Раз, вскоре после моего приезда в Петроград, Н. Д. Соколов по просьбе Керенского пригласил меня к себе для встречи с ним. У Соколова я застал Керенского с Брамсоном и еще с кем-то из его друзей. Керенский в свойственном ему взволнованном тоне говорил о том, что в Исполнительном Комитете Стеклов и многие левые систематически стараются его дискредитировать, мешать его работе, направленной к сближению правительства с советской демократией; что контактная комиссия игнорирует его, Керенского, при переговорах с правительством; что формы давления Совета на правительство унизительны и т. д. Когда я ему сказал, что для упорядочения его отношений с Исполнительным Комитетом и для устранения всех возможных недоразумений он должен сам наладить постоянную связь с руководящим органом Совета, осведомлять его о своих действиях и поддерживать с ним регулярное общение, Керенский еще более заволновался и стал уверять, что он лишен возможности делать это ввиду его загруженности работой в правительстве, приемами и публичными выступлениями. Я возразил, что и для него, и для общего дела согласованная работа с Исполнительным Комитетом важнее всяких приемов. Тогда он внезапно предложил сейчас же отправиться в Исполнительный Комитет, чтобы объясниться с ним и наладить постоянный контакт. Мы поехали в Таврический дворец, и здесь, на заседании Исполнительного Комитета, Керенский опять жаловался на непонимание, которое он встречает со стороны членов Исполнительного Комитета, на затруднения, которые создаются для правительства в результате слишком сильного давления Совета; но в ответ на вопросы, которые ему были поставлены присутствующими, он уклонился от указания, что же именно он считал нужным изменить. Он долго говорил о своем желании поддерживать связь с Исполнительным Комитетом, о своей загруженности работой и ушел, никого не удовлетворив и не условившись о каких-либо способах регулярного контакта.

Те немногие члены Исполнительного Комитета, которые были близки с Керенским, как Филипповский и Брамсон, объясняли его неумение наладить связь с Исполнительным Комитетом тем, что он вообще не привык к организационным связям. Но у меня получилось впечатление, что поведение Керенского объяснялось главным образом другим: номинальную связь с Советом он, несомненно, ценил; она была ему необходима ввиду огромного авторитета Совета в солдатских и рабочих массах. Но он сознательно избегал связывать себя с Исполнительным Комитетом слишком тесно, считая, что, оставаясь на грани между советской и буржуазной демократией, он тем самым явится в глазах страны выразителем общенационального характера революции.

В апрельские дни, когда оказалось, что и Керенский со всеми другими членами правительства дал согласие на ноту Милюкова, вызвавшую на улицах Петрограда первые вспышки гражданской войны, популярность Керенского сильно пошатнулась. Большевики и некоторые другие члены левого крыла Исполнительного Комитета предлагали лишить Керенского звания товарища председателя Совета. Ho большинство Исполнительного Комитета продолжало считать, что Керенский при всех его слабостях и недостатках играл и мог еще играть положительную для демократии роль. А потому мы ограждали его от нападок слева.

В этой связи мне запомнился один характерный инцидент, в котором мне пришлось принять участие.

29 апреля, в то время когда Исполнительный Комитет сохранял еще решение не вступать в правительство, руководители совещания фронтовых делегатов, заседавшего в Таврическом дворце, попросили меня взять на себя в этот день председательство на совещании. Военный министр Гучков и Керенский должны были выступать на этом собрании. После речи Гучкова, который, собираясь в тот же вечер уйти в отставку, говорил в очень пессимистическом тоне о состоянии армии, слово взял Керенский, чтобы обрисовать в самых мрачных красках положение страны, в которой, по его словам, безответственные люди и организации сеяли недоверие к демократической власти. «Неужели, – говорил Керенский, – русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов? Я жалею, что не умер два месяца тому назад: я бы умер с великой мечтой, что раз и навсегда для России загорелась новая жизнь, что мы умеем без хлыста и палки уважать друг друга и управлять своим государством не так, как старые деспоты».

Эти слова Керенского были воспроизведены с сочувственными комментариями многими газетами и имели среди читателей очень большой успех: правые газеты относили слова о «взбунтовавшихся рабах» к советской демократии, а демократические газеты – к крайним элементам, боровшимся против организованной демократии. Но на самом собрании вопреки газетным отчетам, сообщавшим, что речь Керенского сопровождалась бурными одобрениями собрания, большинство делегатов встретило эту речь очень холодно, так как оратор при всем своем подчеркнутом волнении говорил в туманных выражениях и избегал указывать, кого именно он имел в виду.

По-видимому, Керенский сам почувствовал недоумение, порожденное его речью в среде большинства собрания, так как, покинув трибуну, он снова на нее вернулся и спросил, нет ли каких-нибудь вопросов.

Тогда я поставил ему следующий вопрос. Вы говорили, сказал я, что есть организации и лица, которые ставят препятствия творческой работе правительства. В известных кругах этот упрек направляется по адресу Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Обращены ли и ваши упреки по адресу этого органа, который является центром революционной демократии и руководит ее деятельностью?

Керенский ответил, что его речь ни в коем случае не могла быть обращена против Совета, ибо он сам состоит товарищем председателя этого органа и покинул бы его, если бы не разделял его политики. Он не только не имел в виду направлять свои упреки против Совета, но считает, что Совет является самым надежным оплотом демократического порядка.

Дав это объяснение и ответив на некоторые другие вопросы, поставленные из среды собрания, Керенский покинул заседание. Но в собрании не чувствовалось удовлетворения. Один делегат, член президиума совещания, взял слово и сказал:

– Мы только что слышали А. Ф. Керенского, и его слова произвели на нас тяжелое впечатление. Он обвинял демократию в том, что она сеет беспорядок, и призывал признать бесконтрольную власть буржуазного правительства. Ясно, что мы не можем больше доверять ему. Из всех ораторов, выступавших перед нашим съездом, мы верим одному И. Г. Церетели. Мы должны идти за ним и за Исполнительным Комитетом.

Это заявление, встреченное аплодисментами большинства делегатов, показало, что члены съезда, недовольные речью Керенского, истолковали мой вопрос как желание противопоставить Керенскому и Временному правительству Совет. Об этом же свидетельствовали и несколько записок, посланных мне из среды делегатов, с вопросами, почему Керенский остается товарищем председателя Совета и не является ли поставленный мною вопрос выражением недоверия ему со стороны Исполнительного Комитета. Поэтому, обращаясь к собранию, я сказал, что поставил вопрос Керенскому не потому, что подозревал его во враждебном отношении к Совету, а потому, что заранее предвидел тот ответ, который он и дал на мой вопрос. Моя цель была, сказал я, внести ясность в положение и получить от Керенского категорическое заявление, которое мы можем противопоставить утверждениям клеветников, ведущих кампанию против Совета и стремящихся вызвать разрыв между Советом и Временным правительством.