Выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, Перрин прислонился к стене и немного постоял так. Свет, вот так ввалиться к ней, и она… Она красивая женщина. И вероятно, по летам вполне могла бы быть мне матерью, а может, она и старше.У Перрина мелькнула мысль, что Мэт, наверное, пригласил бы ее потанцевать в общем зале. Да нет, вряд ли. Даже Мэт не такой дурень, чтобы очаровывать Айз Седай.А танцевать Морейн танцевала. Он сам с ней танцевал один раз. И ноги у него заплетались на каждом шагу, цеплялись одна за другую. Хватит думать о ней как о деревенской девушке только потому, что ты видел… Вот проклятая Айз Седай! Лучше думай о том айильце.Юноша мотнул головой, встряхнулся и начал спускаться по лестнице.

Общий зал был набит под завязку, все стулья заняты, откуда только можно натащили табуретов и скамеек, а те, кому негде было сидеть, выстроились вдоль стен. Черноволосую девушку Перрин не увидел, и на него, торопливо миновавшего зал, никто не взглянул дважды.

За одним из столов расположился Орбан, его перевязанная нога покоилась на стуле с подложенной подушечкой, на ноге красовалась мягкая комнатная туфля. В руке Орбан сжимал серебряный кубок, в который служанки то и дело подливали вина.

— Да, — вещал он на весь зал, — мы знали айильцев как свирепых бойцов, Ганн и я, но времени на колебания не было. Выхватил я свой добрый меч и пришпорил своего Льва…

Перрин вздрогнул, не сразу поняв, что рассказчик говорил о своем коне по кличке Лев. Надо же, поверить, будто он на льве верхом разъезжает!Перрину стало немного стыдно: хоть не нравится ему этот человек, это не причина считать, будто Охотник дойдет до такого откровенного бахвальства. Не оглядываясь, Перрин поспешил за порог.

Народу на улице перед гостиницей было никак не меньше, чем в самой гостинице, — те, кому не досталось местечка в общем зале, заглядывали в окна, и чуть ли не вдвое больше любопытствующих толпилось около дверей, жадно ловя каждое слово Орбана. На Перрина никто не оглянулся, хотя до его слуха донеслось недовольное бормотание и жалобы тех, кому пришлось, пропуская юношу, отступить от двери.

Похоже, у гостиницы собрались чуть ли не все, кто вышел этим вечером на улицу, поскольку Перрин, шагая к площади, никого не заметил. Порой в освещенном окне мелькала чья-то тень, но больше никого. Правда, у Перрина было такое чувство, будто за ним следят, поэтому он беспокойно оглядывался. Ничего, только затянутые пологом ночи улицы, испещренные точечками светящихся окон. Но окна, выходящие на площадь, были темны, кроме трех или четырех — на верхних этажах.

Виселица стояла так, как он помнил, человек — айилец — по-прежнему сидел в клетке, которая висела выше, чем мог дотянуться Перрин. Айилец, по-видимому, не спал: по крайней мере, сидел с поднятой головой, но ни разу не опустил взор на Перрина. Камни, которыми в него бросали мальчишки, валялись под клеткой.

Клетка висела на толстой веревке, привязанной к кольцу на одной из верхних перекладин клетки. Затем веревка через тяжелый шкив на поперечине была протянута вниз и обмотана вокруг пары штырей, вбитых по обе стороны опоры футах в трех от земли. Свободный конец веревки валялся у подножия виселицы, небрежно брошенный и кое-как свернутый.

Перрин вновь оглянулся, осматривая погруженную во тьму площадь. Чувство, что за ним следят, не оставляло его, но он ничего не заметил. Потом прислушался — и ничего не услышал. Он чуял дымки каминных труб, запахи кухни из домов, а от мужчины в клетке — запах человеческого пота и засохшей крови. Страхом от человека не пахло.

Его вес, да еще и клетка,думал Перрин, приближаясь к виселице. Он не знал, когда решил сделать это, да и вообще решил ли что-то, но понимал, что он намеревался сделать.

Упершись ногой в массивный опорный столб, Перрин всем своим весом налег на веревку и немного приподнял клетку. Появилась небольшая слабина. Судя по тому, как дернулась веревка, человек в клетке наконец-то зашевелился, но юноша слишком спешил, чтоб бросать задуманное на полдороги и объяснять узнику, что делает. Слабина позволила размотать закрученную вокруг штырей веревку. По-прежнему упираясь в столб, Перрин, перебирая руками, быстро опустил клетку на плиты мостовой.

Теперь айилец смотрел на него молча и изучающе. Перрин же ничего не говорил. Как следует разглядев клетку, он стиснул зубы. Если уж что-то делаешь, пусть даже такую клетку, надо делать на совесть. Передняя стенка клетки целиком представляла собой висящую на грубых, сработанных наспех петлях дверцу, удерживала ее цепь, замкнутая здоровенным железным замком. Цепь была выкована с той же неряшливостью, с какой изготовлена и сама клетка. Перрин ощупал цепь, отыскал слабое звено и всунул в него толстый шип своего топора. Резким движением запястья кузнец сломал плохо склепанное звено. Две секунды — и разомкнутая цепь со звоном упала в сторону, и Перрин распахнул клетку.

Айилец по-прежнему сидел в клетке, подтянув колени к подбородку, и смотрел на освободителя.

— Ну? — хрипло прошептал Перрин. — Я ее открыл, но будь я проклят, если стану тебя оттуда вытаскивать! — Юноша торопливо окинул взглядом затянутую ночным мраком площадь. По-прежнему ничто не двигалось, но он все равно чувствовал на себе следящие глаза.

— Ты силен, мокроземец. — Айилец не шевельнулся, разве что повел плечами. — Чтобы поднять меня туда, понадобилось три человека. А теперь ты меня спустил. Почему?