В несколько месяцев на нового счастливца пролились необычайные милости. Кажется, ни один из известных в истории повелителей не расплачивался так щедро и так роскошно за оказанные услуги, как Екатерина, раздавшая своим приближенным сотни тысяч крестьян, между тем, как с начала царствования она лелеяла, по крайней мере в письмах к корифеям западной мысли и науки, мечты о снятии тягостей рабства на родине. И львиная часть этих щедрот государыни выпала на долю Потемкина, добившегося, наконец, того, что было предметом его давнишних мечтаний.

По приезде в столицу Потемкин через Григория Орлова, не утратившего добрых отношений с Екатериной, но уже не имевшего прежней к ней близости, свиделся с государыней. Вероятно, Орлов, думавший еще о возвращении к себе прежней благосклонности государыни, не полагал, что устроенное им свидание приведет к роковым последствиям. Об отношении этих двух временщиков ходило много рассказов. Так, говорили, например, что Потемкин однажды поднимался по дворцовой лестнице, направляясь к государыне, а Григорий Орлов спускался по той же лестнице, возвращаясь домой. Потемкин, смущенный этой встречей, обратился к своему предшественнику с приветствием и, не зная, что сказать, спросил его:

– Что нового при дворе?

– Ничего, – ответил холодно Орлов, – только вы поднимаетесь, а я иду вниз.

Потемкин, добившись представления Екатерине, придерживался в своих личных делах правила “ковать железо, пока горячо”, и уже в феврале, поощренный приветливым отношением государыни, сам обратился к ней с просьбой о пожаловании генерал-адъютантом.

“Сие не будет никому в обиду, – закончил Потемкин свою просьбу, – а я приму за верх моего счастья, тем паче, что находясь под особливым покровительством Вашим, удостоюсь принимать премудрые повеления Ваши и, вникая в оные, сделаюсь вяще способным к службе Вашей и Отечества”.

Свершилось! И уже 1 марта 1774 года Екатерина сообщала Бибикову о назначении его друга Потемкина генерал-адъютантом. Она заканчивала это письмо следующим образом: “Глядя на него (Потемкина) веселюсь, что хоть одного человека совершенно довольного около себя вижу”.

Каждое восхождение новой звезды над троном, как мы уже сказали выше, составляло в глазах придворных событие огромной государственной важности. Оно являлось таким и для представителей иностранных государств, так как облеченный доверенностью временщик мог своим влиянием на государыню перетянуть чашу весов в ту или другую сторону. Немудрено, что каждое событие, совершавшееся во дворце, всякое изменение в составе лиц, приближенных к монархине, волновало дипломатические сферы, и перья посланников и министров иностранных дел усиленно работали в это время.

То же было и при повышении Потемкина, с той только разницей, что этот “случай” наделал еще больше шума, чем все другие. Знать, а в особенности высокопоставленные кумушки, интересовались всякой мелочью относительно новой звезды. Так, жена новгородского губернатора Сиверса доставляла мужу подробные реляции о первых шагах восходившего светила. “Новый генерал-адъютант, – писала она в марте, – дежурит постоянно вместо всех других”... “Говорят, он скромен и приятен”... В апреле: “покои для нового генерала-адъютанта готовы, и он занимает их; говорят, что они великолепны... Я часто вижу Потемкина, мчащегося по улице шестерней”...

Петр Иванович Панин в марте 1774 года писал приятелю про Потемкина: “Мне представляется, что сей новый актер роль свою играть будет с великой живостью и со многими переменами”...

Прусский посланник, граф Сольмс, доносит своему правительству: “По-видимому, Потемкин сделался самым влиятельным лицом в России. Молодость, ум и положительность доставляют ему такое значение, каким не пользовался даже Орлов”.

Вообще говоря, с первых же шагов Потемкина все угадали в нем грозную силу, которая не даст себя в обиду и с которой опасно бороться. Все начали преклоняться перед могучим советником и “наперсником Минервы”, как звал Потемкина Державин. В обществе, воспитанном в крепостной обстановке, лишенном образования и в котором не могли еще в ту пору, благодаря сложившимся историческим условиям, выработаться понятия о праве и справедливости, отсутствовала верная оценка истинных заслуг человека и не было стойкости убеждений. Все, что имело силу, блеск и богатство – только это одно и возбуждало поклонение. То же самое проявилось и по отношению к Потемкину. Его недавние недоброжелатели лебезили перед временщиком и умоляли о милостях. Когда познакомишься с низкими свойствами этой толпы и ее жадностью к презренному металлу, то невольно прощаешь “князю Тавриды” ту надменность, которую он проявлял к окружавшим с самых первых дней своего возвышения.

Мы впоследствии скажем подробнее о всех тех дарах, которыми наградила Потемкина Екатерина; эти богатства, несмотря на страшное мотовство князя, по смерти его простирались до колоссальной суммы в несколько десятков миллионов. Трудно перечислить все отличия, выпавшие на долю баловня счастья: это был бы длинный утомительный перечень. Здесь мы упомянем только, что уже в первое время, за полтора – два года своей близости к Екатерине, он получил громадные суммы денег, десятки тысяч душ крестьян, бриллианты и другие драгоценности. В 1774 году Потемкин был уже генерал-аншефом, вице-президентом военной коллегии и кавалером ордена святого Андрея Первозванного.

В 1775 году, во время празднования Кучук-Кайнарджийского мира, Потемкин был возведен в графское достоинство и уже в марте 1776 года, по усердной просьбе к германскому императору самой Екатерины, пожалован в княжеское достоинство Священной Римской Империи с титулом “светлейшего”. Иностранные государи, по настояниям своих представителей в Санкт-Петербурге, наперебой старались выказать ему свое благоволение, награждая высшими знаками отличия, и только Георг III, представитель “гордого Альбиона”, не соблаговолил снабдить Потемкина орденом Подвязки. Милости лились целым потоком не только на самого Потемкина, но и на его родственников. Мать его была пожалована в статс-дамы, сестры и племянницы тоже были приближены ко двору, и последние получили придворные звания. Эти знаменитые племянницы, пользуясь положением дяди, эксплуатировали доброту государыни, а также срывали все, что возможно, с самого “светлейшего”, отношения которого к этим родственницам не допускают сомнения в том, что он и относительно их не выходил из роли Дон Жуана.