– Постоянных поездок! – воскликнул султан. – Достаточно одной, чтобы усыпить меня до завтра. Имейте это в виду.

– Государь, – продолжал Селим, – в одной из этих поездок я познакомился с женой полковника спаги, по имени Осталук. Это был славный человек, хороший офицер, но далеко не покладистый муж, ревнивый, как тигр; правда, его ярость была понятна, ибо он был чудовищно безобразен.

Незадолго перед тем он женился на Сидализе, молодой, жизнерадостной, хорошенькой, одной из тех редких женщин, которые при первом же знакомстве вызывают у вас нечто большее, чем простую вежливость, от которых уходишь с сожалением и о которых сто раз вспомнишь, прежде чем снова увидишь.

Сидализа судила обо всем здраво, выражалась изящно. В ее беседе было нечто притягательное, на нее нельзя было вдоволь насмотреться и без устали можно было слушать. Обладая этими качествами, она должна была производить сильное впечатление на всех мужчин, в чем я и убедился. Я преклонялся перед ней, вскоре у меня возникло еще более нежное чувство, все мое поведение приобрело оттенки самой настоящей страсти. Я был несколько избалован легкостью своих первых побед. Начиная атаки на Сидализу, я воображал, что она скоро сдастся и, польщенная преследованиями господина инспектора, окажет сопротивление лишь из приличия. Посудите же, в какое удивление поверг меня ее ответ на мои признания.

«Сударь, – сказала она, – если бы даже предполагать, что я произвела на вас впечатление некоторой привлекательностью, какую во мне находят, – с моей стороны было бы безумием принимать всерьез речи, которыми вы обманули до меня уже тысячи других женщин. Без уважения какая цена любви? Очень невысокая, а вы недостаточно меня знаете, чтобы уважать. Как бы умны и проницательны вы ни были, в два дня нельзя настолько изучить характер женщины, чтобы оказывать ей должное уважение. Господин инспектор ищет развлечений, и в этом он прав, но права и Сидализа, не желая никого развлекать».

Напрасно я клялся в том, что испытываю самую подлинную страсть, что мое счастье – в ее руках и что ее равнодушие отравит остаток моих дней.

«Слова, – сказала она, – пустые слова! Лучше не думайте обо мне и, во всяком случае, не воображайте, что я настолько легкомысленна, чтобы выслушивать такие избитые признания. То, что вы мне сказали, говорят все, не придавая этому значения, и слушают, не веря этому».

Если бы я не был пленен Сидализой, резкость ее слов уязвила бы меня, но я любил ее и был огорчен. Я отправился ко двору, но образ ее следовал за мной; разлука, вместо того чтобы ослабить мою страсть к Сидализе, лишь усилила ее.

Образ Сидализы настолько овладел мною, что сотни раз я думал о том, чтобы пожертвовать для нее своим чином и обязанностями; привязывавшими меня ко двору, – однако всякий раз меня останавливала неуверенность в успехе.

Ввиду невозможности поехать туда, где я ее оставил, я придумал план привлечь ее туда, где сам находился. Я воспользовался доверием, какое оказывал мне Эргебзед, и стал ему расхваливать заслуги и доблести Осталука. Он был назначен лейтенантом гвардейского полка спаги, и этот пост приковал его ко двору государя. Итак, Осталук появился при дворе, а с ним Сидализа, тотчас же ставшая модной красавицей.

– Вы хорошо сделали, – сказал султан, – что остались на посту и призвали вашу Сидализу ко двору, ибо, клянусь Брамой, я не последовал бы за вами в провинцию.

– Ее со всех сторон лорнировали, разглядывали, преследовали, но безуспешно, – продолжал Селим. – Один я пользовался привилегией видеть ее каждый день. Чем больше я с ней знакомился, тем больше открывал в ней прелестей и достоинств и тем сильнее в нее влюблялся. Мне пришло в голову, что, быть может, мне вредит в ее глазах еще свежее воспоминание о моих похождениях. Чтобы изгладить его и убедить ее в искренности моей любви, я покинул общество и не видел других женщин, кроме тех, которых случайно встречал у нее. Мне показалось, что такое мое поведение тронуло ее и что она несколько умерила свою строгость. Я удвоил внимание к ней; я просил о любви, а мне было даровано уважение. Сидализа стала ценить мое общество и удостоила меня своего доверия. Нередко она советовалась со мной о своих домашних делах, однако о своих сердечных делах она не обмолвилась ни единым словом. Если я заводил с ней речь о чувствах, она отвечала мне нравственными рассуждениями, повергая меня в отчаяние. Долго длилось такое тяжелое для меня положение; наконец, я решил выйти из него и узнать раз навсегда, на что мне рассчитывать.

– Как же вы взялись за дело? – спросила Мирзоза.

– Сударыня, сейчас вы это узнаете, – отвечал Мангогул.

Селим продолжал:

– Как я уже вам сказал, сударыня, я виделся с Сидализой каждый день. Так вот, я начал с того, что стал видеться с ней все реже, а потом и совсем почти перестал с ней встречаться. Если мне случалось разговаривать с ней наедине, я так мало говорил ей о любви, как если бы у меня никогда не было в душе даже искры страсти к ней. Эта перемена удивила ее, она стала подозревать, что у меня завелась тайная связь, и однажды, когда я рассказывал ей про галантные придворные похождения, она спросила меня с рассеянным видом:

«Почему это вы ничего не расскажете про себя, Селим? Вы восхитительно рассказываете о чужих победах, но упорно молчите о своих собственных».

«Сударыня, – отвечал я, – очевидно, это потому, что у меня их не имеется, или же потому, что я нахожу нужным о них умалчивать».

«О да, – прервала она меня, – очень мило с вашей стороны скрывать от меня то, о чем весь свет завтра будет говорить».

«Пусть себе, сударыня, – отвечал я, – но, во всяком случае, никто ничего не узнает от меня».