В то время, когда Александр опровергал слухи о разрыве и непримиримом разногласии, Чернышев в легком своем экипаже в галоп мчался из Петербурга в Париж. “Вечный курьер”, как называл его Жозеф де-Местр [159] , так привык к быстрой езде, что перемахнуть через Европу в двухнедельный срок вовсе не было для него изнурительным делом. Полный усердия и энергии возвращался он в столицу Франции с поручением в аллегорических выражениях указать основу к примирению и вести переговоры метафорами. К несчастью, в то время, когда Александр задумал вернуться к прежним отношениям, когда он не отклонил мер, направленных к мирной развязке, его войска, в силу прежних приказаний, двигались к границе. Враждебное течение было задержано в центре, но давало себя чувствовать на окраинах. Там все было на военном положении. Конечно, слухи о движении войск должны были проникнуть за границу, а затем, распространившись по Европе, дойти и до Парижа. Там они доведут до крайних пределов недоверие императора и вызовут тревогу. Уже удаляющаяся опасность впервые бросится ему в глаза. Он вообразит, что она почти наступила, что на него чуть ли не завтра будет нападение, он найдет нужным тотчас же ответить на вызов и ускорить движение своих войск. По роковому совпадению, одновременно с получением предложения, задачей которого было прийти к соглашению, он почувствует и угрозу.

Рождение римского короля. Беспокойство населения. – Взрыв радости. – Волнение императора. – Первые слухи о войне. Варшавяне указывают на подозрительные движения на русской границе. – Недоверие Даву. – Известия из Швеции и Турции. Скептицизм императора. Он думает, что Россия вооружается из страха и старается успокоить ее. – Получив сведения, что несколько дивизий армии, действовавшей на Востоке, направляются к границам Польши, он начинает волноваться. – Меры предосторожности. – Наполеон охотно отказался бы совсем от войны, лишь бы не вести ее сейчас же. – Он мирится с мыслью о миролюбивой сделке. – Отъезд Лористона. – Новое письмо императору Александру. – Призыв к доверию. – Приезд Чернышева; император тотчас же принимает его. – Четырехчасовой разговор. – Припертый к стене Чернышев повторяет слово в слово метафору графа Румянцева. В первую минуту Наполеон думает, что Россия требует у него все герцогство целиком. – Вспышка возмущения и гнева. – Данциг или Варшава? – Встречные предложения императора. – Система любезности и внимания. – Чернышев осыпан ими. – Савари самовольно решается пресечь влиятельность этого шпиона. – Самоуверенность Чернышева. – Савари прибегает к печати. – Journal de l'Empire. – Статья от 12 апреля. – Любители новостей. – Эсменар. – Гнев императора; упреки по адресу министра полиции; меры, принятые против автора статьи и редактора журнала. – Приезд Биньона в Варшаву, – Суматоха, вызванная противоречивыми сведениями. – Понятовский чудом получает сведения о письмах императора Александра Чарторижскому. – План вторжения перехвачен и раскрыт. – Приближение русcких войск подтверждает сообщения Понятовского. – Поляки теряют голову. – Повсеместная тревога. Близость войны. – Энергичная деятельность императора. – Праздники Пасхи 1811 г. – Наполеон готовит эвакуацию герцогства и переносит свою оборонительную линию на Одер. – Даву получает предписание: в случае открытия военных действий двинуться к Одеру. – Меры для усиления и оказания помощи Даву. – Переговоры с Австрией, Пруссией, Швецией и Турцией. – Наполеона не покидает мысль избежать войны. – Его настойчивые усилия выяснить себе желания и намерения Александра. – Неизданное письмо императора Коленкуру. – Попытки заставить Чернышева высказаться. – Охота 16 апреля. – Утренний визит Дюрока. – Чернышев или упорно отмалчивается, или не говорит ничего положительного. – Перемена в министерстве. – На место герцога Кадорского назначается герцог Бассано. – Второе письмо Коленкуру: если то, чего желают русские, не выходит за пределы возможного, это будет сделано. – Наполеон настороже. – Приказание наблюдать за Пруссией и за русской границей. – Более успокоительные известия. – Оптический обман. – Тревоги поляков утихают. – Наполеон прерывает переговоры с Австрией, Пруссией, Швецией и Турцией. – Он задерживает военные приготовления, однако, не прекращая их. – Император не убежден в истинных причинах беспокойства России и страстно желает разгадать, чего она добивается.

В течение нескольких дней ожидание крупного события волновало Париж и Францию. Беременность императрицы подходила к концу. Когда наступил решительный момент, жизнь столицы остановилась. Все дела стали; в мастерских прекратились работы; все – и дела и удовольствия – было забыто. Горевшее нетерпением, ничем не занятое, праздное население старалось развлечь себя предположениями, предсказаниями и держало пари. На бирже, “где настроение создает интересы” [160] , обычные сделки прекратились, но спекуляция рисковала огромными суммами, держа пари за пол будущего новорожденного.

19 марта, вечером, у императрицы начались схватки. На другой день утром весь город был на ногах. Безмолвные густые толпы запрудили улицы, площади, набережные и дороги в Тюльери. Начавшаяся в десять часов пальба из пушек возвестила, что императрица разрешилась от бремени. Полагалось двадцать один выстрел в честь дочери и сто один в честь сына. При первом же выстреле движение на улицах прекратилось. Все замерли на месте, застыли в тех позах, в каких захватил их выстрел. На каждый новый выстрел отвечало в унисон биение сердца всей столицы. Секунды после двадцать первого выстрела казались вечностью. Наконец, раздался двадцать второй и, бросив в воздух торжественную весть, объявив городу и всему свету о рождении дофина, нашедшего в своей колыбели королевскую корону с правами на империю. Тогда из груди миллиона людей вырвался могучий крик: “Да здравствует император!”. Вскоре по всей стране из конца в конец воцарились почти единодушный восторг и всеобщее ликование. На несколько дней замолкли раздоры, прекратились ссоры, враги перестали ненавидеть друг друга. [161] Появилась вера в светлую будущность. Большинство французов еще верило в императора, оно начало верить и в империю. Непритворная радость и желание подслужиться проявились в тысяче видах – и устройством по собственной инициативе иллюминаций, и представлением во всех театрах пьес, нарочито сочиненных на этот случай, и целым потоком од и кантат. Императору непрерывно приносились официальные поздравления. Каждое утро, в силу требований этикета, дамы, представленные ко двору, являлись в парадных туалетах справляться о состоянии здоровья императрицы и расписываться во дворце; члены Законодательного Корпуса, проехав через Париж в парадных экипажах, в напыщенных выражениях принесли поздравления своему повелителю. В это время чело Наполеона сияло счастьем, глаза были влажны, речь проста и сердечна; он производил впечатление бесконечно и бесхитростно счастливого отца; был счастлив как человек, как глава и зиждитель государства. Его сердце умилялось при мысли о маленьком существе, к которому в страстном порыве стремилась вся его душа, созданная для переживания всех чувствований в сверхчеловеческой мере. Помимо того, в этой колыбели с парящим над нею орлом он видел залог устойчивости своей династии и своего дела. Щедростью, благодеяниями, помилованием, усугубляя счастье своих подданных, он сумел придать особую радость тем минутам, которые ненадолго отвлекли Францию от ее тревог и страданий, и оторвали ее от настоящего, чтобы пожить в будущем, том будущем, которое хотелось видеть светлым и спокойным.

В эти-то счастливые дни пришли с Севера первые тревожные слухи. На горизонте опять показался враг, иначе говоря, война, которая, поставила французов во главе народов, теперь, в силу своего постоянства и возрастающей жестокости, рассматривалась ими, как главная причина их бедствий. Пока угроза была едва заметна. Это было только предостережение, идущее издали, тревожный шепот из тех мест на Висле, где была намечена стратегическая граница Франции. Варшавские поляки, несмотря на необычайную скрытность своих соседей, начали замечать какие-то подозрительные движения. Хотя их взоры с трудом проникали за строго охраняемую границу, тем не менее они видели, как позади завесы ходили взад и вперед грозные тени, как неясно обрисовывались и росли контуры армий. Инстинктом самосохранения они почувствовали, что им грозит опасность, и стали звать на помощь. Власти герцогства обращались ко всем: писали в Дрезден, Данциг, Гамбург; извещали императорский двор, генерала Раппа, маршала Даву. Главнокомандующий армией, бывший в то же время и военным министром, князь Понятовский, отправил одного из своих адъютантов в Париж предупредить императора. [162]

Но поляки столько раз доносили о несуществующих опасностях, что к их сообщениям притупилось всякое внимание, иссяк всякий интерес. Всем был известен их впечатлительный и нервный темперамент; все знали, как легко разыгрывается и создает всевозможные небылицы их воображение; все неоднократно убеждались, что в их очки все казалось в десять раз больше, 15 первый раз, когда они увидели и сказали правду, им никто уже не верил. Для спокойствия совести Даву предписал Раппу, стоявшему ближе его к границе, не поднимая шума, послать на разведку офицеров и выяснить дело, но до более полных сведений не счел нужным поднимать тревогу. Он предписывал большинству варшавских командиров, в том числе Понятовскому, полное неумение разбираться в делах. “Когда я был в Варшаве, – писал он, вспоминая прошлое, —Понятовским пользовались, чтобы передавать мне самые нелепые донесения”. [163] Несмотря на уважение, которое внушала храбрость поляков, они не добились популярности в нашей армии; их шумные требования услуги за услугу, их мания плакаться при всяком удобном случае, их постоянные просьбы денег надоедали. Считалось почти невозможным, вне поля битвы, относиться к ним серьезно.

Но вслед за тем известия из других источников придали их словам некоторое значение. Эти известия шли и с Севера, и с Юга – из двух государств, находившихся в наиболее благоприятных условиях для наблюдения за тем, что делалось в России. Наш посланник а Швеции доносил, что на противоположном берегу Балтийского моря – в Финляндии – идет передвижение войск, что люди и материальная часть направляются к югу. Он полагал, что между Россией и Англией уже восстановлены прежние отношения и что из России в Англию и обратно постоянно снуют эмиссары. Правда, наше посольство в Стокгольме говорило только понаслышке, основываясь на весьма подробных, но выдуманных сведениях – на сказках, которые любезно рассказывал ему Бернадот. Вполне возможно, что наследный принц приписывал царю наступательные планы с целью придать себе в глазах императора большее значение и подороже продать себя. Иное дело на Востоке. Там наши агенты ссылались на то, что видели собственными глазами. Наш консул в Бухаресте, живший в стране, занятой русскими, вращавшийся среди них, собственными глазами видел, как ежедневно уходили с берегов Дуная целые полки, бригады, дивизии и направлялись к польским провинциям. Для того, чтобы Россия лишала себя возможности вырвать у турок уступку княжеств, чтобы она отказалась от своих надежд и домогательств на Востоке, нужно было, чтобы она считала себя самое под угрозой или чтобы перенесла свои честолюбивые стремления в другое место; одно из двух: или она замышляла коварные планы, или сама боялась нападения.

Последнее предположение было единственным, которое вначале казалось Наполеону правдоподобным. Когда ему говорили о планах насчет герцогства, о возможности внезапного нападения, он слушал с недоверчивой улыбкой, пожимал плечами. Русский государь и его кабинет не приучили его к подобным безрассудно смелым поступкам. “Нет! Не посмеют”, – как будто хочет он сказать. Он думает, что если Россия вооружается, то, без сомнения, потому, что, несмотря на все предосторожности, она пронюхала о наших военных приготовлениях; что она осведомлена о них, несмотря на то, что они находятся в зачаточном состоянии; что, наблюдая за постепенным увеличением первого корпуса, за посылкой в Данциг подкреплений, она думает, что в недалеком будущем ей грозит нападение, и спешно принимает некоторые меры. Чтобы рассеять ее тревогу, Наполеон приказывает Шампаньи поискуснее обманывать Куракина и повторить ему с большими подробностями, что назначение нового гарнизона – помешать высадке англичан. [164] Коленкуру поручается говорить в самом миролюбивом тоне, а затем – думает император – приедет его заместитель Лористон и будет повторять те же уверения с авторитетом человека, снабженного самыми свежими инструкциями. Речами, направленными к умиротворению, старается Наполеон успокоить брожение умов в России. Он считает его прискорбным явлением, но не думает, чтобы оно уже укоренилось и было серьезным.