Все вело партию на этот путь. Мы проповедовали с первых дней революции необходимость и неизбежность перехода власти к Советам. Большинство Советов, после большой внутренней борьбы, усвоило это требование, встав на нашу точку зрения. Мы подготовляли второй Всероссийский Съезд Советов, на котором ожидали полной победы нашей партии. Центральный Исполнительный Комитет под руководством Дана (осторожный Чхеидзе заблаговременно уехал на Кавказ) всячески противодействовал созыву Съезда Советов. После больших усилий, опираясь на советскую фракцию Демократического Совещания, мы, наконец, добились назначения срока Съезда – 25 октября. Это число вошло затем величайшей датой в историю России. Предварительно мы созвали в Петрограде съезд Советов Северной области с привлечением Балтийского флота и Москвы. На этом съезде мы имели твердое большинство, заручились некоторым полу-прикрытием справа в лице фракции левых социалистов-революционеров и заложили серьезные организационные предпосылки октябрьского восстания.

Но еще раньше, до съезда Северных Советов, произошло событие, которому суждено было сыграть крупнейшую роль в дальнейшей политической борьбе. В начале октября на заседание Петроградского Исполнительного Комитета явился представитель Совета при штабе Петроградского военного округа и сообщил, что из Ставки требуют вывода на фронт двух третей петроградского гарнизона. Для чего? Для обороны Петрограда. Выводить будут не сейчас, но необходимо немедленно же подготовиться. Петроградскому Совету предлагалось штабом одобрить этот план. Мы насторожились. В конце августа также были выведены из Петрограда полностью или частями 5 революционных полков. Это было сделано по требованию тогдашнего верховного главнокомандующего Корнилова, который как раз в те дни готовился бросить на Петроград Кавказскую дивизию с намерением раз навсегда справиться с революционной столицей. Таким образом, мы уже имели опыт чисто политических перемещений полков под предлогом оперативных задач. Забегая вперед, скажу, что из обнаруженных после Октябрьской Революции бумаг выяснилось с полной несомненностью, что предполагавшийся вывод петроградского гарнизона действительно не имел ничего общего с военными целями и был навязан главнокомандующему Духонину против его воли не кем иным, как Керенским, который стремился очистить столицу от наиболее революционных, т.-е. наиболее враждебных ему, солдат. Но тогда, в начале октября, наши подозрения вызвали справа бурю патриотического негодования. Из штаба нас торопили: Керенскому не терпелось, почва слишком нагрелась под его ногами. Мы же медлили с ответом. Петрограду, несомненно, угрожала опасность, и вопрос об обороне столицы стоял перед нами во всем своем грозном значении. Но после опыта корниловщины, после слов Родзянко о спасительности немецкой оккупации, – откуда было взять доверчивости, что Петроград не будет злонамеренно сдан немцам в наказание за свой мятежный дух? Исполнительный Комитет отказался поставить вслепую свой штемпель под приказом о выводе двух третей гарнизона. Необходимо проверить, – заявили мы, – действительно ли за этим приказом стоят военные соображения, и необходимо создать орган такой проверки. Так родилась мысль о создании наряду с солдатской секцией Совета, т.-е. политическим представительством гарнизона, чисто оперативного органа в виде Военно-Революционного Комитета, который получил впоследствии могущественную силу и стал фактическим орудием октябрьского переворота. Несомненно, уже в те часы, когда мы выдвинули идею создания органа, в руках которого сосредоточивались бы нити чисто военного руководства петроградским гарнизоном, мы отдавали себе ясный отчет в том, что именно этот орган может стать незаменимым революционным орудием. В то время мы уже открыто шли навстречу восстанию и организационно готовились к нему.

На 25 октября был назначен, как сказано, Всероссийский Съезд Советов. Не могло уже быть сомнения, что Съезд выскажется за переход власти в руки Советов. Но такое решение должно быть немедленно же проведено в жизнь, иначе оно превратится в недостойную платоническую демонстрацию. По логике вещей выходило, что мы назначили восстание на 25 октября. Так именно понимала дело вся буржуазная печать. Но судьба Съезда зависела, в первую очередь, от петроградского гарнизона, – позволит ли он Керенскому окружить Съезд Советов и разогнать его при помощи нескольких сот или тысяч юнкеров, прапорщиков и ударников? Самое покушение на вывод гарнизона не означало ли, что правительство готовится к разгону Съезда Советов? И было бы странно, если бы оно не готовилось, видя, как мы открыто, перед лицом всей страны, мобилизуем советские силы, для того, чтобы нанесть коалиционной власти смертельный удар.

Таким образом конфликт в Петрограде развертывался на вопросе о судьбе гарнизона. В первую голову вопрос этот захватил за живое всех солдат. Но и рабочие относились к конфликту с живейшим интересом, так как боялись, что с выводом гарнизона они будут задушены юнкерами и казаками. Конфликт приобретал, таким образом, в высшей степени острый характер и развертывался на почве, крайне неблагоприятной для правительства Керенского.

Параллельно шла охарактеризованная уже выше борьба за созыв Всероссийского Съезда Советов, причем от имени Петроградского Совета и Северного Областного съезда мы открыто провозглашали, что второй Съезд Советов должен отстранить правительство Керенского и стать подлинным хозяином русской земли. Восстание фактически было уже налицо. Оно развертывалось совершенно открыто, на глазах всей страны.

В течение октября вопрос о восстании играл большую роль во внутренней жизни нашей партии. Ленин, который скрывался в Финляндии, в многочисленных письмах настаивал на более решительной тактике. На низах шло брожение и накоплялось недовольство по поводу того, что партия большевиков, оказавшаяся в большинстве в Петроградском Совете, не делала практических выводов из собственных лозунгов. 10 октября произошло конспиративное заседание Центрального Комитета нашей партии с участием Ленина. В порядке дня стоял вопрос о восстании. Большинством всех против двух голосов решено было, что единственным средством спасти революцию и страну от окончательного распада является вооруженное восстание, которое должно передать власть в руки Советов.

Демократический Совет, выделившийся из Демократического Совещания, впитал в себя всю беспомощность последнего. Старые советские партии, социалисты-революционеры и меньшевики, создали для себя в этом Совете искусственное большинство, но только для того, чтобы тем ярче обнаружить свою политическую прострацию. Церетели вел за кулисами Совета путаные переговоры с Керенским и с представителями «цензовых элементов», как начали выражаться в Совете – для того, чтобы не употреблять «обидного» имени буржуазии. Доклад Церетели о ходе и исходе переговоров был чем-то вроде надгробного слова целому периоду революции. Оказалось, что ни Керенский, ни цензовые элементы не согласились на ответственность перед новым полу-представительным учреждением. С другой стороны, вне пределов кадетской партии не удалось найти так называемых «деловых» общественных деятелей. Пришлось организаторам предприятия капитулировать по обоим пунктам. Капитуляция вышла тем более красноречивой, что Демократическое Совещание созывалось ведь именно для того, чтобы устранить безответственный режим, причем Совещание формальным голосованием отвергло коалицию с кадетами. На нескольких заседаниях Демократического Совета, которые состоялись до переворота, царила атмосфера напряженности и полной недееспособности. Совет отражал не движение революции вперед, а разложение партий, отставших от революции.

Еще во время Демократического Совещания был поставлен в нашей партийной фракции вопрос о демонстративном уходе с Совещания и о бойкоте Демократического Совета. Нужно было действием показать массам, что соглашатели завели революцию в тупик. Борьба за создание Советской власти могла вестись только революционным путем. Нужно было вырвать власть из рук тех, которые оказались неспособными на добро и чем дальше, тем больше теряли способность даже на активное зло. Необходимо было наш политический путь – через мобилизацию сил вокруг Советов, через Всероссийский Съезд Советов, через восстание – противопоставить их пути – через искусственно подобранный Предпарламент и гадательное Учредительное Собрание. Это можно было сделать только путем открытого разрыва, на глазах всего народа, с учреждением, созданным Церетели и его единомышленниками, и путем сосредоточения всего внимания и всех сил рабочего класса на советских учреждениях. Вот почему я предлагал демонстративный уход с Совещания и революционную агитацию на заводах и в полках против попытки подтасовать волю революции и снова ввести ее развитие в русло сотрудничества с буржуазией. В том же смысле высказался и Ленин, письмо которого мы получили несколько дней спустя. Но на партийных верхах еще наблюдались колебания в этом вопросе. Июльские дни оставили глубокий след в сознании партии. Рабочая и солдатская масса оправилась от июльского разгрома гораздо скорее, чем многие из руководящих товарищей, которые опасались срыва революции новым преждевременным натиском масс. Во фракции Демократического Совещания я собрал за свое предложение 50 голосов против 70, которые высказались за участие в Демократическом Совете. Опыт этого участия скоро, однако, укрепил левое крыло партии. Становилось слишком очевидным, что путем близких к плутням комбинаций, которые имели своей задачей обеспечить дальнейшее руководство революцией за цензовыми элементами, при посредстве потерявших в народных низах почву соглашателей, нет выхода из того тупика, в который загнала революцию дряблость мещанской демократии. К тому моменту, когда Демократический Совет, пополненный цензовыми элементами, превратился в Предпарламент, в нашей партии уже назрела готовность порвать с этим учреждением.

Перед нами стоял вопрос, последуют ли за нами на этом пути левые социалисты-революционеры. Эта группа находилась в процессе образования, причем процесс этот развивался, на наш партийный масштаб, слишком медленно и нерешительно. В начале революции партия с.-р. оказалась господствующей на всем поле политической жизни. Крестьяне, солдаты, даже рабочие в массе своей голосовали за социалистов-революционеров. Сама партия не ожидала ничего подобного, и не раз казалось, что ей грозит опасность захлебнуться в волнах собственного успеха. За вычетом чисто капиталистических и помещичьих групп и цензовых элементов, все и вся голосовали за партию революционных народников. Это отвечало начальной стадии революции, когда классовые грани не успели обнаружиться, когда стремления так называемого единого революционного фронта находили свое выражение в расплывчатой программе партии, которая готова была дать одинаково приют и рабочему, боявшемуся оторваться от крестьянина, и крестьянину, искавшему землю и волю, и интеллигенту, который стремился руководить обоими, и чиновнику, который пытался приспособиться к новому строю.