Георгий Валентинович Плеханов тоже из дворян, как и Владимир Ильич Ульянов. Отец Плеханова был штабс-капитаном. Сын по настоянию отца, собирался сделать военную карьеру, поступив в военное училище. Но, проносив недолгое время погоны юнкера, молодой Плеханов стал студентом Горного института, откуда в 1877 году был исключен со 2-го курса за участие в демонстрации на площади Казанского собора112. Военная косточка, тем не менее, у Плеханова осталась на всю жизнь; он был всегда подтянут, строен, в хорошей спортивной форме. Не случайно Ленин, подчеркивая интеллектуальную мощь Плеханова, использовал для этого в известном смысле физические параметры. „Плеханов, - говорил Ленин Лепешинскому в 1904 году, - человек колоссального роста, перед ним приходится съеживаться". Но тут же, чисто по-ленински, язвительно: „А все-таки мне кажется, что он уже мертвец, а я живой человек"113.

Судьба Плеханова отразила огромную драму русского дворянства и интеллигенции. Понимая, что лишь прогрессивные перемены могут вывести Россию на путь подлинного прогресса, одна часть этой элиты общества считала, что нужно революционным путем добиться этих перемен; другая - путем приспособления, адаптации, своеобразной „перестройки" уже существующей системы. Так уж случилось, что моршанский дворянин Георгий Валентинович Плеханов, самый крупный российский социал-демократ конца XIX века, имел брата - Григория Валентиновича Плеханова, полицейского исправника. Их мать была родственницей Виссариона Григорьевича Белинского. Одна семья, общие дворянские корни, а сколько внутренних духовных антиномий!

Когда молодой Николай Вольский (Валентинов) спросил полицейского исправника Г.В. Плеханова:

–  Если придет революция, „повалят" ли памятник Екатерине Великой?

–  Что за охота пустяки говорить! Если придет революция? Да она никогда не придет. В России не может быть революции. Она не Франция114.

А его брат-марксист был убежден, что революция, хотя „Россия и не Франция", неизбежна. Но вначале (и надолго!) только революция буржуазная.

У Плеханова хватило политического мужества во весь голос заявить накануне роковых событий октября 1917 года, что власть грядущая не может опираться лишь на узкий фундамент диктатуры пролетариата. Она „должна базироваться на коалиции всех живых сил страны". В серии статей, опубликованных в августе и сентябре 1917 года в газете „Единство", Плеханов прямо заявлял: коалиция - это соглашение нации. Не хотите соглашения - идите за Лениным; не решаетесь идти за Лениным - входите в соглашение.

В своих отчаянных теоретических попытках остановить приход диктатуры одной силы - „профессиональных революционеров" - Плеханов шел на заведомое политическое самоуничижение: „Неужели интересы рабочих всегда и во всем противоположны интересам капиталистов? Неужели в экономической истории капиталистического общества не бывает таких случаев, когда указанные интересы совпадают между собою?" Частичное совпадение интересов рождает сотрудничество в определенных областях. Социалистические и несоциалистические элементы могут реализовать это ограниченное по возможностям согласие в социальных реформах"115. Здесь Плеханов, не ссылаясь на „первоисточники", приходит к Бернштейну и Каутскому. Все это, с точки зрения Ленина и большевиков, было абсолютной ересью. Но история, похоже, подтвердила правоту того, что исторический шанс социализм мог (и может, возможно) иметь только на рельсах реформ, реформ и реформ… А они невозможны без минимума национального и социального согласия.

По существу, последние перед Октябрем статьи Плеханова представляют принципиально новую концепцию социализма. Она абсолютно другая, нежели у Ленина, который с помощью диктатуры, насилия, ликвидации эксплуататорских классов пытался привнести социализм с абстрактных марксистских матриц. Как затем Сталин, продолжая дело своего учителя, строил „социализм" в „одной стране" с помощью монополии одной политической силы, своих указаний и беспредельного террора.

У Плеханова, который долго защищал на заседаниях II Интернационала классовую методологию диктатуры пролетариата, хватило мужества пересмотреть многие из своих прежних постулатов. Не все историки и философы заметили, что в 1917 году Плеханов парадоксально изменился; он стал не только „оборонцем", но и „реформистом". А в глазах Ленина и большевиков не было в то время худших ругательств. В устах Ленина „плехановец" звучало как обвинение, и обвинение нешуточное.

…В марте 1920 года Ленину сообщили, что в Киеве революционный трибунал приговорил И.Киселева, с которым Ленин был знаком, к расстрелу. Несчастный обратился за помощью к Председателю Совнаркома. Ленин отреагировал запиской:

„т. Крестинский!

Очень срочное дело - приговор о расстреле Киселева. Я видел его в 1910-1914 гг. в Цюрихе, где он был плехановцем (выделено Лениным.
– Д.В. ) и его обвиняли в ряде гнусностей (подробностей не знаю). Видел я Киселева в 1918 или 1919 году здесь в Москве, мельком. Киселев работал в „Известиях" и говорил мне, что становится большевиком. Фактов не знаю…"

В общем, Ленин ушел от желания разобраться в существе трагедии (Киселев остался в Киеве „без разрешения партии". Но Киев-то сдал немцам Ленин!).

В конце концов Ленин адресовал вопрос блюстителю „революционной справедливости": пусть „т. Дзержинский решит, созвонившись с Крестинским". Дзержинский на полях записки ответил: „Я против вмешательства"116.

Другого не следовало и ожидать. Но для Ленина отягчающим обстоятельством явилось то, что Киселев „был плехановцем"…

Соприкоснувшись с российской действительностью, Плеханов мог ужаснуться, ибо тезис о диктатуре пролетариата в Программе РСДРП был и его детищем. Он мог ужаснуться и тому, что говорил ранее. Например, Плеханов не раз утверждал, что „благо революции - это высший закон", а по существу, способствовал открытию шлюзов для беспредела насилия. В начале девятисотых годов Плеханов считал идею парламентаризма производной от успехов революции и интересов пролетариата. Старый социал-демократ не мог не переживать от того, что в начале века утверждал: если после революции парламент окажется „плохим", его можно разогнать „не через два года, а через две недели". По сути, этим плехановским рецептом большевики и воспользо-вались в 1918 году, ликвидируя Учредительное собрание.