Бокль добился своей цели: дело Пули было пересмотрено, и несчастного автора теории о влиянии Библии на картофельную болезнь выпустили на свободу.

Но вот любопытная черта для характеристики английского общественного мнения. Довольно долгое время оно было скорее против Бокля, чем на его стороне. Бокля обвиняли в излишней страстности, в том, что он нападает на личность судьи и позволяет себе непочтительно относиться к его мантии. Но от таких людей, как Милль, Бокль, разумеется, не получил ничего, кроме самых искренних поздравлений.

Вернемся теперь ненадолго к воспоминаниям мистрис Гёз.

«…Мы пригласили Бокля провести несколько дней у нас в Сан-Леонардо, на что он охотно согласился, так как был совершенно свободен: по случаю праздников печатание второго тома его „Истории“ было приостановлено. Разумеется, мы приложили все старания, чтобы сделать пребывание Бокля возможно приятным. Мы отдали в его распоряжение верх, чтобы он не чувствовал ни малейшего стеснения. Запас его любимой бумаги и перьев лежал на столе. Но Бокль даже не дотронулся до них. Почти все время он проводил с нами, только гулял один, что было его неизменной привычкой и даже потребностью. Во время прогулки он обдумывал свои будущие работы и не любил, чтобы ему мешали в этом. Здоровье его было (в 1861 году) очень слабо, и, проговорив час, он чувствовал себя совершенно утомленным и почти готовым упасть в обморок.

Разнообразие его знаний было поразительно. О чем бы ни начинался разговор, Бокль всегда принимал в нем самое деятельное участие и вел его. По вечерам он любил говорить о поэзии. «Ричарда II» он считал лучшим созданием Шекспира и однажды прочел нам на память весь знаменитый монолог: «No matter where, of comfort no man speak». Читал он очень хорошо, в высшей степени просто и проникновенно.

В веселом настроении духа он рассказывал бесчисленные анекдоты. Запас его был неистощим и постоянно пополнялся чтением французских мемуаров.

Особенно охотно беседовал он о воспитании. Особенное внимание советовал он обращать на физическое развитие ребенка и на то, чтобы он никогда не чувствовал переутомления – величайшей школьной язвы. Положение институтов и школ для девочек он считал ниже всякой критики. Главная беда для девочек заключается в том, что их воспитание и образование находится в руках старых дев, которые с ужасом открещиваются от всего, что чуть-чуть выше посредственности. «Однажды, – рассказывал Бокль, – я в день именин N, шестнадцатилетней мисс, подарил ей полное собрание пьес Мольера. К величайшему моему изумлению, Мольер был возвращен при вежливой записке директрисы, что чтение таких книг она никоим образом допустить не может. «Какие же вы можете допустить?» – полюбопытствовал я. Мне дали целый список второстепенных поэтов. Между тем, разве Шекспир и Мольер, Байрон и Спенсер могут принести какой-нибудь вред? Наши школьники свободно читают их, и если их нравственность извращается порою, то уж никак не от этого».

Постоянное в то время «движение труда» привлекало к себе внимание Бокля. Он полагал, что рабочие классы будут существовать всегда, но что положение их значительно улучшится благодаря повышению заработной платы. В настоящее время неравномерность распределения богатств поразительна. Несправедливо, что кто-нибудь имеет две тысячи фунтов стерлингов годового дохода, а его горничная только двадцать. Но в этой области прогресс может быть осуществлен лишь медленными усилиями и медленным, постепенным ростом заработка.

В подобных разговорах проходили наши вечера. Через неделю Бокль распростился с нами и уехал в Лондон, чтобы надолго, с головой, уйти в свои корректуры».

Как ни напрягал Бокль свои силы, их не хватило для третьего тома «Введения», где он намеревался изложить историю цивилизации Германии и Америки. Как бы торгуясь со своей болезнью и слабостью, он согласился работать только два часа в сутки; он как бы вымаливал у судьбы эти два часа ежедневных занятий, но и это оказалось невозможным. Доктора категорически потребовали, чтобы он несколько месяцев посвятил полному и безусловному отдыху. Пришлось подчиниться.

В субботу, 20 октября 1861 года, Бокль, одетый в свой любимый, толстого сукна, старомодный сюртук, сел в Саутгемптоне на пароход, шедший в Александрию. Целью путешествия были Египет и Палестина. Бокль ехал не один: он взял с собой в путешествие двух мальчиков, детей мистера Гёза.

Поездка по Нилу удалась как нельзя лучше. Бокль мало читал, ничего не писал, кроме писем, собирал коллекцию всяких редкостей, наслаждался оригинальными видами. Он поправился быстро, заметно. «Я чувствую себя так хорошо, – писал он своим друзьям в Англии, – как давно уже, целые годы, не чувствовал. Голова полна мыслями, я сам – сознанием, что живу. Я встаю аккуратно в 6 часов утра и жалею лишь о том, что день так скоро проходит: здесь столько такого, о чем надо подумать, что надо повидать».

Между прочим он занимался с детьми и находил в этих занятиях большое удовольствие.

«Путешествие по Нилу, – писал он мистеру Гёзу, – хотя и медленное, не было, однако, скучным, так как у нас были полные руки дела. С удовольствием могу сообщить, что мальчики очень заботятся о своем образовании и без всякого понукания с моей стороны читают столько, сколько мне это желательно. Чтобы разнообразить впечатления, мы ежедневно два раза останавливаем лодку и выходим с конвоем на берег, где и гуляем. Вечером я разговариваю с детьми о том, что они видели и читали, разъясняю им незнакомое и стараюсь, чтобы они обо всем составляли самостоятельное мнение. Их запас исторических и географических фактов уже очень велик. Но накопление фактов – не моя цель: я хочу научить их смотреть на жизнь с самой широкой и высшей точки зрения, которую только допускают их возраст и способности. Это главное, кроме, разумеется, здоровья. Изустно я преподаю им анатомию и физиологию…»