Шрифт:
Генеральный откуп был уничтожен в 1791 году декретом Национального собрания.
О впечатлении, произведенном этим событием в революционных кружках, можно судить по следующему отзыву «P`ere Duch^esne»:
«Хотелось бы мне присутствовать в отеле откупа, посмотреть на жирные морды финансистов за зеленым столом, когда они узнали о декрете Национального собрания. Конечно, эти… последуют примеру аристократии и утянут за границу награбленное у нас добро. Предлагаю гражданам всех секций соединиться, потребовать у них отчета, вырвать у них из глотки все, что они нажили воровством и разбоем».
По уничтожении откупа нападки на него продолжаются в том же изящном стиле. У откупщиков предполагалось 300—400 миллионов награбленного состояния: это и помимо всякой ненависти было бы кстати для обанкротившегося государства. Но расчет был преувеличен: состояние всех откупщиков, в виде земель, домов и денег, достигало, по расчетам Мольена, только 22 миллионов.
В 1793 году г-н Kappa предложил назначить комиссию для исследования преступлений, обманов и грабежей откупа.
«Нет, вы не оставите в покое этих глупых пиявок, – говорил он, – вы заставите их изрыгнуть кровь, которую они высосали из тела народа!.. Законодатели, нельзя терять времени; все эти казнокрады, эти пиявки, эти отвратительные спекулянты продадут свои имения и унесут к вашим врагам остатки общественного достояния, если вы не поспешите предупредить их».
Но в это время шла борьба Горы с Жирондой, и об откупщиках на время забыли.
Между тем откупщики вовсе не собирались ни продавать имущество, ни бежать за границу. Уверенные в своей правоте, они организовали комиссию, которая должна была ликвидировать дела и представить отчет правительству.
В июне 1793 года комиссия была уничтожена, бумаги ее опечатаны, касса секвестрована. Немного позднее у откупщиков произвели обыск, опечатали имущество, арестовали бумаги. В них, однако, не нашлось ничего подозрительного. Бумаги были возвращены владельцам, печати с их имущества сняты, ликвидационная комиссия восстановлена. Конвент назначил сроком ликвидации 1 апреля 1794 года.
Но в ноябре 1793 года депутат Бурдон заявил в Конвенте: «Вот уже сотый раз говорят о расчетах с откупщиками. Я требую, чтобы эти пиявки были арестованы и преданы мечу правосудия, если они не представят отчет через месяц».
Под влиянием этого заявления Конвент издал декрет об аресте откупщиков 24 ноября.
Лавуазье узнал об этом в тот же вечер и укрылся у бывшего сторожа академии Люкаса. Два дня он провел в нерешимости, наконец мужество одержало верх; он вышел из своего убежища и был отведен в тюрьму «Port-Libre» (бывший монастырь «Port-Royal»).
Тут он застал большое и довольно веселое общество. В то время беззаботную жизнь, кажется, только и можно было найти в тюрьмах. На воле свирепствовала тирания революционных комитетов, шпионство развилось в неслыханной степени; никто не мог быть спокоен за свою участь. Попадая в тюрьму, успокаивались, подчинялись неизбежному и старались устроиться поудобнее и провести время повеселее в ожидании близкой смерти.
У каждого из заключенных была своя камера. По вечерам собирались в общей зале: женщины вязали и шили, мужчины читали, спорили, писали. Потом ужинали; в 9 часов являлись на перекличку, затем расходились по камерам. Впрочем, и после этого времени можно было посещать друг друга. Лавуазье работал здесь над составлением сборника своих работ, у него оставалось мало надежды на спасение; это видно из следующего письма к жене:
«Ты слишком много трудишься, слишком устаешь телом и духом, и я не могу разделить с тобой твоих забот. Береги свое здоровье; если оно пошатнется, это будет величайшим несчастьем. Моя карьера близится к концу; я жил счастливо, и ты содействовала этому счастью своей любовью; притом я оставлю по себе почетную память. Итак, моя задача исполнена, но ты еще можешь надеяться на долгую жизнь; не порти же ее. Мне показалось, что ты была грустна в последний раз; зачем? Ведь я подчинился своей участи и буду считать выигранным все, чего не потеряю. Впрочем, надежда еще не вполне исчезла; а пока – твои посещения доставят мне еще много счастливых минут».
С разных сторон поднимались голоса в пользу Лавуазье: Комиссия мер и весов, Комиссия ассигнаций и монет просили за него, – но Комитет общественного спасения не обращал внимания на их просьбы.
Вскоре откупщики были переведены в откупной отель, превращенный на время в тюрьму; здесь они могли, по крайней мере, закончить ликвидацию и представить правительству отчет о своих действиях. Они закончили отчет к 27 февраля 1794 года и, кроме того, решили составить оправдательную записку против нападок ревизионной комиссии, которая была назначена для проверки их действий и с самого начала обнаружила явное желание обвинить их во что бы то ни стало. Она составила свой доклад, в котором обвиняла откуп в расхищении и воровстве на 130 миллионов. Главные обвинения сводились к следующему. Во время контракта Давида (1774—1780 гг.) откупщики получали 10 % и 6 %, тогда как контракт назначал им только 4 %. Откуп умышленно запаздывал со взносами в казну, пользуясь этой отсрочкой для спекуляций с деньгами, которые должен был внести. Наконец, откуп обвинялся в подделке нюхательного табака, к которому подмешивал слишком много воды: «способ, столь же вредный для здоровья потребителей, сколь убыточный для их интересов».
Первое и второе обвинения были основаны на недоразумении. Проценты, получаемые откупщиками (десять с миллиона и шесть с остального взноса), были перепутаны с другой суммой вследствие простого невнимания. Таким же путем возникло обвинение в задержке взносов: в конце каждого срока откуп получал от правительства квитанцию в уплате следуемых сборов. Но она выдавалась после проверки счетов откупа, через несколько месяцев после действительного взноса, и отмечалась днем выдачи. Обращая внимание только на квитанцию, можно было подумать, что откуп на несколько месяцев задерживал взносы; к такому заключению и пришла ревизионная комиссия, умышленно или по рассеянности – трудно сказать.