Шрифт:
Эдди протянул руку к бокалу с коньяком — вернее, хотел протянуть, но не успел, потому что бокал сам скользнул ему в ладонь. Он даже не заметил, как это произошло. «Я сошел с ума», — подумал Эдди. Но тут он вспомнил палившие по сто раз однозарядные гранатометы, свой безошибочный выбор пути в «лабиринте», «линию жизни» Макса…
Они должны были погибнуть. Но они сидят и пьют кофе. Они стали людьми. Или не совсем людьми. Или СОВСЕМ людьми. Кем же они стали?
«Это не ад, — подумал Эдди. — Он не прав. Это чистилище. Не прошел — попал в ад. Прошел — …»
И тут Эдди заметил, что очкарик молчит и грустно смотрит на него.
— Эдди, дружище, — тихо сказал очкарик. — Неужели ты хочешь, чтобы и твои дети становились людьми, только пройдя все восемь кругов подземки?…
МОНСТР
…Мы сидели за столом не более двух часов, но в воздухе уже повисло сизое сигаретное облако, газеты были засыпаны рыбьими костями и чешуей, а в канистрах оставалось не более трех литров пива. Все находились в стадии легкого опьянения, сыпали плоскими шутками и старыми анекдотами, слушая преимущественно самих себя. Из обшарпанных колонок хрипел «ДДТ», на который, кроме меня, никто не обращал внимания. Скука. Пиво, рыба, полузнакомая компания и осточертевшие записи — все то же. Надо было предков не слушать, идти на литературный… Ну, не поступил бы сразу — так отслужил бы и все равно… Предки теперь на два года в Венгрию укатили, а я тут сижу и дурею от скуки…
— Слышь, Серый, что это у тебя за повязка на руке? Металлист, что ли?… Тогда почему клепок нет?
Если бы я еще сам знал, что это за повязка! Ну, была там какая-то родинка, так как в шестнадцать лет перед днем рожденья отец мне эту повязку на руку наложил, так я ее больше и не снимал. Батя, кстати, тоже такую носит. Говорит, наследственное, болезнь, вроде саркомы. Не дай бог на эту родинку свет попадет — все, кранты, помереть можно. Правда, я про такую болезнь ни разу не слышал. Но экспериментов пока не проводил — уж больно у отца глаза тогда серьезные были. И сам повязку никогда не снимает. Даже когда купается. Или на медосмотрах…
— Серега, ты перебрал, что ли?
— Нет, я в норме.
— Тогда давай, колись про повязку.
— Да ничего особенного. Упал в детстве, руку до кости об железяку пропорол. Шрам там жуткий. Лучше и не смотреть.
— Покажи.
— Ты что, шрамов никогда не видел?
— И то правда, Стас, чего ты к человеку пристал?…
— А мне интересно. Что ж это за шрам такой ужасный, что на него и посмотреть-то нельзя?… Под пиво.
Черт бы побрал этого Стаса! Вечно, как напьется, так ему дурь в голову лезет.
— Слышь, Серый, ты меня уважаешь?
Ну вот, началось. Сейчас драться полезет. Не хочу я с ним драться.
— Уважаю.
— Тогда покажи.
— Слушай, Стас, я тебя уважаю, но повязку снимать не буду.
— Почему?
— Ну, повязку разматывать неохота. Да и тебя наизнанку вывернет, если увидишь. Все пиво пропадет.
— Не пропадет. Я еще столько же выпить могу. Показывай.
Тут меня взяла злость.
— Хорошо. Показываю… — и я показал Стасу фигу.
— Ах ты козел! Это ты мне!..
Стас полез через стол, опрокидывая стаканы с пивом, на пол посыпались остатки рыбы, зазвенело разбитое стекло. Сколько раз давал себе слово не пить с малознакомыми людьми! Так этот балбес Колька опять затащил. Теперь в углу помалкивает, пиво сосет…
Стаса ухватили сзади за штаны и стащили обратно на диван. Стас был весь в пиве, в рыбьей чешуе, красный, как рак, и отчаянно ругался. Ему сунули в руки недоеденный хвост — и Стас утих.
— Спасибо, ребята.
— Не за что. А шрам свой мог бы и показать. Может, хоть Стаса стошнило бы…
— Не стошнило бы, — снова подал голос угомонившийся было Стас. — Ну покажь, жалко, что ли?
Он привстал и запустил в меня хвостом.
— И то правда, — отозвался кто-то из угла, — чего ты ломаешься…
Снять, что ли? На секунду. И сразу обратно завяжу. Самому ведь интересно — считай, девять лет не разматывал… Выпитое пиво подталкивало к подвигам.
— Ладно, уговорили. Только на минутку — покажу — и обратно замотаю.
— Об чем разговор!
— Только шрама там нет никакого. Наврал я.
— А черт тебя разберет, когда ты врешь! Показывай.
Я с трудом расстегнул уже основательно приржавевшую застежку (нержавейка, называется!) и стал аккуратно разматывать черную кожаную ленту. Надо будет и вправду заклепок на нее насажать. Пусть думают, что металлист — приставать не будут.
Кожа под повязкой была неестественно белая, в красных прожилках, и совсем без волос. Ну, однако, папа и намотал! Перестраховщик. Вот хохма будет, если там вообще ничего нет. Ладно, посмотрим…
— Что это у тебя, Серый? Татуировка? — все с интересом придвинулись к моей руке. И в самом деле, что это? На месте родинки — две пересекающиеся окружности, диаметром с двухкопеечную монету, перечеркнутые крест-накрест. Откуда…