Дорогой, чудесный Малкольм, он был таким милым сегодня вечером, таким сильным и мудрым, и, о, как я хотела его. Я так рада, что могу говорить с ним, какое счастье для меня, что тетя Эмма отказалась учить французский, поэтому мне пришлось выучить английский. Поразительно, как она смогла прожить в Париже столько лет, не зная ни слова по-французски, и что это нашло тогда на дядю Мишеля, что он женился на ней и обрек себя на такие муки? Хотя я люблю их обоих, но одевается она так безвкусно, а он такой обыкновенный.

Любовь! Так он мне всегда отвечал, и она тоже; и ещё то, что они встретились, когда он отдыхал летом в Нормандии. Она была актрисой в бродячей шекспировской труппе, он — мелким чиновником. Это была любовь с первого взгляда, всегда говорили они, и рассказывали мне, какой она была красавицей и как красив был он. Потом они вместе убежали, поженились через неделю — все было так романтично, только с тех пор они не были особенно счастливы.

А мы будем, Малкольм и я. О да, и я буду любить Малкольма, как должна любить мужа современная жена, у нас будет много детей, они будут воспитываться в католической вере, он не станет возражать, он ведь тоже не фанатик: „Честное слово, нет, Анжелика. Разумеется, свадьба пройдет по протестантскому обряду, мать даже слушать не захочет ни о чем ином, в этом я уверен. После мы можем устроить и католическую церемонию, тайно, если ты пожелаешь..."»

Ничего, что она будет тайной, эта церемония и будет их настоящим бракосочетанием — не как первая. Святая Мать Церковь примет наших детей в своё лоно, большую часть года мы все будем жить в Париже, он будет любить меня, я буду любить его, и мы будем восхитительно заниматься любовью, думала она, и её сердце приятно застучало, когда она отпустила свои мысли на свободу.

Она услышала, как открылась и закрылась наружная дверь, а потом с легким скрежетом повернулась ручка на двери в её спальню. Анжелика обернулась в смятении и увидела Андре Понсена, который молча открыл дверь, молча закрыл её за собой, запер на задвижку и прислонился к ней спиной. На губах его застыла насмешливая улыбка.

Ей вдруг стало страшно.

— Что вам нужно, Андре?

Он долго не отвечал, потом подошел к кровати и опустил на неё неподвижный взгляд.

— По... поговорить, а? — тихо произнес он. — Нам ведь есть о чем, а? Поговорить... или... или что?

— Я не понимаю, — ответила она, понимая все слишком хорошо, и сердце её болезненно сжалось, когда она заметила тревожный блеск в его глазах, где всего несколько минут назад видела одно лишь сочувствие. Но она заставила свой голос звучать спокойно, проклиная себя за то, что не заперла дверь — здесь в этом никогда не было нужды, кругом всегда было полно слуг и сотрудников миссии, и никто не осмелился бы войти к ней без разрешения. — Пожалуйста, вам не...

— Мы должны поговорить... насчет завтрашнего дня и быть... быть друзьями.

— Дорогой Андре, пожалуйста, уже поздно, что бы это ни было, это может подождать до завтра, извините, но вы не имеете никакого права входить сюда, не постучав... — В следующий миг она в панике отползла на другую сторону кровати: он сел на край и протянул к ней руку. — Прекратите или я закричу!

Его смех был тихим и колючим.

— Если вы закричите, дорогая Анжелика, сюда сбегутся слуги, и я отопру дверь и скажу им, что вы пригласили меня сюда, вы хотели встретиться со мной наедине, чтобы обсудить вашу потребность в деньгах, наличных деньгах, для проведения аборта. — Снова кривая ехидная усмешка. — А?

— О, Андре, не будьте таким, пожалуйста, уходите, прошу вас... если вас кто-нибудь увидит... пожалуйста.

— Сначала... сначала поцелуй. Она вспыхнула.

— Убирайтесь, как вы смеете!

— Заткнись и слушай, — хрипло прошептал он, его рука поймала её кисть и сжала её , словно в тисках. — Я смею все. Если я захочу получить больше, чем поцелуй, ты с радостью дашь мне это или пеняй на себя. Без меня все обнаружится, без меня...

— Андре... пожалуйста, отпустите меня. — Как она ни пыталась, она не могла вырвать у него свою руку. Криво усмехнувшись, он отпустил её. — Вы сделали мне больно, — сказала она, едва не плача.

— Я не хочу делать тебе больно, — сдавленно проговорил он, собственный голос казался ему чужим. Он знал, что это безумие быть здесь и делать то, что он делает, но после её ухода его вдруг охватил такой ужас, что он перестал что-либо соображать, ноги сами собой привели его сюда, чтобы силой заставить её... что? Разделить с ним его медленную смерть. Почему бы нет?! — пронзительно кричал его мозг. Это её вина, она выставляет напоказ свои груди, свою бесстыдную чувственность, не дает мне забыть! Она ничем не лучше уличной девки, может быть, её никто и не насиловал, разве она не нацелилась заполучить Струна и его миллионы любой ценой? — Я... я твой друг, разве я не помогаю тебе? Поди сюда, один... один поцелуй не большая плата.

— Нет!

— Кровь Христова, дай мне это с радостью, или я перестану помогать тебе, а через день или два сообщу обо всем Струану и Бебкотту, анонимно. Ты этого хочешь? А?

— Андре, пожалуйста... — Она затравленно оглянулась вокруг, ища, куда бы убежать. Бежать было некуда. Он подвинулся ближе на кровати и протянул руку к её груди, но она оттолкнула её и начала сопротивляться, драться с ним, полоснула ногтями, целясь в глаза, но он скрутил её так, что она не могла даже шевельнуться, а она боялась позвать на помощь, понимая, что попала в ловушку, что погибла и должна будет уступить ему. Вдруг чья-то рука бешено заколотила в её ставни.