и вот! Фред пожалел, что ему так и не удалось произнести короткую речь, которую он заготовил — только ради того, чтобы услышать на том конце провода многозначительную паузу: Том? Это Фред. Боулз в больнице, а я, пожалуй, поеду надерусь в каком-нибудь баре со шлюхами. Он набрал свой домашний номер, где тоже никто не подошел, потом мобильник Магги. Это молчание начинало его беспокоить.

Он проехал до следующего съезда с автострады и развернулся. Было девять тридцать вечера.

Вечер продолжался. Незадолго до полуночи Магги подала десерт, а Том пошел в подвал за шампанским. Лена воспользовалась его отсутствием, чтобы сказать, насколько впечатлил ее этот человек.

— Как вы, наверно, все гордитесь, что у вас в семье есть настоящий писатель! Я обожаю своего папу, но он работает в торговом центре, в службе сервиса, и, как бы мы ни старались, его работа никогда не будила в нас романтических мыслей.

Магги заметила, что на автоответчике мигает огонек, и удивилась, кто это может звонить в субботу вечером, да еще в такое время. Но она сразу обо всем забыла, как только увидела Тома, который вошел в комнату с бутылкой в руке — настоящий любезный хозяин дома, желающий сделать приятное гостям.

— Магги, теперь я могу сказать вам, что представляла вас себе такой итальянской мамой. А вы оказались совсем другая.

В то время как Магги отвечала ей очередным анекдотом, в безымянной аллее Фред парковал машину Боулза. Изнемогая от усталости после всего, что ему пришлось пережить за последние сутки — изнуряющие дебаты с Томом, ночь откровений с Магги, поездка в Париж, прерванная приступом Питера, — он хотел знать, почему у него в доме никто не подходит к телефону. Фред переступил порог, на секунду задержался в кухне, заметив остатки жаркого в серебряном сервизе, прошел в коридор, ведущий в гостиную, и оттуда услышал отголоски разговора.

— Из всей нашей семьи Уоррен — больше всех итальянец. Он лучше меня готовит пасту, насвистывает арии из опер Верди, а иногда даже разговаривает руками.

Фред еще издали узнал голос жены и детей, которым тут быть не полагалось. Ему пришла забавная идея послушать под дверью, и он замедлил шаг.

— Вы увидите, милая Лена, что с годами это только усиливается. Возьмем, к примеру, моего мужа, он иногда начинает ругаться как сицилийский контрабандист, хотя ни разу в жизни не был на Сицилии.

.. Милая Лена? Это что, званый ужин? Без него? И кто эта милая Лена?

— Чистая правда, — добавила Бэль. — Папа и Уоррен гораздо чаще выдают себя, чем мы, им труднее скрывать свою итальянскую сущность.

— Ничего подобного! — возразил Уоррен. — Папа, может, и страдает атавизмом, но я всегда считал себя американцем до мозга и кости — когда мы там жили. А теперь я француз.

Прижавшись к стене в коридоре, Фред еще несколько минут послушал разговор о корнях и успокоился, убедившись, что тоже присутствует в беседе в качестве «папы» и «мужа». Ему оставалось лишь войти в комнату и попросить представить эту Лену, которая, судя по всему, прекрасно знает его сына.

— А вы, мсье Уэйн? Кем вы себя чувствуете — итальянцем, американцем или французом?

Фред застыл на месте.

Что это еще за мсье Уэйн?

— В Риме веди себя как римлянин, — ответил Том. — Что бы там ни говорили Бэль и Магги, я ничуть не тоскую по своим корням, да и атавизмом никаким не страдаю, как считает Уоррен. Мои родители с уважением относились к принявшей их стране и привили это отношение мне.

Фред потер виски и попытался выстроить в нужном порядке слова родители, Магги, уважение и корни. Все это было произнесено голосом Тома Квинта?

— Ваш сын говорит то же самое, — сказала Лена. — Но когда он смотрит Олимпийские игры, то болеет не за американского чемпиона и даже не за француза, а за итальянца.

Тут какая-то ошибка. Этот мсье Уэйн ни в коем случае не настоящий, потому что настоящий мсье Уэйн —.это он, Фред, пусть даже он родился Манцони, а затем был Блейком, Брауном или Ласло Прайором. Теперь-то именно он носит фамилию Уэйн, которую выбрало для него ФБР, потом, не исключено, у него будет другое имя — Кларк, Робин, все равно что, только покороче и понеприметней, — но на данный момент на свете имеется лишь один Фред Уэйн. Нет, он не сумасшедший, хотя вполне возможно, скоро им станет, если не поймет наконец, что за нелепый фарс разыгрывается сейчас за столом у него в доме.

— Он мне сказал однажды, что хотел бы даже иметь итальянское имя, — не унималась Лена. — А мне нравится Уоррен. Так красиво звучит: Уоррен Уэйн. Это вы выбрали для него такое имя, мсье Уэйн? Или Магги?

Чтобы доказать самому себе, что это он отец своих детей, Фред мысленно ухватился за такую картину: Бэль, совсем маленькая, едва умеет ходить, он приподнимает ее и подносит к колыбели, где лежит новорожденный: Смотри, это твой братик. При родах он, конечно, не присутствовал: у него были тогда разборки с профсоюзом торговцев морепродуктами, которые в тот вечер блокировали поставки, падлы. А сразу после родов он по приказу Дона Пользинелли на неделю уехал с заданием в Орландо. Это было в тот самый момент, когда Ливия больше всего нуждалась в нем, но тут уже он ничего не мог поделать. Впрочем, это ничего не меняло — дети были его и только его.