— Собственно, мы уже выкачали из них всю нужную нам информацию. Это какие-то жалкие крохи по сравнению с тем, что мы обычно получаем от прикатчиков. Для науки данные образцы, как я сказал, совершенно бесполезны. Однако, если ты, разведчик, так серьезно настаиваешь, чтобы их не убивали, из уважения к твоей просьбе, после всех наших с ними забав, пожалуй, мы засушим их для космического банка, может быть — чего не бывает — пригодятся когда-нибудь…

— Нееет! — выкрикнул вдруг Кеворка.

Светила задрожали от удивления и гнева — это было неслыханным нарушением всех мыслимых и немыслимых законов Альдебарана.

— Как ты, ничтожество, посмел?! — набросился на Кеворку Раплет.

Нак Пакуа медленно опустился на место — только что испытанное им потрясение было столь велико и непривычно, что он не мог собраться с мыслями.

— Ага, Нак, ты все-таки получил свое «нееет»! — насмешливо проблеяло второе по счету Светило — толстая лохматая и неопрятная старуха, на голове у которой росли, висели и болтались уменьшенные в размерах лопаты, грабли, тяпки, серпы, косы и пружины — знаки ее достоинства.

Старуха была покровительницей Кваркеронии — сельхозстраны, населенной тупоголовыми карками, и звалась Рэтой Бергой.

Пока Кеворка докладывал, она пускала вокруг себя радужные пузыри, похожие на мыльные. С их помощью она просматривала бескрайние поля штивы и чавы Кваркеронии, где трудились ее любимые карки, носившие на работу и после работы на тупых головах те же инструменты, что и она, сама Рэта, но только их инструменты были в натуральную величину.

— Мулле, не смей! — крикнула Рета Берга толстому карку, свалившемуся на межу, чтобы отдохнуть. — Еще не время!

— Разведчик сказал тебе «нееет!» — повторила она, снова обратившись к Наку. — Он будет за дерзость наказан, как будет наказан за то же и амер Раплет, которого никто не спрашивал. Но не худо бы и тебе, Нак Пакуа, вспомнить Золотое Сечение Фигософа.

— Не хуже тебя, Рэта Берга, знаю, что «отрицание есть движение вперед». — Нак в раздражении дернул себя за бороду, каждый волосок которой имел свой глубокий затаенный смысл и свое назначение. На бороде Нака была зашифрована вся информация, которую когда-либо получил и выдал Лабиринт Лабораторий. — И что же с этими образцами в таком случае прикажешь, делать? Не запускать же их после наших забав обратно в космос слишком дорогое для нас удовольствие. Если хочешь, мы, конечно, можем снова качнуть пространство — на этот раз за твой счет, но боюсь, у тебя лопат и серпов с граблями не хватит, чтобы расплатиться.

— Издеваешься над бедной Рэтой?! — воскликнула плаксиво Рэта Берга и затрясла головой, на которой, ударяясь друг о друга, запрыгали на пружинах лопаты, грабли, серпы и тяпки. — Давай-ка поделим эти образцы между собой. Не пропадать же добру — как у них там говорят, куммеккер мне тут подсказывает! Все работа-работа, работаешь не покладая рук и ног, пусть это будет нам маленькой наградой.

— И головы не покладая, — мрачно добавил Нак Пакуа, игнорируя слово «награда», и подергал себя за магнитные стрелки, державшие направление на Лабиринт Лабораторий, где в Актовом зале стоял огромный магнитный столб из магнитного железняка, когда-то похищенный с Земли экспедицией ранее прославленного, а теперь преданного проклятию Вилта, навсегда вычеркнутого из Истории Альдебарана.

— Нас четверо — их четверо. Мне приглянулся вон тот самый тупоголовый, — и Рэта указала на Аленьку.

Аленька, как и все мы, пребывал в гипнотическом каком-то, близком к страшному сну состоянии, из которого не выбраться. С другой стороны, нам казалось, что разговор идет не о нас, а о ком-то другом, мы еще никак не могли смириться с тем, что мы — самые заурядные образцы и ничего из себя не представляем.

— Сама ты дура тупоголовая, — очнулся Аленька и показал Рэте Берге язык.

Та пришла в неописуемый восторг, что у него такой длинный язык, и пообещала ему работу на каркской кухне — будет там мыть языком грязную посуду.

— Ну что, детки, начинаем дележку? — обратилась она теперь к двум другим Светилам.

Третьим Светилом был чумазый мальчишка нашего возраста. Хорошенько разглядеть его не представлялось никакой возможности, потому что он мелькал в глазах, кувыркался на своем столе, словно цирковой акробат на трапеции. Он олицетворял собой движение в пространстве Олфея. Повиснув на тросе вверх ногами, Перевертыш поглядывал с интересом на Киму и подмигивал ей. У него на голове, на руках и на ногах вращались светящиеся обручи, и в какие-то моменты он сам весь превращался в единый светящийся бурлящий поток.

Он был создан в Лабиринте по проекту доктора Баррба, который показал его как пример своего мастерства Ноленсу, после чего доктора засушили для любопытных, а Ноленс присвоил его методику себе.

Рядом с Перевертышем сидела… большая шуба, с длинным тонким и прозрачным носом, утолщенным на самом кончике, скошенным чуть на бок. Вся она мягко стелилась в пространстве меховыми кольцами-барашками, и эти кольца временами отливали то холодным металлическим блеском, то горячим золотистым цветом. Несколько особенно крупных барашков, расположенных у носа, который парил в пространстве сам по себе, были продеты в золотые сверкающие кольца, кольца перекрещивались между собой, образуя замкнутую цепь, не подлежащую разрыву и разъему. Кольца и сама эта цепь были ее опознавательными знаками. Имя этого Светила было — Каракумовая Шуба, и ее носили на себе те, кого она сама по своей прихоти выбирала для собственного ношения, облегая их так, что они сразу теряли самих себя. Она все время улыбалась, и улыбка у нее была иногда меховая, иногда металлическая.