Шрифт:
– Вы очень добры, милый доктор, – ответил Мейербер, – но если бы вы знали, сколько у меня здесь (он указал на лоб) мыслей и планов.
– Которые вы и приведете в исполнение, – прибавил поспешно доктор.
– Вы думаете? – сказал Мейербер. – Ну, так тем лучше.
Ему не пришлось довести до конца своих гениальных намерений; силы его ослабевали, минута смерти приближалась; его жена и старшие дочери не успели приехать ко дню смерти, и лишь младшие дочери присутствовали при кончине своего великого отца. В воскресенье в восемь часов вечера он попросил всех оставить его, так как пожелал заснуть. «До завтра, – были его последние слова, – желаю вам всем покойной ночи». Через несколько часов началась агония, и в понедельник, 2 мая в 5 часов 40 минут утра, он тихо скончался 73-х лет от роду. После его смерти нашли запечатанное письмо, в котором он просил в течение четырех дней не хоронить его тело: он очень боялся мнимой смерти и возможности быть погребенным заживо. Его воля была исполнена: тело его четыре дня стояло в его квартире в Париже, на улице Монтэнь, куда приходили все желающие поклониться праху великого композитора.
Париж воздал должную дань памяти своего знаменитого приемного сына, устроив ему великолепные похороны. Парижане, приветствовавшие своими восторгами появление во Франции юного гения, провожали его теперь с тою же сердечностью и любовью. Уже к двенадцати часам в день похорон прибыли депутации всевозможных музыкальных учреждений, занявшие почти половину Елисейских полей. В час дня гроб, покрытый черным усыпанным звездами покровом и бесчисленными венками, был вынесен из дома, и печальное шествие направилось по главным улицам Парижа к Северному вокзалу, так как тело покойного, желавшего быть похороненным рядом с любимой матерью, отправляли в Берлин. Колесницу сопровождали войска, игравшие марши из различных опер Мейербера. Впереди шел раввин, за ним следовал весь состав синагоги; церемониймейстеры несли бесчисленные ордена покойного; шесть лошадей, покрытых черными попонами и украшенных лавровыми венками, везли печальную колесницу, за которой шли многочисленные депутации, несшие знамена со своими наименованиями. На бульваре Маделэны шествие встретила депутация дам, возложивших на гроб венки и букеты цветов. Многотысячная толпа провожала прах великого композитора на Северный вокзал, который был задрапирован траурными материями и превращен в огромный зал: посредине его на гигантском жертвеннике горел огонь, по сторонам возвышались трибуны, стены были украшены щитами с названиями всех произведений Мейербера. Все городские власти, сановники, представители учреждений, музыканты и друзья покойного присутствовали на этом печальном и великолепном торжестве. После молитв на французском и еврейском языках произносились многочисленные речи; одной из самых выдающихся была прочувствованная, глубокая по смыслу речь Эмиля Оливье:
«Это печальное торжество, – говорил он, – было бы неполно, если бы к искусству, дружбе и религии не присоединился голос большой французской публики, которая восхищалась Мейербером в продолжение стольких годов. Да, господа, благословим от всего сердца вдохновенных людей, которые, в то время как мы боремся со страданиями, переменами, нуждой и горем жизни, углубляются в свой гений и уносятся им в те высшие сферы, откуда они посылают нам песни мира и утешения. Они не только проливают на утомленный дух освежающую росу, но служат посредниками между нациями. Интересы разделяют народы; общая любовь к гению соединяет их. Пророческие мелодии возвещают победу гуманности… Будем радоваться, что здесь позволено сказать такое слово, что этот сын Германии так долго восхищал своими могучими звуками великую Францию».
7 мая тело Мейербера было отправлено с экстренным поездом в Берлин, куда оно прибыло через два дня. Похороны его в Берлине были совершены также с большой пышностью, в присутствии членов королевской фамилии, посольств всех стран, депутаций от театров и других учреждений, многочисленных ученых, художников и литераторов.
Вскоре после смерти композитора организовали представление в память об усопшем, по окончании которого в живых картинах прошли главные герои и героини всех его опер. Посреди сцены возвышался бюст Мейербера, увенчанный лаврами. Во многих других городах чествовалась его память различными торжествами; в Париже и Берлине воздвигались его бюсты, многие улицы назвали его именем; смерть заставила замолчать его врагов, и все нации с одинаковым сочувствием отнеслись к этой горестной утрате.
Мейербер оставил после себя завещание, в котором выразилась его гуманная и просвещенная личность. Он завещал проценты от суммы в 10 тысяч талеров на путешествия молодых композиторов по Италии и Германии; 10 тысяч франков обществу любителей драматического искусства в Париже; 10 тысяч франков парижскому музыкальному обществу; по 1000, 500 и 300 франков разным больницам и благотворительным учреждениям; остальные суммы распределил между членами своей семьи.
Мейерберу не суждено было дожить до желанной минуты первого представления «Африканки». В своем завещании он поручает ее попечениям Фетиса, директора Брюссельской консерватории, которого просит пересмотреть партии, докончить то, что было лишь в набросках, выбрать те номера, которые ему кажутся лучшими; таким образом, эта опера могла появиться перед публикой лишь через год после кончины ее автора. Роскошь постановки была необычайная, что опять дало противникам Мейербера повод к нападкам и обвинениям в его адрес. «Африканка» имела громадный успех не только в Париже, где всякая опера Мейербера вызывала бурю восторгов, но также в Германии и даже в холодном, флегматичном Лондоне, который довольно трудно заставить чем-нибудь восхититься. Представление состоялось летом, и тем не менее театр Ковент-Гарден был переполнен, невзирая на жаркий июльский день. «Событие, ожидаемое с таким жгучим нетерпением всеми любителями музыки, наконец совершилось в субботу вечером в здании театра Ковент-Гарден», – писала одна лондонская газета. «Африканка» шла в первый раз в Англии с громадным и блестящим успехом.
Благодаря бесчисленным поправкам и переделкам либретто Скриба полно многих погрешностей против художественной, исторической и даже географической правды.
Содержание либретто следующее. Васко да Гама, флотский офицер в Португалии, убежден в существовании многих неизвестных Европе стран, доказательство чего он видит в своих двух рабах, Селике и Нелюско, приобретенных им в Африке, но совершенно отличающихся по типу от всех африканских рас. Просьба Васко да Гамы о снаряжении экспедиции отклонена государственным советом, и сам он, по настоянию закосневшего в невежестве великого инквизитора, посажен в тюрьму вместе со своими рабами. Селика, рабыня Васко, бывшая царица какого-то неведомого острова, проникнута страстью к своему господину, но он с младенческих лет привязан к прекрасной Инесе, дочери Диего, которая, получив во время одного из путешествий Васко ложные известия о гибели своего друга, покорилась воле отца и вышла замуж за дона Педро, сохранив прежнюю привязанность к морскому офицеру. Узнав о заключении своего любимца, она испрашивает его освобождения и вместе с мужем спускается в темницу, чтобы обрадовать его счастливой вестью. Присутствие Селики смущает ее; Васко, чтобы успокоить подозрения любимой женщины, дарит ей рабыню вместе с Нелюско, но узнает, к своему отчаянию, что Инеса – жена Педро. Дон Педро же, пользующийся большим доверием короля, завладевает планами и бумагами Васко, получает от короля три корабля и отправляется в новые страны по намеченному его соперником пути. С ним едут Инеса, Селика и Нелюско, страстно любящий последнюю. Он ведет корабли, направляя их с умыслом так, чтобы они погибли вблизи его отчизны. Два корабля уже сделались жертвой океана, но третий корабль хитрый Нелюско ведет к своей стране с намерением погубить его у близлежащего мыса бурь, откуда ему легко спастись вместе с Селикой. Уже они близко от опасного места, буря начинается, Нелюско ликует, как вдруг их настигает корабль под португальским флагом и к ним является Васко. Получив свободу, он продал свое имущество и снарядил корабль в надежде опередить дона Педро. Храбрый моряк видит грозящую им гибель, превозмогает свою ненависть к сопернику и идет предупредить их, но уже поздно – корабль разбивается о мель, индейцы, ворвавшись на палубу, захватывают всех европейцев в плен и узнают с восторгом свою бывшую царицу – Селику. Чтобы спасти Васко, она объявляет его своим супругом, но в то время, как в ее дворце совершается над ними благословение браминов, слуха Васко достигают звуки печальной песни Инесы, обреченной в жертву богам. Он не может подавить в себе волнения охватившей его вновь страсти, Селика замечает это и убеждается еще раз в том, что он ее не любит. Ее великодушная, глубокая натура побеждает желание отомстить коварному, она освобождает Инесу, муж которой убит индейцами, и приказывает Нелюско отвести Васко да Гаму вместе с Инесой на его корабль. Сама же африканка, потеряв со своей любовью все, что привязывало ее к жизни, отправляется на высокий мыс, откуда ей виден корабль, уносящий ее надежды и счастье, вдыхает аромат ядовитого дерева и умирает под сенью его в тот момент, когда пушечный выстрел возвещает отплытие корабля.
Либретто составлено рукой мастера, изобилует драматическими положениями, эффектными сценами, но страдает также немалыми недостатками. Хотя действие и совершается на фоне исторических событий, но они отодвинуты на второй план, главный герой, Васко, изображен не как отважный мореплаватель, а как несчастный любовник, любящий в одном акте Инесу, в другом – Селику и в третьем – опять Инесу. Селика, которая, по словам Ганслика, должна являть собой противоположность европейцам – необузданное дитя природы, великодушную, наивную, страстную африканку, действует, поет и говорит совершенно по-европейски, так что только темный цвет лица и головной убор из разноцветных перьев свидетельствуют о ее происхождении.
Более правдиво выдержан характер Нелюско, истого дикаря, преданного своей госпоже и готового убить всякого европейца.
Что касается музыки, то она более всего напоминает музыку «Гугенотов», но далеко не может соперничать с ней в красоте, свежести и силе выражения. Все достоинства и недостатки, свойственные автору, выступают в ней менее резко, не достигают своей обычной яркости. Может быть, возраст престарелого композитора ослабил силу его прежнего вдохновения или же сам он лишил музыку ее первоначальной свежести, работая над ее исправлениями в течение почти что 20 лет. Тем не менее гений Мейербера, его мастерское владение оркестром, его мелодический талант проявляются здесь настолько внятно, что «музыка переносит нас без помощи слов в цветущий полуденный край. Колорит юга, благоухание цветов веет на нас во всех сценах, которые происходят в Индии. Притом музыка передает так понятно язык ощущений, что не требует слов для понимания душевного состояния героев». Музыка «Африканки» вызвала много споров и разногласий в среде критиков; одни возносили ее выше «Гугенотов», другие, напротив, считали никуда не годной; но публика, этот лучший друг Мейербера, и после его смерти оставалась верна своему любимому композитору: «Африканка» привлекала всегда многочисленных зрителей, которые награждали великодушную Селику восторженными рукоплесканиями. Опера эта – одна из самых больших, какие существуют, – первоначально продолжалась целых шесть часов, что несомненно утомляло как исполнителей, так и слушателей, вследствие чего пришлось значительно ее сократить. Последнее не могло не отозваться на цельности этого произведения. Из Парижа, где она впервые появилась, «Африканка» начала свое кругосветное путешествие и до сих пор принадлежит к числу самых посещаемых и любимых опер Старого и Нового Света.