— Я повторяю, штурм отменяется! — повысил голос высокопоставленный. Он начальственно улыбнулся, отчего родинка на его щеке нервически дрогнула. — Через сорок минут приедет переговорщик.

— Сорок минут?! — вспылил камуфляжный генерал. — Там же людей убивают, там раненые! Вы меня извините, я Вас очень уважаю, но… я подчиняюсь министру обороны, понимаете?! А министр мне приказал подготовить штурм!

— Министр обороны сидит у меня в машине, — усмехнулся высокопоставленный. — Вот распоряжение Верховного Главнокомандующего.

Он протянул номерную гербовую бумажку с оттиском резиновой печати, темневшей на месте президентской подписи.

Ровно через сорок минут с влажным шипением подкатила ещё одна чиновничья машина с пульсирующей лазоревой молнией на крыше, а за нею — грязный микроавтобус с логотипом СЫЫ. Из первого автомобиля пружинисто выскочили два плечистых господина, извлекли из салона щупленького чернокудрого юношу в бежевом плаще и, зачем-то прикрывая собственными телами, повели в сторону оцепленной школы.

Микроавтобус изверг из себя специального корреспондента всемирной службы новостей, рыжую англичанку с лошадиным лицом и мужской фигурой, а следом за ней — пухлого оператора в красной кепке и засаленной кожаной куртке.

Оператор сразу начал работать: он снимал на плёнку, как плечистые господа прилаживали складную лестницу к разбитому окну кабинета географии на втором этаже. Худощавый юноша, путаясь в полах бежевого плаща, взобрался по лестнице и исчез в окошке. Журналисты полезли следом.

Вскоре стройный брюнет, потряхивая вьющимися волосами, широким уверенным шагом вошёл в школьный полутёмный зал, гудящий и жуткий. На глазах брюнета темнела широкая повязка, надетая кем-то из террористов, — однако даже с завязанными очами великий фокусник Лео Рябиновский двигался так уверенно, будто внутренним зрением проницал окружающее: и звуки, и лица, и души людей. Он переступил порог… Бледное лицо юного волшебника на миг исказилась гримасой не то сострадания, не то отвращения. В зале нестерпимо пахло мочой и смертным потом измученных, униженных заложников.

Петруша поглубже вжался в кресло. Он подивился особому выражению, промелькнувшему на высоколобом лице юного колдуна. Безумная отвага, острейшее сочувствие к заложникам, яростное желание помочь несчастным — всё это вмиг запечатлелось на лице юноши. Вспыхнуло и … застыло, будто прекрасная, благородная маска. Откуда взялся здесь этот колдун? Что он здесь делает? Он что, среди террористов? Но тогда почему так оживились дети-заложники? Хорошо, что Надинька всё спит. Силы покинули бедную девочку. Пусть, пусть спит. Петя знал, что Ваня Царицын давно хочет свести счёты с этим гнусным волшебником. Но Вани здесь нет. Значит, ему, Пете, придётся. Но почему Лео впустили сюда? Должен быть штурм… А вдруг они, там, не нашли его видеокассету?

— Ах! Это же Лео, смотрите! — застонали в передних рядах. — Лео приехал! Он спасёт нас!

Зал заволновался, кто-то закричал: «Лео, помоги мне, я здесь!» По рядам забегал Франкенштейн, пинками усмиряя завозившихся пленников. «Пить, дай мне пить!» — хрипели обезумевшие от страха дети. Внезапно включилось освещение сцены: белые, розовые, голубые лучики замелькали по залу. Петруша поморщился от странного чувства, будто всё происходившее прежде было лишь первым актом чудовищного спектакля. И вот начался второй акт.

В зал впустили журналистов. Иностранка с кобыльим лицом дико таращилась на испуганных детей. Навстречу из полумрака, сжимая в белых перчатках мини-автомат, вышагнул Упырь в бронежилете поверх чёрного фрака, с улыбающимся клыкастым ртом. Заговорил, не снимая маски, почти без акцента, точно наизусть заучивал:

— Мы воины Аллаха и борцы за свободу Ичкэрии. Эта акция должна привлечь внимание всэго мира к страданиям детей на Кавказе от руки русских оккупантов. Но мы оч-чэнь гуманный народ, мы согласились говорить с прэдставителем президента, — тут он сделал паузу и добавил: — А если русские будут штурмовать, ми взоррвём всю школу.

Петруша не удержался и сплюнул на грязный пол. Ничего-ничего, гуманный народец! Скоро вам клыки-то повышибают… Он приметил, что в присутствии журналистов даже Самурай перестал развлекаться, размахивая клинком в темноте. Ведьму больше не пускали увечить девчонок в зале, и даже Людоед начал вести себя более сдержанно.

Тем временем Лео поднялся на сцену: в шумящем плаще взбежал по ступенькам. Откинув голову, смертельно бледный от напряжения воли, он подошёл вплотную к Упырю и произнёс: