Итак, история есть жизнь абсолютного разума, стремящегося к самосознанию в человечестве. Любопытно отметить, что Гегель, понимая этот разум как существо мыслящее, наделил его собственными своими качествами, так сказать, писал его с самого себя. Суть жизни для Гегеля сводится к пониманию, для разума – тоже: поняв себя, он достиг конечной цели. Сам Гегель был оптимистом, его разум оптимист ничуть не менее. И Гегель, и его разум одинаково утверждают: все идет к лучшему, и даже более того: здесь на земле совершается только единственно возможное, только необходимое: мир как раз таков, каким должен быть. Гегель презирал чувство, страсти, личность; разум одинаково презирает чувства, страсти, личность. Это не вечно страдающее существо Шопенгауэра – воля, а существо удивительно самодовольное. Ну что из того, что средства (то есть люди), которыми он пользуется для достижения своей цели, гибнут? Надо только уметь пользоваться этой гибелью, этими жертвами ради своей цели. Раз страдание открывает что-нибудь новое, нужное для полноты понимания, то оно полезно, оно необходимо. Мало и этого: Гегель был фаталистом; процесс развития разума одинаково фаталистический, обусловленный законами логики; разум стремится к цели, но это стремление не есть свободное творчество, а присущая разуму необходимость. Такую параллель можно бы продолжать очень долго, но для этого пришлось бы повторять биографию. Если из этой биографии читатель понял, что такое Гегель, то теперь он поймет, что такое гегелевский разум. Как Зевс был похож на грека, так разум Гегеля похож на него самого, ибо, повторяю: гегелевский разум не есть способность, но существо (weltgeist); это прекрасно следует, между прочим, и из известного изречения Гегеля: «Нужно назвать хитростью разума, что он заставляет действовать для себя страсти». Как видите, разум даже хитер. Это знаменитое die list der vernunft (хитрость разума).

Посмотрим теперь, как живет разум в человечестве. Прежде всего надо отметить тот факт, что абсолютный разум переселяется от одного народа к другому и каждый отдельный народ есть в известное время его носитель на данной ступени его развития. Но далеко не каждому народу на земле разум делает честь поселиться в нем: он выбирает лишь небольшое количество наций, которые только поэтому и имеют историю. Мало того, побывав у одного народа, разум переходит в другой и вместе с этим переходом заканчивается историческая жизнь первого. Дважды в одну и ту же нацию разум не поселяется, почему многие народы давно уже сошли с исторического поприща, чтобы никогда более на него не вернуться. Историческая жизнь разума начинается в Китае, продолжается в Индии, переходит в Персию, Ассиро-Вавилонию, Египет, Грецию и так далее – чтобы закончиться наконец в германском мире, преимущественно в Пруссии.

«История начинается с Китая и монголов». Здесь господствует теократия: это полнейшее отрицание всякой индивидуальности во имя единства. Единство, общее однообразие являются господствующим началом жизни, здесь нет свободы, нет человека. Разум не понимает себя: он спит, и все его поступки похожи на поступки ребенка.

В Индии разум уже начинает грезить. Это страна необузданного воображения, не признающего ни преград, ни правил. В формах жизни господствует известное разнообразие, касты, но эти касты основаны не на личных особенностях, а на разделении занятий. Поэтому и здесь нет свободы, так как положение человека зависит от чисто внешних обстоятельств. Той независимости, того «у-себя-самого-бытия», которое составляет сущность свободы, разум еще не достиг. На сцене люди, но нет субъектов; мы видим лишь формы, категории, разряды (касты), но не видим отдельных людей. Природа господствует, как и в Китае, но свет самосознания еще не загорался.

Разум переселяется в Ассиро-Вавилонию, Финикию, Персию, наконец, в Египет. «Здесь произошло соединение вавилоно-ассирийского сенсуализма и финикийско-европейского спиритуализма». Проще: разум понял уже, что он дух, но все еще находится в зависимости от материи. Это тяготит его; «беспокойно волнуясь», он стремится вырваться из оков материи, но пока его попытки тщетны. Символ Египта – сфинкс: человеческая голова (разум) смотрит из звериного тела. Это соединение несоединимого. Это загадка. Но разгадать ее удалось не Египту: он так и не узнал, в ком же разум может проявить свою духовность во всей ее полноте, в ком или в чем может осуществить он свою свободу. Смотря на сфинкса, на это уродливое соединение высшей духовности и грубой материи, Эдип, грек, сказал: «человек». Чудовище бросилось в море: разум нашел себе место.

Поэтому-то «в Греции мы впервые чувствуем себя дома». Здесь на сцене субъекты, индивидуумы; здесь дух сознал свою индивидуальность, свою особность, отдельность от материи; но странно, – чтобы понять, чтобы изобразить себя, он все еще черпает материал из природы. Это – юность человечества, период человеческой чувственности в широком смысле слова. Грек не достаточно «духовен»: ему все надо видеть, осязать, чувствовать. Высшее выражение его деятельности – искусство, но и оно слишком материально, слишком телесно. Сам индивидуализм греческой жизни слишком резок и угловат: разум как бы разделился на тысячи кусков и частей; одна часть борется с другой, и разум не способен охватить себя целиком. Разрозненные в греческом мире индивидуальности нуждаются хотя бы во внешнем объединении.

Это объединение дано Римом. Принцип Рима – «абстрактная универсальность». Рим стремился наложить узы на нравственные индивидуумы, собрать все народы в одно всемирное государство, всех богов – в один пантеон. Он боролся против крайностей греческого индивидуализма и партикуляризма, его идеал – отвлеченное, всеобщее и, вместе с тем, глубоко практическое. Сама религия Рима – религия целесообразности прежде всего. Однако, налагая узы на нравственные индивидуумы, принося в жертву содержание личности и саму личность кумиру всеобщности, Рим постоянно встречал противодействие. В его разрозненных, хотя и подчиненных одному принципу, частях никогда не было духовного единения. Только империя, деспотизм цезарей дал этому громадному всемирно-государственному телу внешнее единство, которым «разум», однако, удовлетвориться не мог. Он ищет духовное и бесконечное; в Римской империи не было ни того, ни другого. Разочарованный в Риме абсолютный разум углубляется в самого себя, стремится к духовному миру, так как он дух, и уже познавший себя дух. Этого удовлетворения своей духовности он ищет страстно, с беспокойством. Земная материальная форма Римской империи, ее практические идеалы возбуждают в нем негодование и отвращение. Он хочет даже совершенно отрешиться от земли и ее интересов.

Тогда на сцену выступает величайшее, всемирное явление – христианство. Тут впервые человечество узнает, что природа людей духовна, что человек в сущности своей есть дух. Но время духовного царства не пришло еще: люди не могут пока действовать на основании своей внутренней правды и свободы. Несмотря на сознание своей духовности им нужна внешняя власть, которая, однако, не отрицала бы их духовности. Является государство церковное – папство.

Принцип христианства, принцип внутренней свободы и духовности мог развиться только в германском мире. Здесь – старость разума. Только германский дух оказался способным постигнуть абсолютную истину, и разум, поселившись в него после стольких блужданий, находит наконец возможным осуществить свою конечную цель – самопознание. Завершением истории является протестантизм, но его появлению предшествуют суровые средние века. Прежде, однако, чем сказать о них несколько слов, сделаем маленькое отступление.

История для Гегеля есть история абсолютного разума. Как мы видели, на протяжении стольких веков он не знает ни минуты покоя. Начав с Дальнего Востока, он все далее переселяется на запад, «беспокойно волнуясь», переходит он от одного народа к другому. Что же двигает им? Какая таинственная сила заставляет его то и дело менять свое место, свою форму, стремиться к духовности, самосознанию, к внутренней свободе?

«Разум, – отвечает Гегель, – развивается по необходимости, процесс его развития начинается еще в то время, когда он слеп и бессознателен. Законы же его развития – законы логики». И в биографии мы уже видели, что «Логика» – это ключ к пониманию всей системы Гегеля. В конце концов, деятельность гегелевского разума безлична, это чисто логический процесс развития идеи, который наш философ воплотил, между прочим, и в истории человечества. На сцену выступает знаменитая гегелевская триада – тезис, антитезис, синтез, – то есть положение, отрицание и примирение первого со вторым, те три ступени диалектического развития, которые необходимы в жизни каждой идеи, через которые проходит и абсолютный разум. Для мало упражнявшегося в философии читателя подобная «триада» может показаться и произвольной и затруднительной для понимания, но обойтись без ее разъяснения нельзя; без нее нет и философии Гегеля. Простоты ради обратимся к примерам. Минуя частности, Гегель делит историю на три крупные части: Восток, классический мир и мир христианско-германский. Первый представляет из себя тезис, второй – его отрицание, третий – отрицание этого отрицания и полное примирение всех противоречий. Эти противоречия: духовное и мирское; конечное и бесконечное. На Востоке на первой ступени своего развития разум не сознает своей свободы, подчиняясь деспотизму политическому и религиозному, он «спит», но в этой малоподвижной жизни заключается уже все то, что составляет сущность истории человечества, все ее содержание. Это, повторяем, тезис, положение: разум свободен, но он не сознает своей свободы, внутренняя его работа еще не начиналась: он молчит в Китае, грезит в Индии, но нет еще беспокойного метания, нет стремления выяснить себя, свою сущность. Он живет, но эта жизнь подобна прозябанию и процессу. Человек не борется, не протестует, он склонился перед фактом жизни и жизненной необходимостью, он не осознал себя как отдельное существо. Религия уничтожает его личность, поглощая ее в представлении о бесконечном; жизнь задавила его своим религиозно-политическим деспотизмом. Как же может разум осознать свою свободу? Для этого ему, прежде всего, надо пройти период отрицания своего прежнего положения. Вместо бесконечного и общего, господствовавшего на Востоке в формах ли религиозных представлений или государственной жизни, является господство конечного и индивидуального. Греческие боги – это люди, жизнь человека ограничена землей, каждый грек признает в себе отдельного человека. В государственной жизни господствует партикуляризм. Общее и единое Востока разделилось на тысячи частей. Это – антитезис. Разум идет дальше. Он уже выяснил себе, что существуют противоречия между конечным и бесконечным, общим и индивидуальным. Как примирить их? Он достигает этого в новой Европе, где личная свобода уживается с требованиями целого, то есть государства, где бесконечное (наши религиозные представления) воплотилось в конечных формах – церкви, где духовное примирилось с мирским и церковь слилась с государством. Разум, как видим, вернулся к своему исходному пункту, к тезису; на последней ступени, как и на первой, одинаково нет никаких противоречий, но теперь уже разум стал сознательным и свободным.