Так, во всем этом, несомненно, было что-то странное, однако узнать подробности можно было, только побывав в Удзи, но уезжать туда надолго он не мог, ехать же с тем, чтобы вернуться, даже не присаживаясь, ему не хотелось. Дайсё пребывал в растерянности и недоумении, а дни шли, и скоро луна подошла к концу.

Вечером того дня, на который был намечен переезд девушки в столицу, Дайсё было особенно грустно. В саду перед его покоями благоухали померанцы, и мысли невольно устремлялись в прошлое (103). Над головой дважды прокричала кукушка…

«Если ты залетишь…» (495) — ни к кому не обращаясь, прошептал Дайсё, затем, вспомнив, что принц Хёбукё находится сегодня в доме на Второй линии, попросил слугу сорвать ветку померанца и написал:

А принц в тот миг как раз глядел на госпожу из Флигеля и думал о том, как похожа она на умершую. Супруги сидели, печально задумавшись. Разве можно было не понять, на что намекал Дайсё?

Ах, как тяжело у меня на душе…» — ответил принц.

Нака-но кими уже знала о случившемся. «Какой печальной и удивительно короткой оказалась жизнь обеих моих сестер, — думала она. — Не потому ли, что они все горести принимали так близко к сердцу? И только я, не знавшая печалей, живу и живу… Но надолго ли?..»

Рассудив, что нелепо скрывать от супруги то, что, судя по всему, давно уже ей известно, принц — разумеется, в несколько измененном виде — решил рассказать ей эту грустную историю.

— Меня очень обидело, что вы спрятали от меня девушку, — добавил он после того, как, смеясь и плача, признался во всем. Его особенно трогало то обстоятельство, что женщина, слушавшая его признания, была так близко связана с умершей.

В доме на Второй линии принц чувствовал себя гораздо свободнее, чем в сверкающем изысканнейшей роскошью жилище Левого министра. Там, стоило ему почувствовать малейшее недомогание, поднимался шум, в покоях целями днями толпились люди, пришедшие справиться о его здоровье, а министр с сыновьями докучали неустанными заботами.

Дни шли за днями, а принц Хёбукё по-прежнему жил словно во сне. Жестокое недоумение терзало его душу. «Отчего так внезапно?» — спрашивал он себя и однажды, призвав обычных прислужников своих, отправил их за Укон.

Госпожа Хитати тем временем вернулась в столицу, не имея сил оставаться в Удзи, где все располагало к унынию, а плеск волн в реке производил в сердце столь страшное впечатление, что у нее у самой являлось неудержимое желание броситься в воду. После ее отъезда в доме стало совсем пустынно, и дамам оставалось уповать лишь на взывающих к Будде монахов. Поэтому, когда приехал гонец от принца Хёбукё, суровые стражи, столь ревностно охранявшие прежде дом, и не пытались препятствовать ему. Вспомнив, что из-за их чрезмерной бдительности принцу не удалось даже проститься со своей возлюбленной, гонец с трудом сдержал досаду.

Едва ли приближенные принца одобряли безрассудства своего господина, однако стоило им оказаться в Удзи, как мысли о прошлом нахлынули на них с такой силой, что даже самые стойкие не смогли сдержать слез. В памяти невольно всплывали те ночи, когда они приезжали сюда вместе с принцем, вспоминалось, как счастлив он был в то давнее утро, когда шел к ладье, прижимая к груди свою прелестную возлюбленную.

Увидев гонца, Укон разрыдалась.

— Дамам покажется странным, если я покину их теперь, — сказала она, узнав о причине его приезда. — К тому же мысли мои в таком беспорядке, что я вряд ли сумею объяснить… Лучше я приеду к вашему господину по окончании срока скорби. Тогда мне наверняка удастся отыскать подходящий предлог. Если моя жизнь продлится — в чем я очень сомневаюсь, — я непременно навещу вас, как только обрету душевный покой, и расскажу принцу об этом страшном сне. Поверьте, я сделала бы это, даже если бы он не присылал за мной.

Было ясно, что сегодня она никуда не поедет.

— Мне неизвестны подробности, — плача, отвечал Токиката (а гонцом снова был именно он), — и я не вправе судить… Но одно мне известно доподлинно — никто не мог любить вашу госпожу больше, чем любил ее принц. Я был настолько уверен в том, что скоро и вы окажетесь в доме, где у меня будет возможность беспрепятственно опекать вас, что даже не очень торопился выказывать вам свое расположение. О, если б вы знали, как я сочувствую вашему горю.

— Принц нарочно подготовил для вас карету, — продолжал он. — Неужели его старания были напрасны? Может быть, со мной согласится поехать госпожа Дзидзю?

— В самом деле, почему бы вам не поехать? — сказала Укон, обращаясь к Дзидзю.

— Неужели вы думаете, что я сумею рассказать принцу больше, чем вы? — возразила та. — Да и вправе ли мы вообще уезжать отсюда до окончания срока скорби? Разве принц не боится осквернения?

— Об этом не беспокойтесь, — ответил Токиката. — В последнее время принцу постоянно нездоровится, и ему предписано соблюдать воздержание. Так что он надежно защищен от скверны. Я-то убежден,

что ему следовало бы на все время скорби затвориться здесь, ибо с вашей госпожой его связывала отнюдь не мимолетная прихоть. Так или иначе, скорбеть вам осталось совсем недолго, поэтому пусть одна из вас все-таки поедет со мной.