Наскоро подзаправившись бутербродами с чаем, вылетели.

Через несколько минут после посадки к нашим машинам подкатили на тележках шестиметровые стальные сигары, вместе с торпедистами мы принялись проверять и подвешивать их. Закрепив торпеды в замках, прикрепили контейнеры с тормозными парашютами. Все готово, можно взлетать. Но команды не поступало. [125]

Минут через двадцать подкатила машина, вышел коренастый, широкоплечий подполковник Токарев, командир 5-го гвардейского авиаполка.

— Торпеды подвесили?

— Так точно!

Подполковник снял фуражку, отер лоб.

— Обстановка изменилась. Под Новороссийском критическое положение. Снимайте торпеды, берите сотки, вылетайте в район Кирилловки…

Снова закипела работа. Больше всех трудился Варварычев, который прилетел вместе с двумя другими техниками.

— Товарищ командир, разрешите слетать с вами? — взмолился, когда все было готово.

— Да ты что? У меня ж для тебя даже парашюта нет!

— Возьмите, товарищ командир! А то так за всю войну и фронта не увижу. Одни заплаты да гайки…

Вступился Никитин:

— А что, командир? Была не была! Пусть понюхает пороху. Лучше будет машину потом готовить.

— А отвечать будет кто?

— Ну, если что… так и некому будет.

— Черт с вами! — разозлился я. — Иван, парашют у штурмана забери, раз он такой сердобольный!

Варварычев сел рядом с Димычем. Ему было приказано наблюдать за воздухом. Над Геленджиком к нам стали пристраиваться два ЛаГГ-3. Иван принял их за истребители противника, но трассы «эрликонов» и разрывы зениток быстро разубедили его.

Отбомбились удачно, но машина получила повреждение. Израненный самолет кренился, вздрагивал, плохо слушался рулей.

— Пробито остекление штурманской кабаны, — доложил Димыч. — Осколок прошел рядом с головой Варварычева!

— В рубашке родился!

— Не рано ли поздравлять?

Действительно вскоре стрелки доложили:

— "Худой" слева, командир!

"Худой" — Ме-109. Так его прозвали за тонкий фюзеляж.

Раздался треск пулеметных очередей, но наши истребители моментально зажали хищника в клещи, и он еле сумел убраться. [126] Пролетая Лазаревскую, мы стали очевидцами ожесточенного боя наших истребителей с Ю-88, которые пытались бомбить аэродром, и сопровождавшими их «мессерами». На земле рвались бомбы, бушевали пожары, над ней проносились двухмоторные «юнкерсы». А выше крутилась огромная карусель. На максимальных оборотах взвывали моторы, вспарывали воздух трассы скорострельных пушек и пулеметов. Вот один из «мессеров» вывалился из круга, полыхая, пошел вниз. Через минуту «юнкерс», оставляя за собой шлейф черного дыма, потянул к земле.

— Молодцы ребята! — ликовали наши стрелки. — Так их!

Пришлось остудить.

— Смотрите за воздухом! В такой свалке нас могут прошить и свои и чужие.

Самолет хоть и слушается рулей, но идет тяжело, на пределе. Но вот и родной аэродром. Выпустил щитки и с первого захода посадил машину.

— Ну как впечатление? — спросил Варварычева.

Но тот уже обходил самолет, сосредоточенно считая пробоины.

— Не меньше двадцати. Опять латать всю ночку…

— Ну теперь жаловаться не на кого. Сам летал, сам чини, — подковырнул Никифоров.

— Каждый раз теперь будем тебя брать, как поставишь новые свечи, — не удержался и Димыч.

Это была, кажется, первая его шутка за весь полет. Что-то он начал в последнее время скисать, мой штурман. Побледнел, осунулся, глаза неестественно блестят.

— Ты не болен? — спросил я, когда все отошли.

— Ничего, знобит немножко… Сейчас вот приму свои-то…

Но фронтовые сто граммов не помогли. Полковой врач тоже обратил внимание на нездоровый вид штурмана, пригласил к себе, осмотрел.

— Ну, что? — я ждал Димыча у крыльца.

— Направляет в санчасть. Говорит, нервное истощение. Конечно, никаких нервов не хватит каждый раз переживать, чтобы ты не сошел с боевого курса.

И тут не обошелся без подначки. Вот черт! Даже и мои переживания себе присвоил.

Прощаться, однако, было грустно. Постояли, поглядели на небо, где сгущались мрачноватые сумерки.

— Дождь будет, должно быть.

— Возможно, сентябрь.

— Ну, сентябрь для Кавказа еще не осень…

"Выручил" комиссар полка Свиногеев:

— Ага, вот они, голубчики! Тебе кто, Минаков, разрешил брать техника в воздух? Ну-ка пойдем, пойдем…

Я пожал плечами. Димыч тоже: иди, мол, получай.

— Подлечись там как следует… Не торопись.

— Постараюсь подольше не видеть ваших физиономий.

— Ну-ну. Не такие уж они противные. В общем, ждем. Возвращайся скорей!

Должно быть, сцена прощания тронула комиссара. Взбучка была сравнительно мягкой.

— В следующий раз, Минаков, со мной посоветуйся, прежде чем внедрять новые методы воспитания. Даже если и смысл в них есть…