Обозревая жизнь государственного человека, захватывавшего своею деятельностью многие сферы народной жизни, невольно сталкиваешься с вопросом о взаимодействии личности и общества, о степени влияния деятеля на общество и наоборот. Существуют разные взгляды на этот предмет: одна школа историков верит в возможность чудес при воздействии со стороны гениальной личности даже на самое инертное и невежественное общество; другие историки, наоборот, отводят слишком мало места личности в ходе исторического процесса и видят в деятеле только что-то вроде аккумулятора, скопившего в себе то, что в разбросанном виде циркулирует в массе. При таком взгляде на дело, понятно, личности, в особенности в странах культурных, отводится незначительное место: она, действуя оригинально, наперекор массе, ничего не поделает со стихийной силой народа. Но кажется, что подобный взгляд на личность и общество мог возникнуть только в таких высокообразованных государствах, как Англия, где масса выросла и развилась в политическом отношении, при целых столетиях исторического опыта, и сознательно относится к делу. Но вопрос принимает иную форму для стран малокультурных: здесь влияние личности, – могучей, энергической, облеченной прерогативами власти, – на толпу несомненно, хотя оно сильнее всего может выразиться только отрицательными результатами.

В самом деле, много ли может сделать вообще добра личность громадной массе, представляющей результат вековых стихийных влияний? Может ли она, и в особенности за период времени, обнимаемый человеческою жизнью, улучшить положение массы и содействовать ее духовному просветлению? Перед государственным человеком стоит трудная задача улучшения быта целых миллионов людей, утопающих во мраке; постановка на прочную почву целого государственного организма и необходимость провидеть его далекое будущее и, во имя будущего “здоровья” этого организма, производить над ним в настоящем кровопускания и хирургические операции. Но в человеческой природе слишком много унаследованных пороков, чтобы она могла быстрыми шагами прийти к “правде и свету”. Достижение этих результатов предполагает известный подвиг и самовоздержание в интересах “ближнего”, а на это люди очень мало склонны. Так что личность, поставленная высоко и действующая на невежественную толпу, воспитанную в страхе перед властью, имеет возможность скорее сделать много зла: опустошить целые страны войною, принять драконовские меры и прочее – но сомнительно, чтобы она могла воздействовать на массу, инертную к добру, в смысле следования ее быстрыми шагами к тому нравственному совершенству, которое должно быть задачею всякого деятеля. Тамерлан в несколько лет мог превратить целые государства в пустыни, но Генрих IV во всю жизнь не добился даже скромной “курицы в супе” для своего народа. На наших глазах еще были страшные бойни, и, может быть, судьба судила присутствовать нам при еще более ужасающей бойне “наций” за свои интересы, а между тем уже 2 тысячи лет назад было сказано Кротким Учителем: “несть эллин и иудей” и провозглашены другие святые истины, которых до сих пор “не вместили” народы.

Увы, как ни симпатичны теории о быстром пересоздании человечества – сверху или снизу, – теории, привлекающие к себе своею красотою в особенности страстную и порывистую молодежь, – но истинное достижение добра получается мучительно медленным путем, способным повергнуть человека в отчаяние. И благо тем деятелям, которые своею жизнью не прибавляют зла к массе его, – и так уже угнетающей мир, – а дают людям хотя крупицы добра, жатву посева которых увидят в осязательной форме, может быть, только отдаленные наши потомки.

Все эти соображения о возможной роли государственных людей в истории нужно иметь в виду и при оценке деятельности Михаила Семеновича Воронцова, детству, юношеству и первым шагам которого на общественном поприще мы посвящаем эту главу.

Немногие люди были поставлены в такие счастливые условия в детстве, как Михаил Семенович. Сын умного и просвещенного отца, передавшего ему свою любознательность, он провел детство в стране, в которой можно было получить прекрасное образование. У него были образцовые гувернеры и учителя. Он владел в совершенстве несколькими новыми и знал классические языки. В его образовании не были забыты математика, политические науки и другие знания. С ранней юности будущий фельдмаршал познакомился с литературою европейских стран, а все это в эпоху, когда у нас, на Руси, “учились понемногу – чему-нибудь и как-нибудь”, представляло ценное достояние для будущего деятеля. Кроме учебных занятий не меньшее значение имели беседы с отцом и встречи с его друзьями и знакомыми, и в восприимчивую душу ребенка могли почти неуловимо западать в этих беседах элементы знаний. Граф Семен Романович серьезно отдался делу воспитания своих детей и аккуратно следил за исполнением плана систематического образования в них вкуса, знаний и понимания нравственных обязанностей человека. С удовольствием просматриваются его письма о совместном чтении с детьми; так, Семен Романович сообщал Александру Романовичу, что “Мишенька” (11 – 12-летний мальчик) читает то римских классиков, то Мольера, от которого хохочет до слез. Мальчиком Михаил Семенович был уже au courant coвременных политических вопросов. Отец, болевший глазами, диктовал часто 12-летнему “Мишеньке” письма и депеши, посвящал его в частности предмета, и то, что другим могло быть известно из пятого в десятое из газет, мальчик, стоявший, так сказать, у лаборатории, где изготовлялись политические вопросы, знал подробно и хорошо.

В смысле влияния на образование характера будущего деятеля обстоятельства были не менее благоприятны: на мальчика действовал благородный пример отца, стойкого, твердого и деятельного человека, не на словах только применявшего принцип “noblesse oblige”.

Вдали от тогдашнего Петербурга, где, с одной стороны, господствовали лесть и угодливость, а с другой – надменность и чванство чинами и родовитостью; вдали от крепостного права, так развращающе действовавшего на наших предков; в свободной стране, где рабочие не ломали шапок даже перед знатными лордами, у молодого Воронцова не могло выработаться тех свойств характера, которые так естественно развивались на родине у представителей того класса общества, к которому принадлежал сын посланника. И ту простоту и приветливость, ту одинаковую любезность ко всем людям, имевшим к нему отношения, когда он уже был всемогущим наместником Кавказа и вельможею, достигшим высших ступеней власти, следует приписать жизни его в Англии. Если мы ко всему сказанному прибавим, что Михаил Семенович, не видев России до 18-летнего возраста (он оставил ее, когда ему не было и двух лет), тем не менее, прекрасно говорил на русском языке, – результат усилий его отца, – то поймем тот успех, который был уделом молодого Воронцова при появлении его в России (в мае 1801 года). И действительно, как старый Завадовский, так и граф Александр Романович – в письмах к послу – расхваливали его сына и ставили молодого Воронцова в пример тогдашней молодежи, у которой было “на грош амуниции” по части образования и способностей и на целые сотни рублей “амбиции”. “Не полагал я, – пишет старый Завадовский послу, – никак пережить судороги России и начать счастливую эпоху утешением, увидя твоего премилого сына... Сердце доброе и нежное, скромность не по летам и рассудок здоровый имеет... о сих качествах предваряет всякого и наружный вид его...” С худо скрываемою радостью относился Семен Романович к этим похвалам его сыну, не стесняясь и сам его хвалил. “Он у меня bon garcon” [7] , – пишет посол друзьям о “Мишеньке”.

Хотя юный Воронцов имел успех в свете и поступил в гвардию, в Преображенский полк, но он жаждал активной деятельности, и у молодого человека сначала, очевидно, сказалась “военная” косточка отца. Немного спустя по приезде в Россию, в 1803 году, мы уже видим Михаила Семеновича на войне с Персиею, под командою знаменитого героя князя Цицианова, знакомого Воронцовых. С сердечным трепетом следили старики графы за судьбою сына и племянника. “Он один у нас”, – писал канцлер Александр Романович Цицианову, прося поберечь молодого Воронцова. И можно представить себе ту радость, которая наполняла сердце посла при чтении писем Цицианова, исполненных похвал молодому человеку, отличавшемуся и находчивостью, и храбростью и привлекавшему товарищей обворожительною простотою обращения. Конечно, в этих аттестациях старика Цицианова могло играть немалую роль и желание доставить приятное высокопоставленным и богатым вельможам, хваля их питомца, но, во всяком случае, поведение Михаила Семеновича стоило похвал. При штурме крепости Ганжи, из-под самых стен ее, он вынес на плечах из боя раненого Котляревского, – одно из знаменитых кавказских имен, – в то время, когда это представляло страшный риск и сопровождавший Воронцова солдат был убит. В эту же экспедицию Михаил Семенович участвовал в ведении переговоров с имеретинским царем Соломоном о подданстве его России, которое и состоялось в 1804 году.

Но на Кавказе недолго пришлось побыть Михаилу Семеновичу, и он вновь посетил эти страны более чем через сорок лет, когда уже стал стариком и когда его имя, как героя наполеоновских войн и устроителя обширного Новороссийского края, было всем известно. А теперь прямо из Грузии судьба бросила его на театр европейской войны, туда, где гремел гром наполеоновских побед и где вскоре пришлось русским войскам и на себе испытать тяжесть страшных ударов императорской гвардии и маршалов. Готовился уже богатый материал для создания вандомской колонны – памятника славы Франции и Наполеона, при взгляде на который, однако, по словам Барбье, ни одна французская мать не может удержаться от слез... В конце 1804 года молодой, увенчанный лаврами Воронцов, понюхавший уже пороху, появился в Петербурге и, вскоре после смерти дяди-канцлера, в 1806 году уже участвовал в европейской войне. Кстати скажем здесь, что воспитанный в политических идеях отца граф Михаил Семенович очень не сочувствовал союзу нашему с Францией и не любил Бонапарта. Он даже не пошел, как рассказывают, под предлогом болезни, со своим батальоном на левый берег Немана, где происходило знаменитое Тильзитское свидание.

Прошел уже страшный для русской армии день Аустерлица с его выбравшимся из глубокого тумана солнцем славы над победоносным Бонапартом, близка уже была Йена, после которой погибло прусское могущество... Наступали печальные дни для вновь образовавшейся против Франции коалиции. Недалек был новый ряд блестящих побед Наполеона, когда французские орлы прошли через всю Европу. Михаил Семенович не был безмолвным свидетелем всех этих военных действий: в сражении под Пултуском (1806 год) он, за оказанную храбрость и распорядительность, был произведен в полковники. Но в этой же битве его ударила лошадь, едва не сломавшая ему ногу, и граф не мог участвовать в кровавом побоище при Прейсиш-Эйлау и видеть гибель русской армии, по которой из конца в конец, как смертный ураган, пронесся Мюрат со своими восьмьюдесятью эскадронами, усеяв поле такою массою трупов, что даже сам Наполеон прослезился...