Шрифт:
Здесь в беседе Жака с его Хозяином имеется поистине досадный пробел. Какой-нибудь потомок Нодо [65] , председателя суда де Броса [66] , Фрейнсгемия [67] или отца Бротье [68] заполнит его когда-нибудь, а потомки Жака и его хозяина, владельцы этой рукописи, будут хохотать над ним до упаду.
Надо думать, что Жак, которого воспаление горла принудило к молчанию, прекратил рассказывать свои любовные похождения и Хозяин приступил к рассказу о своих. Это только предположение, которое я привожу здесь без всякой ответственности. После нескольких строк пунктиром, указывающих на пропуск, говорится: «Ничего нет грустнее в этом мире, как быть дураком…» Жак ли произносит эти слова или его Хозяин? Это могло бы послужить темой для длинного и тонкого рассуждения. Если Жак достаточно нагл, чтоб обратиться с подобными словами к своему Хозяину, так тот, со своей стороны, достаточно откровенен, чтоб обратиться с ними к самому себе. Но как бы то ни было, очевидно, совершенно очевидно, что дальше говорит уже Хозяин.
65
Нодо – автор литературной мистификации якобы найденного им в Белграде полного текста романа «Сатирикон» римского поэта Петрония (I в.).
66
Брос Шарль де (1709-1777) – французский историк, археолог, филолог, сотрудник «Энциклопедии»; автор «Истории VII века Римской республики», в которой пытался реконструировать сохранившиеся фрагменты «Истории» Саллюстия, относящиеся к событиям 78-66 гг. до н.э.
67
Фрейнсгемий Иоганн (1608-1660) – немецкий философ и филолог, комментатор сочинений римского историка Квинта Курция.
68
Бротье Габриель (1723-1789) – комментатор и переводчик Тацита.
Хозяин. Это происходило накануне ее именин, а денег у меня не было. Моего закадычного друга, шевалье де Сент-Уэна, ничто не могло смутить.
«У тебя нет денег?» – сказал он.
«Нет».
«Ну что ж: так надо их сделать».
«А ты знаешь, как их делают?»
«Без сомнения».
Сент-Уэн одевается, мы выходим, и он ведет меня окольными улицами в небольшой темный дом, где мы подымаемся по узкой грязной лестничке на четвертый этаж и входим в довольно просторное помещение с весьма странной меблировкой. Среди прочих вещей стояли рядышком три комода, все различной формы; над средним помещалось зеркало с карнизом, слишком высоким для потолка, так что оно на добрые полфута заходило за комод; на этих комодах лежали всевозможные товары, в том числе два триктрака: вдоль стен были расставлены стулья, причем не было двух одинаковых; в ногах кровати – роскошная кушетка; перед одним из окон – вольера без птицы, но совсем новая, перед другим – люстра, подвешенная на палке от метлы, оба конца которой покоились на спинках двух дрянных соломенных кресел; дальше направо и налево картины – одни на стенах, другие сваленные в кучу.
Жак. Это попахивает делягой за целое лье.
Хозяин. Ты угадал. И вот мой шевалье и господин Лебрен (так звали нашего торговца и посредника по ростовщическим делам) бросаются друг другу в объятия.
«Ах, это вы, господин шевалье!»
«Да, я, дорогой Лебрен».
«Куда вы пропали? Целая вечность, как я вас не видел. Грустные времена, не правда ли?»
«Очень грустные, дорогой Лебрен. Но дело не в том; выслушайте меня, мне надо сказать вам два слова…»
Я присаживаюсь. Шевалье и Лебрен уходят в уголок и беседуют между собой. Могу передать тебе из их разговора только несколько слов, подхваченных мною на лету:
«Кредитоспособен?»
«Безусловно».
«Совершеннолетний?»
«Более нем совершеннолетний».
«Это сын того?»
«Да, сын».
«Знаете ли вы, что два наших последних дела…»
«Говорите тише».
«Отец?»
«Богат».
«Стар?»
«И дряхл».
Лебрен громко:
«Нет, господин кавалер, я не желаю больше ни во что вмешиваться: это всегда плохо кончается. Вы говорите, это ваш друг? Отлично! У него вид честного человека, но…»
«Дорогой Лебрен!»
«У меня нет денег».
«Но у вас есть знакомства».
«Все это негодяи, прожженные жулики. Господин шевалье, неужели вам не надоело проходить через их руки?»
«Нужда не знает закона».
«Нужда, которая вас донимает, пустячная нужда: это буйотка [69] , партия в лото, какая-нибудь девчонка».
«Любезный друг…»
«Ну, хорошо, хорошо: я бессилен, как ребенок; а кроме того, вы в состоянии заставить любого человека нарушить клятву. Позвоните! Я узнаю, дома ли Фуржо… Нет, не звоните, Фуржо отведет вас к Мервалю».
69
Буйотка – азартная карточная игра.
«А почему не вы?»
«Я? Нет! Я поклялся, что этот ужасный Мерваль никогда не будет обслуживать ни меня, ни моих друзей. Вам придется поручиться за вашего приятеля, который, быть может… который, без сомнения, порядочный человек: мне придется поручиться за вас перед Фуржо, а Фуржо – за меня перед Мервалем».
Тем временем вошла служанка и спросила:
«Сходить к господину Фуржо?»
Лебрен служанке:
«Нет, ни к кому… Господин кавалер, я не могу, я, право, не могу».
Шевалье обнимает, увещает его:
«Дорогой Лебрен! Дорогой друг!..»
Я подхожу, присоединяю свои просьбы к просьбам кавалера:
«Господин Лебрен! Дорогой господин Лебрен!..»
Лебрен уступает.
Служанка, улыбавшаяся при виде этой комедии, ушла и во мгновение ока вернулась с хроменьким человечком в черной одежде и с палкой в руке: заика, лицо сухое и морщинистое, взгляд живой. Шевалье повернулся к нему и сказал:
«Ну-с, господин Матье де Фуржо, мы не можем терять ни минуты, ведите нас поскорее…»
Фуржо, не обращая на него внимания, развязал маленький замшевый кошелек.
Шевалье сказал Фуржо:
«Смеетесь вы, что ли? Дело касается нас…»
Я подошел, вынул экю, сунул его шевалье, который передал его служанке, взяв ее за подбородок. Между тем Лебрен говорил Фуржо:
«Я вам запрещаю; не водите к нему этих господ!»
Фуржо: «Почему, господин Лебрен?»
Лебрен: «Потому что он жулик и плут».
Фуржо: «Мне известно, что господин де Мерваль… но всякий грех прощается, а кроме того, я не знаю никого, кто в данную минуту был бы при деньгах…»
Лебрен: «Поступайте как хотите, Фуржо. Господа, я умываю руки».