Бенони снова коротко и нервно хохотнул, а под жидкой кашей он подразумевал кашу, сбрызнутую молоком.

— Впрочем, свою лучшую карту я ещё не выложил, — говорит Мак, поворачиваясь к нему лицом. — Она у нас ещё смягчится, — продолжает он и тем подаёт Бенони надежду.

— Вы это серьёзно?

Мак кивает, не разжимая губ.

— Не погневайтесь, но только что это у вас за карта?

Но Мак только отмахнулся. Болтать пока незачем.

Он лишь говорит:

— Предоставь это мне... Кстати, о банке, про который ты говорил. Я так понял, что ты хочешь забрать у меня свои деньги?

— Не знаю, не знаю. У меня голова сейчас не работает.

— Но мне-то надо знать точно. Я тут хожу и стараюсь для тебя, отказываю себе в отдыхе, чтобы хорошенько всё обдумать, поэтому я желаю с тобой разобраться.

— Не погневайтесь на меня, но я решил оставить деньги у вас, покамест меня ещё не так припёрло.

Бенони понимал, что дальше заходить нельзя, что надо подождать, пока Мак доведёт до конца переговоры с Розой.

Ведь ещё оставалась надежда. И Мак обладал нечеловеческим могуществом.

Когда Бенони выходил из конторы, он заметил, что Стен, один из приказчиков Мака, приколачивает какое-то объявление к стене лавки.

— Какие такие новости? — спросил Бенони.

Но Свен только пробормотал что-то невнятное, а отвечать не стал.

Бенони увидел, что это объявление о предстоящем заседании суда, и остановился, чтобы прочесть дату. Он понимал, что бедный Свен затаил против него злобу ещё с тех самых пор, когда они вместе работали в лавке, потому он и не стал его больше ни о чём спрашивать.

А Свен не спешил, он прижимал объявление растопыренной синей пятерней и не спеша заколачивал каждый гвоздик через кожаный лоскуток, и этой работе не было видно конца-краю.

Будь это в былые времена, в дни его величия, Бенони без всяких разговоров взял бы тощего Свена за шиворот, но сейчас он был уязвлён и унижен в сердце своём, а потому не позволял себе новых раздоров. Пришлось ему уйти, так и не прочитав дату. Да, поистине Господь низверг его в глубокую пучину. Вот он остался при своих больших деньгах и при своих сокровищах, но не было на свете человека, чтоб разделить эти сокровища с ним. Уже нет сомнений, что Роза его покинет. Ах, не заноситься бы ему в мыслях, не думать, что Роза может стать его женой. Добром это и не могло кончиться. Он ведь с самого начала, ещё когда разносил королевскую почту, после того общинного леса, после пещеры, наврал людям про неё. Далёкие, блаженные времена с почтой, с почтовой сумкой, на которой был изображён лев, времена, когда он разносил письма и был в дружбе со всеми людьми. Зимой лес лежал белый и тихий, весь в снегу под всполохами полярного сияния, а летом он благоухал черёмухой и хвоей, на радость людям. Всё равно как лакомиться кушаньем из свежих птичьих яиц.

Горькие дни настали для Бенони, он исхудал и побледнел, и даже его медвежье здоровье пошатнулось. Он выдвигал один за другим ящички столика для рукоделия и говорил: «Что я с ним теперь буду делать?». Он протирал столовое серебро и крышку пианино и говорил с такой же тоской: «Зачем мне всё это?». Он и сам пробовал играть или зазывал в комнату свою кухарку и разрешал ей осторожно трогать клавиши, но никакой музыки при этом не возникало, и он говорил: «Довольно, а то как бы нас кто не услышал!».

А ночью в его голове роилась тысяча соображений: ну и что, к примеру, думал он, я мог бы жениться и на другой девушке. После чего он в мыслях перебирал весь девичий молодняк посёлка, полагая себя достойной парой для любой из них. Навряд ли кто-нибудь скажет «нет» Бенони Хартвигсену, ха-ха, им небезызвестно, что у него хватит денег и на кашу для них, и на красивую мануфактуру, ха-ха-ха; никто не отвергал его ухаживаний, ни когда он выходил на любовный промысел, ни на рождественских танцульках, ни в церкви. Но тут у него есть большие комнаты, и пианино, и столик для рукоделия, и футляр с серебром. А главное, главное: с каким злорадством воспримут люди его падение, если он уронит себя до связи с девушкой низкого сословия. Небось и Роза тогда скажет: вот эта для него самая подходящая! Нет, такого удовольствия он ей не доставит...

С горя Бенони вполне мог удариться в религию или запить. Был такой выбор — не на жизнь, а на смерть. Но особых задатков для греха у него не было, человек он был средних достоинств, но зато добрая душа. Для неё это будет как раз кстати, для Розы, для этой бесстыдной и бессердечной особы. И он с мрачным видом сказал своей кухарке:

— Ты сегодня не готовь ужин.

— Вы, стало быть, пойдёте в гости в Сирилунн?

— Нет, кхм-кхм. Просто я не голодный.

— Быть того не может! — воскликнула удивлённая кухарка,

— Не могу же я быть голодный весь день, — в сердцах ответил Бенони. — Это невозможно.

— Да, да.

— Все мы когда-нибудь умрём, — сказал он потом. — Умрём?

— Ты тоже умрёшь. Только ты об этом не думаешь.

Кухарка честно призналась, что и впрямь не думает пока о смерти, но полагает рано или поздно стать белой словно снег, окроплённый розовой кровью агнца 17 .

— Ну да, в общем, так оно и есть, — отвечал Бенони. — Но я-то думаю о кораблекрушениях и о смерти в волнах.