вместе с Искариотом!», «Ибас извратил подлинную доктрину Кирилла!», «Долой юдофилов!» Сначала эти сборища устраивали, чтобы напугать членов церковных советов. Но их очень легко было направить на то, чтобы разбивать идолов и жечь языческие храмы. Нужно было только время, чтобы натравить их и на евреев. В конце IV века христианство стало нормой в Римской империи, а язычество стало исчезать. При этом подозрение пало на евреев – большое, хорошо организованное, сравнительно обеспеченное меньшинство, образованное и весьма религиозное, отвергающее христианство не по незнанию, но из упрямства. И они стали для христианства «проблемой, которую надо решить». Они были непопулярны у толпы, которая верила, будто евреи помогали властям, когда императоры преследовали христиан. Они приветствовали с облегчением возрождение язычества при Юлиане, который известен в еврейских преданиях не как Юлиан-отступник, а как Юлиан-грек. В 80-е годы при императоре Феодосии I официальной политикой империи стало религиозное единообразие, и множество всякого рода правил и ограничений посыпалось на головы еретиков, язычников и вообще неконформистов. В это же время стали обычными налеты христианской толпы на синагоги. Это противоречило официальной политике империи, поскольку евреи являлись ценным и уважаемым элементом общества, оказывавшим законным властям неизменную поддержку. В 388 г. толпа христиан, подстрекаемая местным епископом, сожгла синагогу в Каллиникуме на Евфрате. Феодосий I решил сделать этот случай показательным и приказал восстановить ее за счет христиан. Он встретил энергичное противодействие наиболее влиятельного христианского прелата епископа миланского Амброзия. Тот предупредил Феодосия в своем письме, что монарший приказ наносит большой ущерб престижу церкви. «Что важнее, – спрашивал он, – демонстративное поддержание дисциплины или дело веры? Соблюдение гражданского закона вторично по отношению к интересам религии». Этот аргумент прозвучал в проповеди, с которой он выступил перед императором, и тот постыдно отменил собственный приказ. В конце IV и V веках у евреев, живших в христианских государствах, отобрали большинство их общественных прав и все привилегии. Их изгнали с государственной службы и из армии. Обращение и смешанные браки с христианами были запрещены под угрозой смерти. Надо сказать, что искоренение иудаизма силой никогда не было целью христианских высших органов и лидеров. Св. Августин (354—430), наиболее влиятельный из латинских теологов, настаивал, что само существование евреев является частью замысла Божьего, ибо они были свидетелями истинности христианства, а само их падение и унижение символизируют победу церкви над синагогой. Посему политика церкви должна была бы состоять в том, чтобы позволить мелким еврейским общинам выживать в условиях деградации и бессилия. Однако греческая церковь, которая унаследовала многое от языческого антисемитизма эллинов, была эмоционально более враждебна. В начале V века видный греческий богослов Иоанн Хризостом (354—407) выступил с восемью «Проповедями против евреев» в Антиохии, и они стали образчиком для последующих антиеврейских выступлений, причем в них максимально использовался материал из Евангелий от Матфея и Иоанна (в том числе и превратно истолкованный). Таким вот образом специфически христианский антисемитизм, представлявший евреев убийцами Христа, был подмешан к бурлящей массе языческой клеветы и слухов, после чего еврейские общины во всех христианских городах оказались в опасности. В Палестине начиная с первых десятилетий IV века произошла христианизация Иерусалима и других городов, связанных с Иисусом, и в них создавались церкви и монастыри. Ряду мелких еврейских общин удалось уцелеть, особенно в Галилее, где Западный Талмуд был завершен в эпоху Св. Иеронима (342—420), который сформировал свой собственный монашеский кружок в Иерусалиме и выступал за нищету и бедность евреев. Вскоре после его смерти банда сирийских монахов с фанатиком Барсаумой во главе учинила ряд еврейских погромов в Палестине, сжигая синагоги и целые деревни. В Темную Эпоху Палестина стала погружаться в нищету и терять население в результате религиозных конфликтов. Пелагианство, арианство, а позднее монофизитское направление разделили само христианство. Каждое направление, приходя к власти, жестоко преследовало другие. В IV веке самаряне испытали возрождение, в это время было построено не менее восьми новых синагог. Но этот рост привлек враждебное внимание византийских властей. В 438 г. император Феодосий II применил к ним антиеврейские законы. Спустя 45 лет они подняли восстание, стали истреблять христианские общины и жечь церкви. Византийская армия подавила их восстание; в качестве наказания они утратили свое древнее святилище на горе Геризим, где была возведена базилика Пресвятой Девы. При императоре Юстиниане (524—565), правителе еще более ортодоксальном, который позволял только крещеным стать гражданами и преследовал даже христиан, если они не подчинялись решениям Совета Халцедона, самаряне поднялись вновь. Отмщение было столь кровавым, что их практически уничтожили и как народ и как религию. Находившиеся в это время в довольно плачевном положении евреи не оказали самарянам никакой поддержки. В первой половине VII века императоры Фока и Гераклий, уступая давлению фанатичных монахов, убеждавших, что империя погибнет от руки обрезанных, попытались окрестить евреев насильно. Византийская империя, расшатанная религиозными дрязгами, просто напрашивалась на вторжение. Первый раз оно произошло в 611 г., когда персы вторглись в Палестину и через три года взяли Иерусалим после двадцатидневной осады. Евреев обвинили в помощи персам. Однако, если, как утверждали христиане, персы в награду обещали вернуть Иерусалим евреям, то придется признать, что свое слово они не сдержали. Во всяком случае, когда Гераклий вернул город в 629 г., последовало массовое истребление евреев. Но это уже был последний акт греческого владычества в Палестине. В этом же году Мухаммед завершил завоевание Мекки. Византийцы потерпели решительное поражение в битве под Ярмуком (636 г.), и в течение четырех лет мусульмане заняли всю Палестину, а также и большую часть Сирии. Халцедоняне и монофизиты, несторианцы и копты, селевкианцы и армяне, латиняне и греки, самаряне и евреи – все были затоплены исламским потоком. Подобно христианству, ислам первоначально возник в виде еретического движения в рамках иудаизма, которое отклонилось от него настолько, что стало самостоятельной религией, после чего начало быстро и динамично развиваться. Еврейское присутствие в Аравии имеет весьма древнюю историю. На юге, там, где теперь находится Йемен, еврейские торговые интересы восходят к I в. до н.э.; на севере же, в Хиджазе, они намного старше. В одной арабской легенде говорится, что евреи поселились в Медине при царе Давиде, в другой – что при Моисее. Вавилонские надписи, обнаруженные в 1956 г., позволяют предположить, что еврейские религиозные общины возникли в Хиджазе в VI веке до н.э., а может быть, даже раньше. Однако первые, понастоящему строгие свидетельства, в виде еврейских имен на могильных камнях и граффити не старше I в. до н.э. Во всяком случае, можно быть уверенным, что в начале нашей эры иудаизм распространился в Северной Аравии, а некоторые племена стали полностью еврейскими. Имеется свидетельство того, что еврейские поэты процветали в районе Медины в IV в. н.э.; вполне возможно, что здесь в это время даже существовало государство, управляемое евреями. Согласно арабским источникам, около 20 племен в Медине и вблизи нее были еврейскими. Эти племена, селившиеся в оазисах, жили как торговлей, так и скотоводством. Ислам же с самого начала был религией скорее полугородских торговцев, чем жителей пустыни. Пустынный фактор на самом деле играл немаловажную роль, поскольку евреи, жившие на краю пустыни либо бежавшие туда от соблазнов городской жизни, как назареяне, всегда придерживались более строгой формы иудаизма и, в частности, были бескомпромиссны в своем монотеизме. Именно это привлекало Мухаммеда. Влияние христианства, которое в его глазах было недостаточно монотеистично, было здесь весьма слабым, по крайней мере, на этой ранней стадии. Что, по-видимому, он желал бы сделать, так это разрушить языческий политеизм культуры оазисов, предложив арабам еврейский монотеизм на языке, который был бы им понятен, и пользуясь терминологией, близкой их образу жизни. Он принял еврейского Бога и их пророков, идею письменно зафиксированного Закона (Коран в этом смысле заменяет у арабов Библию) и, кроме того, Устного Закона религиозных судов. Подобно евреям, мусульмане не хотели поначалу записывать Устный Закон, и, подобно евреям, они позднее сделали это. Подобно евреям, они развили практику, когда соблюдение буквы закона передается рабби (или муфтиям), которые добиваются согласия (responsum), причем самые ранние согласия (responsa) сознательно базируются на иудейской формуле. Подобно евреям, мусульмане приняли строгие и довольно сложные правила соблюдения диеты, ритуальной чистоты и гигиены. Работа Мухаммеда по созданию отдельной религии началась тогда, когда он осознал, что евреи Медины не подготовлены к тому, чтобы принять его произвольно придуманный арабский вариант иудаизма. Если бы Мухаммед был достаточно искусен и терпелив, чтобы разработать арабскую чалаху, результат мог бы быть иным. Впрочем, это маловероятно. Одной из сильнейших сторон иудаизма является готовность еврейских общин существовать в отдаленных районах, не приспосабливаясь. По всем вопросам Мухаммед получил отпор, в результате чего он продолжал двигаться в направлении исламского монотеизма. Он изменил природу Субботы и заменил ее Пятницей. Он изменил ориентацию молящихся с тем, чтобы они были обращены лицом не к Иерусалиму, а к Мекке. Он сменил дату главного праздничного пиршества. Что важнее всего, он объявил, что большинство еврейских правил питания являются просто наказанием за их прошлые прегрешения, а потому ликвидировал их, хотя сохранил запрет на свинину, кровь и туши, а также часть правил забоя скота. Все эти изменения сделали абсолютно невозможным слияние еврейских и исламских общин, сколь сходны ни были бы основания их этики и догматов; в дополнение к этому, у ислама вскоре началось динамичное развитие собственной системы догматов, после чего богословские дискуссии, ведущие к воинственному сектантству, стали играть в исламе столь же заметную роль (чтобы не сказать – центральную), сколь в христианстве. И, наконец, ислам быстро создал теорию и практику насильственного обращения, подобную той, которой евреи придерживались при Иисусе Навине, Давиде и хасмонеях, но затем безоговорочно и последовательно отверг раввинистский иудаизм. Он распространился с удивительной быстротой, охватив Ближний Восток, все Южное Средиземноморье, Испанию и бескрайние просторы Азии. К началу VIII века еврейские общины, которые сохраняли ненадежную опору в греческом и латинском мире, оказались плотно блокированы исламской теократией, которую они в известном смысле породили и отвергли, но от которой теперь зависело само их существование. Однако к этому времени они выработали свою собственную систему жизнеобеспечения – Талмуд и свою уникальную форму самоуправления – кафедократию.

Конец ознакомительного фрагмента.

Купить и скачать
в официальном магазине Литрес

Без серии

Популярная история евреев
Черчилль
Наполеон
Иисус. Жизнеописание

Ебукер (ebooker) – онлайн-библиотека на русском языке. Книги доступны онлайн, без утомительной регистрации. Огромный выбор и удобный дизайн, позволяющий читать без проблем. Добавляйте сайт в закладки! Все произведения загружаются пользователями: если считаете, что ваши авторские права нарушены – используйте форму обратной связи.

Полезные ссылки

  • Моя полка

Контакты

  • chitat.ebooker@gmail.com

Подпишитесь на рассылку: