— Что это означает?

— Вы знаете, мы измеряем время циклами по двенадцать лет, как и китайцы, каждый год носит имя какого-нибудь животного, Дракона, Змеи, Петуха, Быка, Лошади и так далее. Но каждый относится также к одной из пяти стихий: огню, воде, земле, железу и дереву, которые меняются цикл за циклом. Считается, что девушки, рожденные в Год Лошади и со знаком огня бывают... несчастливыми.

— Я не верю в предрассудки. Пожалуйста, говорите цену.

— Она Цветок наслаждения, не имеющий цены.

— Цена, Райко.

— Для того, другого дома, десять коку, Фурансу-сан. Для этого дома, два коку в год, а также стоимость её собственного дома внутри моей ограды, оплата двух прислужниц и любых нарядов, какие она пожелает, и прощальный дар в пять коку, когда вам больше не понадобятся её услуги — вся сумма должна быть положена на счет у нашего банкира-торговца рисом в Гъёкояме, под процент, который, до времени, когда вы расстанетесь, будет вашим — все это должно быть на бумаге, подписано и зарегистрировано у бакуфу.

По японским меркам сумма была просто огромна, на взгляд европейца — граничила с расточительством, даже с учетом крайне благоприятного курса обмена валют. Целую неделю он торговался, но сумел снизить цену лишь на несколько су. Каждую ночь сны о ней не давали ему покоя. Поэтому он согласился. Семь месяцев назад с соблюдением всех необходимых церемоний её официально представили ему. Она официально согласилась принять его. Они оба поставили свои подписи под контрактом. Следующую ночь он провел с ней, и она оказалась всем, о чем он мечтал, что видел во сне. Смеющейся, веселой, не знающей устали, нежной, любящей.

— Она была подарена мне Богом, Анри.

— Дьяволом. Как и мама-сан.

— Нет, это не её вина. За день перед тем, как я получил Хану, Райко сказала мне, официально — я как раз оформлял выплату денег, — что прошлое — это прошлое, она обещала лелеять Хану лишь как одну из своих девушек и следить за тем, чтобы Хану никогда не посещали другие мужчины и она оставалась только моей, начиная с того дня.

— Значит, это она убила её ?

Андре налил себе ещё коньяку.

— Я... я попросил Хану назвать мне тех трех мужчин, ведь один из них мой убийца, но она сказала, что не знает их имен, а может, просто не захотела говорить. Я... я ударил её по лицу, чтобы силой заставить её , но она лишь всхлипнула, даже не закричала. Я был готов убить её , да, но я любил её и... тогда я ушел. Я был как бешеный пес, брел, ничего не соображая и ничего не видя перед собой, времени, наверное, было часа три или четыре ночи. Я забрел прямо в море. Может быть, я хотел утопиться, не знаю, точно не помню, но холодная вода отрезвила меня. Когда я вернулся в дом Трех Карпов, Райко и все остальные были в шоке, я ничего от них не добился. Хана лежала там, где я её оставил. Только теперь она плавала в луже крови, в горле торчал мой нож.

— Значит, это было самоубийство?

— Так мне сказала Райко.

— Ты в это не веришь?

— Я не знаю, во что мне верить, — с болью в голосе произнес Андре. — Я знаю только, что вернулся туда, чтобы сказать ей, что я люблю её , что болезнь — это карма, и она не виновата, не виновата, что я очень сожалею о том, что сказал то, что сказал, и сделал то, что сделал, и что все у нас будет как прежде, кроме того, что... кроме того, что когда это станет... станет заметно, мы вместе покончим с собой...

Анри пытался сосредоточиться — после услышанного его собственный разум тоже отказывался служить ему. Он никогда даже не слышал о доме Трех Карпов до того, как новость о смерти девушки облетела Поселение. Андре всегда так скрытен, подумал он, соглашаясь, впрочем, что это разумно, и он прав, меня это действительно никак не касалось, пока бакуфу не начали официальное расследование.

— Те три человека, эта твоя Райко знала, кто они и откуда? Андре тупо покачал головой.

— Нет, а другая мама-сан отказалась назвать ей имена.

— Кто она? Как её зовут? Где она сейчас? Мы сообщим о ней бакуфу, они могли бы заставить её рассказать обо всем.

— Они не стали бы этим заниматься, с какой стати? Тот, другой дом — он оказался тайным местом встреч бунтовщиков, гостиница Сорока Семи Ронинов; примерно с неделю назад его сожгли дотла, а голову мамы-сан выставили на пике. Пресвятая Богородица, Анри, что же мне теперь делать? Хана мертва, а я жив...

Вскоре после полудня доктор Хоуг уже сидел в катере, который держал курс на пристань британской дипломатической миссии в Канагаве. Бебкотт прислал записку, что не может покинуть Канагаву, потому что делает операцию в своей тамошней клинике, пообещав вернуться сразу же, как только освободится: «...извините, вряд ли это у меня получится раньше позднего вечера, вероятнее же всего, мне придется остаться здесь до завтрашнего утра. Я буду более чем рад, если вы пожелаете присоединиться ко мне, только будьте готовы остаться на ночь, потому что погода на море меняется быстро...»