Немало преград форсировал на своем веку генерал, но с такой столкнулся впервые. Вступить в город приказано было торжественно, предполагался парад победителей. Принимать его должен был сам Антонеску с маршальским жезлом, на белом коне.

Как тут быть? В обход до центра города — десятки километров. Подручных переправочных средств в голой степи не найти. А время строго регламентировано. Так и пришлось отдать приказ на форсирование вонючей преграды вброд, а после «грязевых ванн» преодолевать еще простреливавшиеся партизанами участки пути ползком по высушенной солнцем степи, купаться в пыли, подобно курам. Какой уж тут парад! Да и как было гарантировать безопасность проезда маршалу, если город все еще вел самую настоящую войну: обстреливались все сухопутные и морские коммуникации. Каждую ночь дороги начинялись минами и противоавтомобильными шипами. Суда взрывались, не успев войти в гавань; поезда сталкивались, врезались в тупики, сходили с рельсов, вместо мазута в буксах оказывался песок. Первый же свежий ветер с моря повалил десятки телеграфных столбов: их умудрились подпилить, несмотря на усиленную круглосуточную охрану.

Через день засекали радиопеленгаторы кочующую радиостанцию, немедленно на бешеных скоростях съезжались в засеченной точке, но никого в голой степи не находили.

В диверсиях, в самом их комплексе, в оперативной организации, приемах выполнения чувствовалось централизованное, мастерское руководство, широчайшая сеть осведомителей и исполнителей. И никаких следов…

Тайная полиция, жандармерия, агентура сигуранцы сбились с ног. Из Берлина и Бухареста сыпались разносы: «Что делается в столице Транснистрии? Вашу грудь, генерал, украшают отличия доблести, — неужели не можете справиться с кучкой фанатиков?»

И уж совсем диктаторски повел себя с комендантом днестровско-черноморской столицы эмиссар Гиммлера штандартенфюрер группы «Мертвая голова».

— Считайте, генерал, наш конфиденциальный разговор… предостережением, — сказал он. — Нерадивость на посту, который занимаете вы, чревата неприятными для вас лично последствиями, вплоть до…

Глугояну стоял как одеревеневший. Так вот что получил он в придачу к комендантскому посту! Сегодня — комендант, завтра — узник концлагеря.

Штандартенфюрер покачивался на широко расставленных ногах.

— Повторяю вопрос: ясно или нет?

Да, конечно, Глугояну ясно все.

— Тогда к делу. — По каменному лицу штандартенфюрера скользнула сдержанная улыбка. — Рад, что нашли общий язык. Действуйте!

И генерал отправился действовать. Он прежде всего продиктовал стенографистке приказ: «За каждый террористический акт против оккупационных войск будут повешены и расстреляны 200 заложников». Потом собрался было подготовить директиву комендантам районов.

— А не лучше ли собрать их вместе с персоналом сюда, — чуть картавя, предложил похожий на Гитлера оберштурмфюрер. — Собрать и попросить господина штандартенфюрера ознакомить их с последними указаниями ставки. Это, надеюсь, вразумительнее ваших директив.

— Конечно, — согласился генерал. И приказал к 16.00 собрать нужных людей в главной комендатуре.

Заработали зуммеры и звонки телефонов. Засигналили на улицах «опели» и «олимпии» с пометками «комендантская». Через два часа двор и подъездные площадки у здания запрудили машины.

В актовом зале собралось более ста человек. К оберштурмфюреру с льстивым поклоном подскочил префект городской полиции:

— Имею честь… осмелюсь, — сбивчиво начал он, оглядываясь почему-то по сторонам. — Прошу доложить… господину эмиссару. — Приблизился чуть ли не к самому уху эсэсовца, доверительно зашептал: — Чекисты из Москвы… в катакомбах Дальника и Куяльника. Имею опознавательные главарей.

У оберштурмфюрера загорелись глаза. Свежие данные о разведке Москвы — это же находка для самого Гиммлера!

— Доставлю вас с этими материалами к рейхсфюреру сегодня же. Три часа полета, и мы в Берлине. Еще через час — у Гиммлера. Наутро возвращаетесь в чине полицай-префекта Транснистрии. Устраивает? Опознавательные при вас?

— Никак нет. Дома.

— Отправляйтесь немедленно домой, забирайте все с собой.

Разговор неожиданно был прерван: оберштурмфюрера вызвали к проходной — по его распоряжению прибыли водопроводчики.

— Черт знает чем приходится заниматься в этой, с позволения сказать, столице! — выругался похожий на Гитлера эсэсовец. — Не могут дать воду даже главной комендатуре! — Спустившись в вестибюль, крикнул: — Пропустить!

Водопроводчики прошли в подвал. Через полчаса они вернулись: забыли какой-то вентиль и подмотку.

— Я из вас самих сделай хороший подмотка! — разбушевался эсэсовец. — Где ваш вентиль и где подмотка?

— Далеко, господин хороший, на Пересыпи…

— Доннер веттер, — снова выругался немец. — Марш в моя машина!.. — Чуть ли не пинками затолкал рабочих в черный «опель» и сам сел за руль. Машина помчалась по Маразлиевской.

В актовом зале комендатуры прибывший из Берлина штандартенфюрер уже зачитывал собравшимся сентябрьские приказы Кейтеля и Гиммлера:

«Человеческая жизнь в странах, где еще не установлен порядок, не стоит ничего! — торопливо переводил на румынский щуплый солдатик в очках. — Устрашения можно добиться только чрезвычайной суровостью. У солдат не должно быть ни жалости, ни сострадания. Фюрер освобождает солдата от химеры, которая называется совестью…»

Оглушительный взрыв покрыл слова переводчика. Словно из гигантского кратера поднялось над комендатурой огромное черно-бурое облако, взлетела крыша. Монументальное здание осело грудой кирпича и щебня. Завыли сирены. Со всех сторон мчались к месту взрыва аварийные, пожарные, санитарные машины. Только черный «опель», не сбавляя скорости, продолжал свой путь к Пересыпи.