— Я не знаю, простите. Знаю только, что они были японцы. Честно, — сказала она ему, глядя на него чистыми глазами. Эти имена были похоронены на дне её самого потаенного сердца, ожидая, когда придет необходимость воспользоваться ими для или против бакуфу. — Относительно этих. — Она раскрыла ладонь. Жемчужины притягательно поблескивали в свете масляной лампы. — Давайте договоримся, что я отдаю вам третью часть того, что выручу от продажи, а также все лекарства и все, что ещё может понадобиться. Треть будет... — Она замолчала, потому что подруга из Пьяного Города вдруг встала на своё место.

«Лекарство предназначено для той женщины, которая должна выйти замуж за тайпэна, — волнуясь, сказала она себе. — Разве не про неё говорили, что она потеряла вчера какие-то драгоценности, только я не придала этому никакого значения. Это должна быть она, жемчужины подтверждают это... и если это она, и-и-и-и, аборт должен совершаться втайне от него и без его согласия, иначе посредником, без сомнения, был бы Дзами-сан, а не Фурансу-сан».

— Треть будет справедливо, — закончила она и собралась добавить высокомерно: «для молодой чужеземной женщины, которая выходит замуж за тайпэна», но, увидев, что Фурансу-сан угрюмо смотрит в свою чашку, решила подождать и не открывать ему без надобности, что докопалась-таки до ответа, для кого он старается.

«И-и-и-и, какой прибыльной обернулась сегодняшняя ночь, — радостно подумала она. — Правда о том, что такая важная госпожа тайно избавилась от ребенка, которую можно похоронить в себе или рассказать, могла бы иметь громадную ценность для самой госпожи, до или после того, как она выйдет замуж, или для этого тайпэна, богатого, как князь Адати, правитель Мито, до или после того, как он женится, или даже для одного из его многочисленных врагов.

Дальше: с помощью Хираги я добилась того, что этот Тайра накрепко прилип к Нефритовым Вратам Фудзико — не пойму, что в этой девушке так привлекает к ней Круглоглазых? И последнее, но не менее важное, представилось решение для Фурансу-сана, моего драгоценного шпиона-гайдзина».

Райко хотелось закричать от радости, но, с обычной своей осторожностью, она сохранила на лице самое скромное, искреннее выражение.

— Треть? Фурансу-сан?

Он поднял на неё холодные глаза, кивнул в знак согласия.

— Вы сказали госпоже, что есть риск?

— Какой риск? Райко говорит, лекарство хорошее большинство раз.

— Так и есть, в большинстве раз. Но если питье не поможет, мы... давайте не станем сейчас переживать из-за этого. Будем надеяться, что Будда улыбнется ей и её карма — легко избавиться от бремени, чтобы потом наслаждаться хорошими сторонами жизни. — Она не мигая посмотрела на него. — И ваша тоже. Neh?

Он молча посмотрел на неё вместо ответа.

Четверг, 6 ноября

Дражайшая Колетта, промчались недели, и завтра мой особый день, — писала Анжелика, светясь от ожидания, — я чувствую себя так хорошо, что едва могу поверить в это. Я сплю чудесно, щеки мои порозовели, все осыпают меня комплиментами, и фигура у меня стройна как никогда... Никаких признаков, ничего, подумала она. Ничего. Груди немножко побаливают, но это просто воображение, а завтра все кончится.

Она сидела за бюро в своих апартаментах, выходящих окнами на залив, высунув кончик языка между губами, слишком осторожная, чтобы написать что-то, что хоть как-то могло бы её скомпрометировать. Какое счастливое предзнаменование, что моя новая жизнь начинается в его день.

Завтра день святого Теодора, он мой новый святой, мой ангел-хранитель. Видишь ли, Колетта, по браку я становлюсь британкой (не англичанкой, потому что Малкольм шотландец и только отчасти англичанин), а святой Теодор один из их столь немногочисленных святых. Он тоже стал британцем (он был грек) двенадцать столетий назад и поднялся до сана епископа Кентерберийского...

Её ручка со стальным пером замерла на этом слове, ибо это имя вызвало призраков из тумана прошлого, но она отгородилась от них, и они снова опустились в свои темные глубины.

...это означает, что он стал как бы Папой Британских островов. Он реформировал Церковь, изгнал злодеев, положил конец языческим церемониям, был таким святым и добрым, особенно к женщинам, дожил до восьмидесяти восьми лет — поразительно! — и вообще был чудесным человеком истинной церкви. Я отмечаю этот день тем, что устрою себе особый пост, а потом через три дня званый ужин!

Отец Лео рассказал мне о нем. Брр! Он мне по-настоящему не нравится, от него так пахнет (в исповедальне мне приходится пользоваться платком с ароматическим шариком — ты бы упала в обморок, дорогая Колетта). В прошлое воскресенье у меня были ваперы, и это воскресенье я тоже наверняка пропущу. Ты помнишь, как мы проделывали это, когда были в школе, хотя я так никогда и не узнаю, как нам удавалось избежать выговора.

Мысли о Колетте, школе, Париже отвлекли её на мгновение, и она посмотрела в окно на океан, штормовой и тускло-серый, резкий ветер поднимал волны с пенным гребнем, которые, шурша галькой, с громким шипением набегали на пляж в ста шагах от неё, по другую сторону променада. Торговые суда стояли на якоре, шлюпки разгружались и загружались, единственный боевой корабль, фрегат «Жемчужина», великолепный со своей новой мачтой и заново покрашенный, шел на парах к месту своей стоянки, только что возвратившись из Эдо.