Шрифт:
Сеньоры закрывали собой герцога, а им на помощь уже мчалась стража. В конце-концов воинам все-таки удалось повалить меня на пол. А когда я сумела окинуть взглядом зал, то не поверила в то, что я одна могла все это устроить. То здесь, то там, валялись тела приближенных герцога, остальные зализывали раны. Я тоже была вся в крови, но усмехнулась разбитыми губами:
— Ну, кому еще нужна любовница?
Герцог стоял за троном испуганный и взбешенный:
— Ведьма! Обычная баба не смогла бы справиться с воинами, — заорал он, — немедленно уведите и заприте покрепче. Завтра на рассвете казним.
Меня втолкнули в какой-то подвал: темное и сырое помещение. Я прислонилась к холодной склизкой стене. Мелькнула мысль, что согласна на любую смерть, лишь бы не остаться в этом грязном мешке надолго. Ноги не держали, и пришлось опуститься на пол. Болело все тело, раны ныли.
Я подумала о Лайсе. Для меня сеньор умер. По моему твердому мнению, бояться могут только женщины и дети, а сеньор оказался трусом. Трусом и предателем.
Я попыталась успокоиться. То впадала в какое-то забытье, то просыпалась. Какие-то странные картины посещали меня, но я чувствовала, что самого главного я вспомнить не могу. И как всегда в таких случаях, в памяти начали воскресать стихи и песни.
Вот и сейчас перед моими глазами возникла тюрьма. В ней — юный граф, ожидающий смерти за участие в восстании. К нему на свидание приходит мать. Она видит, что мальчик сломлен.
Ужасно в петле роковой На людной площади качаться Вороны жадные слетятся И над опальной головой Голодный рой их будет драться.Мать не может допустить, чтобы враги видели унижение ее сына. Она обещает ему, что пойдет к королю, и будет молить о пощаде.
Встану тут, у места казни, на балконе. Коль в черном покрывале буду я Знай, неотступна смерть твоя. Но если в покрывале белом Меня увидишь над толпой Знай, вымолила я слезами Пощаду жизни молодой!В моей голове ритмично звучали четверостишья
… Гудит набат, спешит народ… И тихо улицей идет Позорной казнью обреченный На площадь граф приговоренный… Все окна настежь — столько глаз Его слезами провожают И столько женских рук бросают Ему цветы — в последний раз!Вот только меня никто не будет ни провожать, ни плакать. Да это и к лучшему. Знаешь, что не принесешь горя дорогим тебе людям.
Граф ничего не замечает, Вперед на площадь он глядит Там, на балконе Мать стоит Спокойно в покрывале белом… Он быстро к петле пробирался И даже в петле улыбался… …Зачем же в белом Мать была? О ложь святая, так солгать Могла лишь Мать! А Мать была полна боязни Чтоб сын не дрогнул перед казнью!Постепенно сложились все строки стихотворения. Я даже вспомнила, что плакала, когда читала его. Вот только жаль мне было не графа, который явно не рассчитал свои силы и полез не в свое дело, а его мать. Я представила, как она держится из последних сил, может быть, даже улыбается сыну, а после теряет сознание. Какую же надо иметь силу воли!
Мать и сын… Почему-то эта тема мне очень близка. Кажется, еще чуть-чуть и я вспомню. Жаль только, времени уже не хватит — завтра меня казнят. Вот ведь, задумалась о чужой судьбе, а про свою и забыла.
А как, интересно, меня будут казнить? Повесят, отрубят голову, сожгут? И тут вспомнились рассказы друзей Лайса. Любимой казнью герцога было скармливать непокорных ящеру, которого содержали в глубокой яме рядом с дворцом. Сомнений не осталось. Теперь я точно знаю, каковы будут мои последние минуты. Посмотрела на кольцо: оно сияло. Ладонь тоже горела.
Утром за мной пришли четыре воина. Я усмехнулась: какой почет!
И вот я на месте казни. Глубокая яма оцеплена стражей. Внизу никого не видно, но я знаю, что ящер там. Рядом — ложа герцога. Я обвела вельмож глазами, но Лайса среди них не заметила. Он стоял в отдалении от остальных. Его друзей не было. Я попыталась поймать взгляд сеньора, но он отвернулся. Я как-то лениво подумала, что мы встретились не в то время, и не в том месте.
И чем ближе приближалась смерть, тем я становилась спокойнее. Одно знаю, — подумала я, — в отличие от графа из стихотворения, я не буду ждать прощения и надеяться на пощаду.