Макфей рассмеялся.

— Мы просто задраим люки.

— Хеллоу, Андре.

— Добрый вечер, Анжелика.

Она сидела в своём любимом кресле рядом с окном эркера, шторы были раздвинуты, открывая вид на гавань.

— «Гарцующее Облако»? — Да.

— Хорошо. Она на борту? Андре криво улыбнулся.

— Это объяснило бы появление клипера.

— Это не имеет значения ни в том, ни в другом случае, — сказала она ровным голосом, но внутри у неё все тревожно сжалось. — Хотите выпить что-нибудь?

— Благодарю. — Он увидел открытую бутылку шампанского в ведерке со льдом и наполовину полный бокал на столе. — Вы позволите?

— Пожалуйста.

Это становилось её привычкой: смотреть, как садится солнце, или встречать сумерки и наступление ночной темноты с шампанским. Всего один бокал, чтобы приготовиться к длинному вечеру и затем долгой ночи. Ночи теперь проходили по-другому. Она больше не клала голову на подушку и не уплывала, чтобы проснуться на рассвете. Сон теперь бежал от неё. Поначалу она испугалась, но Бебкотт убедил её , что страх только ухудшает бессонницу:

— Нам вовсе не нужно спать по восемь-десять часов, поэтому не волнуйтесь. Используйте это время с выгодой для себя. Пишите письма или дневник и думайте о хорошем — не тревожьтесь...

Дражайшая Колетта, — написала она вчера, — его совет помогает, но он забыл упомянуть о ещё лучшей возможности, а именно СТРОЙТЕ ПЛАНЫ, что очень важно, потому что эта женщина задумала сокрушить меня.

Если будет на то воля Божья, я скоро окажусь в Париже, тогда я смогу рассказать тебе все. Иногда у меня возникает такое чувство, что моя жизнь здесь напоминает пьесу или роман Виктора Гюго и Малкольма, бедняжки, никогда и не было на свете. Но мне нравятся тишина и уединение, и я спокойно жду. Осталось всего несколько дней, и тогда я буду знать о ребенке, суждено ему появиться или нет. Я так надеюсь и надеюсь, и надеюсь, и молюсь, и молюсь, и молюсь, чтобы у меня был его ребенок, а также чтобы твои роды прошли хорошо и подарили тебе ещё одного мальчика.

Мне приходится быть осмотрительной. Я могу здесь положиться только на себя. Джейми — добрый друг, но он не многим может помочь, поскольку он больше не служит в «Благородном Доме», а этот Альберт Мак-Струан добр, совершенный джентльмен, высокородный британец и терпит меня лишь до поры до времени, пока ОНА не отдаст другие распоряжения. Сэр Уильям? Он — правительство, британское правительство. Сератар? Бог знает, поможет ли он в действительности, но в любом случае это будет лишь постольку, поскольку я могу быть ему в чем-то полезной. Мистер Скай? Он делает все, что в его силах, но все ненавидят его. Андре? Он слишком умен и слишком много знает, и мне кажется, ловушка, в которой он оказался, сводит его с ума (мне так не терпится узнать, что ТЫ ДУМАЕШЬ!!!). Моя единственная надежда — Эдвард Горнт. К этому времени он уже в Гонконге и уже увиделся с ней. Мои молитвы и, я знаю, твои тоже за его успех каждодневны и многочисленны.

Итак, я использую мои ночные бдения, чтобы строить планы. Теперь у меня так много хороших планов и мыслей, как справиться с любым возможным затруднением, и много сил, чтобы справиться с теми, о которых я даже не осмеливалась думать, например, если Эдвард подведет меня или, не дай Господи, так и не вернется — ходят слухи об ужасных штормах в китайских морях, обычных в это время года. Компания Дмитрия «Купер-Тиллман» потеряла ещё один корабль. Бедные матросы, как ужасно море и как храбры люди, которые бороздят его просторы.

Андре справедливо говорит, что я не могу уехать отсюда и не должна ничего предпринимать, пока ОНА не объявит о своих намерениях. Я вдова Малкольма, все так говорят; мистер Скай зарегистрировал у сэра Уильяма целую кучу бумаг и ещё больше отослал в Гонконг и ещё в Лондон. Денег у меня достаточно, и я могу оставаться здесь так долго, как только пожелаю — Альберт Мак-Струан сказал, что я могу пользоваться кабинетом Джейми, когда он будет свободен, и у меня есть ещё десять расписок, которые Малкольм приготовил для меня, поставив свою печать, но не заполнив сумму — только подумай, как он был заботлив, — и которые Джейми и вот теперь Альберт согласились признать, до сотни гиней на каждую.

Когда ОНА заявит о себе, я вступлю в сражение с ней. Я чувствую, что это будет сражение насмерть, но уверяю тебя, дорогая Колетта, смерть ждет не меня — это будет её Ватерлоо, не мое, Франция будет отомщена. Я чувствую себя очень сильной, очень здоровой...

Она смотрела на Андре, ожидая, когда он заговорит. Его лицо было жестким, кожа побледнела и натянулась, и он похудел. Первый бокал он выпил залпом. Второй тоже. Теперь он потягивал третий.

— Вы прекраснее, чем когда-либо.

— Благодарю вас. Ваша Хинодэ, как она?

— Прекраснее, чем когда-либо.

— Если вы так любите её , Андре, то почему ваши губы сжимаются, а глаза загораются гневом, когда я упоминаю её имя — вы сказали, что мне можно о ней справляться. — Несколько дней назад он рассказал ей об их договоренности. О части её , не обо всем. Это вырвалось у него непроизвольно, когда не стало больше сил сопротивляться отчаянию. — Если вы так настроены против того, чтобы заниматься любовью в темноте, и это при той огромной цене, которую потребовала эта Райко, зачем вы вообще согласились на это?