Каша из овсяной дерти — роскошная еда: если и не наешься, то вволю наплюёшься жесткой, колючей шелухой.

— Надо ребят подождать, — отказался Сурмач, как бы разделяя участь белояровских беспризорников, которые сейчас ему помогали.

Он всегда хотел есть, вечно подсасывало «под ложечкой». К этому ощущению пустоты в животе он уже привык. «Потерплю еще — не окочурюсь!»

Начальник милиции сходил домой, принес в солдатском плоском котелке своей хваленой каши-плюй. Приглашая окротделовца к столу, он успокоил:

— А чё, ничё каша. Соли бы ей только…

Начало темнеть, когда вернулся Петька. Он был какой-то злобно-возбужденный. Вызвал чекиста на улицу, решив, что принесенные им сведения можно сообщить только с глазу на глаз.

— Тот, который за тобой увязался, — наш, белояровский, Колька Жихарь! А живет он неподалеку от акушерки и вовсю женихаются с твоей Оленькой. Вот!

Словно ржавым гвоздем ткнули в сердце Аверьяну. Похолодели руки, на лбу выступила испарина. Стоял, не смея шелохнуться, не смея поднять руку, чтобы вытереть холодный пот.

— Откуда взял?

Тот легонечко освободился от цепкой Аверьяновой руки.

— Очень бы хотела, ушла бы с тобою от тетки, — доказывал Петька свою правоту.

И ни слова, а Петькин тон окончательно убедил Сурмача: все так и есть…

«Ну что ж… Аверьян не будет ей мешать». — Это об Ольге. «Эх, жаль, что ты прошел там, у крыльца, мимо и не завелся. Уж я бы тебе!» — это о Жихаре.

Вернулись в комнату.

— Кто такой Николай Жихарь? — спросил он у милиционеров.

Ни дядя Вася, ни Матвей Кириллович о таком и не слышали.

— Это который по пятам за мною ходил, — пояснил Аверьян. — За нож намеревался взяться.

— Проверим, что к чему, — пообещал начальник милиции.

Вскоре пришла первая пара Петькиного войска. Свистом вызвали своего командира. Петька пошептался с ними на улице, вернулся и доложил:

— Усатый в бекеше сел на поезд. За ним увязался Кусман, один из наших.

Мальчишек пригласили в комнату, расспросили. Ничего существенного они рассказать но могли, твердили одно: «С толчка прямо на станцию — и укатил».

— Колька ему сидор приволок.

— Откуда?

— Из дому. Тяжелый такой, будто с камнями.

Вскоре подошло еще несколько мальчишек. Они принесли с собою девять штук листовок.

— На толкучке нашли.

Листовки были напечатаны на розовой бумаге типографским шрифтом, заголовок сделан толстыми, приземистыми буквами:

«Освободим Украину от кацапов, жидов и коммунистов, которые продают нас немцам».

Все в Сурмаче заныло, закричало, заломило Душу.

«Бедная ты, Украина моя! Ты столько вынесла на своем веку от разных атаманов, гетманов и прочей петлюровщины, что уже не позволишь проходимцам рыскать по твоей земле святой, забивать колодцы замученными, грабить и без того обездоленных, насиловать дочерей твоих…»

Ждали вестей о том, в белом полушубке, с которым не сторговался Демченко. За ним ушел один из самых, по заверению Петьки, пронырливых мальчишек, по кличке Кусман.

Перевалило за полночь. Ожидание становилось невыносимым. Сидела, прижимаясь к печке, Петькина ватага, дремал бессменный дежурный дядя Вася, колобком катался по комнатке сутуловатый толстячок начальник милиции Матвей Кириллович. Уже переговорили обо всем, о чем можно было. Кто-то из мальчишек предложил было сыграть в карты: «в буру… или в очко…». Но Петька так треснул дружка по затылку, что у того только зубы ляснули.

— Я тебе… заделаю буру, мекать начнешь.

А тот лишь виновато потупился, даже не огрызнулся, убрал замусоленные карты и притих.

Тревога в душе Аверьяна нарастала, он не выдержал:

— Петь, а твой Кусман знает, куда надо прийти?

Парнишка не ответил Сурмачу, кивнул своим:

— А ну… пошарим…

В его словах прозвучала такая угроза расправиться с вероотступником, что Сурмач поспешил предупредить:

— Рукам воли не давать. Дошло?

Взял Петьку за плечо, повернул к себе, заглянул в серые помутневшие от возмущения глаза.

— Угу, — пробурчал тот и увел ватагу.

Сурмач досадовал, что, по-существу, остался не у дел. Он уже помог повлиять на исход операции, оставалось ждать.

«Спихнул все на пацанов», — сердился он на себя.

Чтобы как-то скоротать время, вышел на крыльцо.

Подмораживало. Над головою просветлело, вызвездилось. Низкое небо всегда угнетало Сурмача, как-то прибивало, прижимало к земле. Непогода заставляла почувствовать, что человек беспредельно мал и немощен. А тут — и вздохнулось полегче.