— Все кишки надорвала, вот до чего потешалась. Истинный бог…

Поняла, что пересолила. Испугалась. Вдруг Федя повернется и уйдет. Навсегда уйдет.

Но он не ушел. Только хмуро спросил:

— В театре чего делаешь?

А хочу актеркой стать, — посмеиваясь, ответила Саня. Зачем такое сказала, сама понять не могла. Тогда еще и в мыслях не держала, чтобы стать актеркой. Просто так, с ходу брякнула. И удивилась, как это шарахнуло Федю. Он поглядел на нее с таким обидным изумлением, будто она ему сказала, что хочет невесть кем стать — княгиней, что ли, али царицей. Спросила, залившись румянцем:

— Не гожусь в актерки, что ли?

Сказав это, Санька вдруг почувствовала, что выдала самое свое тайное, самое сокровенное, такое, что было спрятано и от нее самой в такой глубине, что и не добраться. А сказав это, разозлилась на себя, с вызовом поглядела на Федю.

Чего молчишь? Не гожусь в актерки? Не хороша, да? Федор пристально и долго смотрел на Саньку. Потом сказал:

— Не в том дело.

— А в чем же?

— Актерское дело — оно такое…

— Какое?

— Да замуж никто из порядочных тебя не возьмет. Не позарятся…

— Замуж?..

Санька сперва не поняла. А поняв, вспыхнула. Сощурив ресницы, гневно посмотрела Феде в глаза.

— Такой, как ты, оно, может, и не возьмет, да мне такого и не надобно… — и, круто повернувшись, пошла в сторону Смоленского рынка.

Не пошла, а побежала. Побежала, глотая слезы. За спиной услышала:

— Саня, Саня, Саня…

Не остановилась, не обернулась. Так до самого конца Арбата и домчалась, а там повернула в переулок. Не хотела с такой зареванной рожей встретить отца.

Вернулась обратно в каморку окольными путями. А вернувшись, кинулась на скамью и ну реветь. Вдоволь наплакалась: знала, что сюда Федя теперь никогда не придет, никогда она его хоть издали да не увидит, не услышит его голоса. И пеняла на себя, ругала себя, потому что понимала — сама виновата, что такая получилась у них встреча, хоть ждала этой встречи почти три месяца.

Когда дедушка Акимыч вошел в каморку и увидел Саньку с опухшим от слез лицом, он по-своему понял ее слезы.

— Опять лиходейка? — спросил он, подразумевая Степаниду. Санька кивнула: мол, да, опять.

— Не ходи более, сударушка. Сами обойдемся, неужто дадим тебе мерзнуть?

И через несколько дней Анюта вдруг притащила преогромный узел.

— Ну, Санечка, гляди и радуйся! Шубейку тебе принесла… — И, развязав узел, Анюта встряхнула перед изумленной Санькой малиновой бархатной шубейкой на заячьем меху.

— Анюта… О господи!

— Ну, старенькая шубейка, так ведь у тебя руки имеются. Где надобно, залатаешь, зашьешь… Дедушка, нет, ты глянь на Санечку, она у нас словно бы совсем рехнулась!.. — вскричала Анюточка, и так и этак повертывая перед Санькой принесенную шубейку.

— Откуда? — шепотом спросила Санька.

Степан Акимыч, глядя на девчонок, посмеивался, потирал друг о друга сухонькие, шуршащие ладошки.

— Откуда? Откуда? С небес свалилась да прямо к твоим ногам, вот откуда… С'est joli? С'est charmant? Ну и носи на доброе здоровье! Давай примеряй, Санечка. Ладно ли тебе приходится сия обновка…

— О, ма шер! — вдруг тоже на французский лад обрадовалась Санька и кинулась на шею Анюте.

Пришлась эта шубейка в самый раз.

— Что правда, то правда, — сказал Степан Акимыч, любуясь Санькой в малиновой обновке. — Ишь какая раскрасавица…

А уж потом Санька узнала, что Анюточкина хозяйка велела взять для Сани ее старую-престарую шубейку, которая за ненадобностью валялась в чулане много лет. Прибавив при этом: пусть сия шубейка будет платой за все роли, какие много раз переписывал ей дедушка Акимыч и за какие не отдала она ему еще ни копейки. Об этом-то Санька никогда не узнала. Но с тех пор стала еще добрее и ласковее относиться к дедушке Акимычу и Анюте. А чем еще можно было отблагодарить их за доброту и заботу? Лишь только собственной добротой и лаской…

Дедушка, — спросила Санька как-то раз у Степана Акимыча, — сдается мне, что Анюта умеет грамоте?

— А как же! — воскликнул тот. — Она и «Бедную Лизу» нашего великого сочинителя Николая Михайловича Карамзина всю от строки до строки прочитала…

— Дедушка, — снова спросила Санька, — не вы ли, дедушка, ее грамоте выучили?

— А кому же ее учить, коли она со мной осталась вот такой махонькой?

— Дедушка, — опять спросила Санька у Степана Акимыча, — а меня, взрослую дуру, меня-то можно обучить? Ведь я нисколько грамоте не разумею…