Трубецкой слушал и радовался: понял, что показатель навел на ложный след, чтобы скрыть Южное Общество.

— Это Пущина? — спросил Николай.

— Пущина, ваше величество, — ответил Толь.

Трубецкой заметил, что перемигнулись.

— Ну, что вы скажете? — опять обернулся к нему государь.

— Пущин ошибается, ваше величество, — ответил Трубецкой, напрягая все силы ума, чтобы понять, что значит перемигивание.

— А-а, вы думаете, Пущина? — накинулся на него Толь.

Но Трубецкой не потерялся — уже понял, в чем дело: через него ловили Пущина. — Ваше превосходительство, сами изволили сказать, что Пущина.

— А где Пущин живет?

— Не знаю.

— Не у отца?

— Не знаю.

— Я всегда говорил, что четвертый корпус — гнездо заговорщиков, — сказал Толь.

— Ваше превосходительство имеет очень неверные сведения. В четвертом корпусе нет Тайного Общества, я за это отвечаю, — посмотрел на него Трубецкой с торжеством почти нескрываемым.

Толь замолчал с чувством охотника, у которого убежала дичь из-под носу. И государь нахмурился, тоже понял, что дело испорчено.

— Да сами-то вы, сами что? О себе говорите, принадлежали к Тайному Обществу?

— Принадлежал, ваше величество, — ответил Трубецкой спокойно: знал, что теперь уже не собьется.

— Диктатором были?

— Так точно.

— Хорош! Взводом, небось, командовать не умеет, а судьбами народов управлять хотел! Отчего же не были на площади?

— Видя, что им нужно одно мое имя, я отошел от них. Надеялся, впрочем, до последней минуты, что, оставаясь с ними в сношении, как бы в виде начальника, успею отвратить их от сего нелепого замысла.

— Какого? Цареубийства? — опять обрадовался, накинулся на него Толь.

«О цареубийстве никто не помышлял», — хотел ответить Трубецкой, но подумал, что это неправда, и сказал:

— В политических намерениях Общества цареубийства не было. Я хотел отвратить их от возмущения войск, от кровопролития ненужного.

— О возмущении знали? — спросил государь.

— Знал.

— И не донесли?

— Я и мысли не мог допустить, ваше величество, дать кому-либо право назвать меня подлецом.

— А теперь как вас назовут?

Трубецкой ничего не ответил, но посмотрел на государя так, что ему стало неловко.

— Да что вы, сударь, финтите? Говорите все, что знаете! — крикнул Николай грозно, начиная сердиться.

— Я больше ничего не знаю.

— Не знаете? А это что?

Быстро подошел к столу, взял четвертушку бумаги, проект конституции, — на письме лежала пуля, нарочно положил ее давеча, чтобы найти сразу.

— Этого тоже не знаете? Кто писал? Чья рука?

— Моя.

— А знаете, что я могу вас за это расстрелять тут на месте?

— Расстреляйте, государь, вы имеете право, — сказал Трубецкой и опять поднял глаза. Вспомнил: «На Бога уповаю, не боюсь; что сделает мне человек?»

«Не надо сердиться! Не надо сердиться!» — подумал государь, но было уже поздно: знакомый восторг бешенства разлился по жилам огнем.

— А-а, вы думаете, вас расстреляют и вы интересны будете? — прошептал задыхающимся шепотом, приближая лицо к лицу его и наступая на него так, что он попятился. — Так нет же, не расстреляю, а в крепости сгною! В кандалы! В кандалы! На аршин под землею! Участь ваша будет ужасная, ужасная, ужасная!

Чем больше повторял это слово, тем больше чувствовал свое бессилие: вот он стоит перед ним и ничего не боится. Заточить, заковать, запытать, убить его может, а все-таки ничего с ним не сделает.

— Мерзавец! — закричал Николай, бросился на Трубецкого и схватил его за ворот. — Мундир замарал! Погоны долой! Погоны долой! Вот так! Вот так! Вот так!

Рвал, толкал, давил, тряс и, наконец, повалил его на пол.

— Ваше величество, — тихо сказал Трубецкой, стоя перед ним на коленях и глядя ему прямо в глаза. Государь понял: «Как вам не стыдно?» Опомнился. Оставил его, отошел, упал в кресло и закрыл лицо руками.

Все молча ждали, чем это кончится. Трубецкой встал и посмотрел на Николая с давешней тихой улыбкой. Если бы теперь тот увидел ее, то понял бы, что в этой улыбке — жалость.

Дверь из кабинета-спальни приотворилась. Великий князь Михаил Павлович осторожно высунул голову, заглянул и так же осторожно отдернул ее, закрыл дверь.

Молчанье длилось долго. Наконец, государь отнял руки от лица. Оно было неподвижно и непроницаемо.

Встал и указал Трубецкому на кресло у стола.

— Садитесь. Пишите жене, — сказал, не глядя на него. Трубецкой сел, взял перо и посмотрел на государя.

— Что прикажете писать, ваше величество?

— Что хотите.

Николай смотрел через плечо его на то, что он пишет.