— Я и не хочу, чтобы меня считали тупым.

— Ты хочешь в школу?

— Если от нее будет, хоть какой-то толк.

— К важным решениям в своей жизни люди приходят в разное время. Возможно, ты надумаешь продолжать образование только после того, как тебе исполнится двадцать.

— Наверное, — ответил я. Нам предстоял долгий путь. Надо было пройти не меньше двух кварталов. — А какой была моя мама, когда училась в школе?

— Как и сейчас, умной, красивой…

— Заносчивой, — добавил я.

— Точно.

— Хотя сейчас ей пора бы остепениться.

— Дело не в этом. Гейб, я не знаю, какая она сейчас. Но раньше, когда твоя мама была школьницей, она умела вести себя с достоинством. Это было для нее важно.

— Я понимаю. Мои бабушка и дедушка были знаменитыми, они немного выпивали, и маме это не нравилось. Поэтому она всегда старалась контролировать себя. Она сама мне рассказывала об этом.

— И именно потому эта болезнь для нее настоящее наказание, — задумчиво произнес Мэтт.

— Поверь мне, — сказал я, — такое заболевание кого угодно сразит наповал. Сейчас мама в гораздо лучшей форме, чем раньше.

— Ты не возражаешь против того, что мы с ней встречаемся?

— Вы действительно это делаете?

— Нет, но я бы этого хотел. Не знаю, хочет ли она.

— Ты знаешь что-нибудь о рассеянном склерозе?

— Только из книг. Но у меня есть пациентка с деформациями лица, которая страдает еще и рассеянным склерозом.

— Ничего себе. Удары со всех сторон.

— Да, но она умница. Не сдается. Даже научилась танцевать с костылями.

— Боже мой, хотя бы этого не произошло с моей мамой!

— Тебе приходится трудно.

— Я волнуюсь не из-за этого, честно. Мама такой человек, что, случись с ней подобное, она ни за что не выйдет из дому.

— Она мне очень нравится. Я всегда любил ее. Но чтобы завоевать ее сердце, сердце Джулианы Джиллис, нужно очень постараться.

Я попробовал представить свою маму популярной девчонкой, за благосклонность которой дрались ребята.

У нее был известный отец. Она жила в шикарном месте. Но у меня все равно не получилось представить маму маленькой школьницей.

— Я всегда знал, что тоже ей нравлюсь, но понимал, что я ей не ровня. Я не был похож на ее отца.

— Но надо отталкиваться от того, что есть в настоящем.

— Не знаю. Возможно.

— Рассеянный склероз уравнивает всех. Он остановил машину.

— Нет. Ты еще ребенок. Ты не понимаешь. Я ведь взрослый. К тому же врач. Тогда в детстве я был просто бедным парнем, ходил в обычную школу, потому, что другого не мог себе позволить. Твоя мама посещала нашу школу, потому что ее родители были либералами. Они не боялись, что их дети наберутся дурного от общения с простым людом.

— Я не это имел в виду, — пробормотал я.

— Но она была заносчивой, да. Немного, — со смехом добавил он. — Однажды я отправился к ним на вечеринку.

— Ты был в доме бабушки и дедушки Джиллис?

Я вдруг ощутил щемящую грусть, зная, что больше никогда их не увижу. Я уже забыл их лица, помнил только голос бабушки, которая говорила: «Амброуз, нам пора».

— Это было, когда она посещала школу… не помню ее названия. У них в доме ходили служанки и разносили…

— Сандвичи с огурцами, — закончил я за него.

— Да! И это для детей.

— В этом были мои бабушка и дедушка!

— Но как она засмущалась! Она хотела, чтобы мы отправились запускать воздушных змеев в Центральный Парк, что мы и сделали. Я до сих пор вижу Джулию. Она карабкалась первая по скале, чтобы запустить змея. Твоя мама была спортивная, сильная девочка.

— Балет.

— Да, — сказал Мэтт, снова заводя машину. — Я думал, что она уйдет в профессиональный балет.

Он говорил так, словно Американская балетная школа была самым доступным местом.

— Она была слишком высокой и слишком толстой для балерины, — заметил я. — Она не хотела окончательно оголодать и заболеть анорексией. Мама говорила, что танцовщицы живут на водке, сигаретах и шоколаде.

— Она лучше всех, — заключил он.

— Пожил бы ты с ней, когда она выпадает из нормального графика, — ответил я.

— Что ж, Гейб, я собираюсь это сделать, — произнес он.

Излишек багажа