Неожиданно откуда-то от балки стал нарастать нудный вой, и моментально, на глазах у всех, далекие точки превратились в самолеты. На крыльях — черные кресты в желтой окантовке. К земле потянулись огненные пунктиры, на головы беженцев посыпался град свинца. Люди кинулись во все стороны, бросая тележки, узлы, кошелки.

Я не успел упасть, так и остался стоять во весь рост. Помню, как за остеклением кабины промелькнула голова летчика, обтянутая шлемофоном... Затем кто-то рывком свалил меня с ног...

После налета собрались — и снова в путь.

На какой-то станции посчастливилось сесть в поезд. Чего только не наслушались в пути, не увидели!

Среди разношерстной публики были и военные, в основном раненые. Рядом со мной сидел красноармеец в выгоревшей гимнастерке, подпоясанный брезентовым ремнем. Лицо желтое, побитое пороховыми крапинами, вислые прокуренные усы. Запеленатую руку держал, как ребенка, покачиваясь в такт идущего вагона. В общем разговоре он не участвовал, молча и угрюмо смотрел в окно. Неожиданно повернулся ко мне, заговорил глухо, с горечью:

— Крепко немец наступил нам на обмотку. Вон сколько захапал родной землицы, городов, сел порушил... Нарком Ворошилов на маневрах в Киеве говорил, мол, будем бить врага на той территории, откуда он пришел. Что-то не видно за окном ни Пруссии, ни Баварии...

— Ты, дед, тут слякоть не разводи. Смотри, чтобы язык не подстригли,— поднял отяжелевшие веки цыганистый лейтенант с костылями.— Наполеон тоже аж до Москвы махнул. Ну и что? Заманули, а потом ка-ак дали по хребту — и вся сказка!

— С Наполеоном было проще...— Красноармеец вновь отвернулся к окну.

Обидно было все это слушать. Сопротивляемся, бьем врага и... отходим. Где же тот рубеж, что станет последним рубежом нашего отступления? Горькие, трудные мысли, от них никуда не уйти, не спрятаться...

Наконец добрались до Ровеньков. Зашли в местный Дом культуры, передохнули. Затем узнали, где находится учебный аэродром — для местных жителей это не было тайной. Прибыли и поняли — никаких летчиков из нас тут не сделают. Не до того. Правда, несколько дней все же позанимались, даже совершили полеты, но на этом учеба прекратилась. Самолеты без бензина остались в ангарах, а для нас подыскали другое занятие — добывать уголек на шахте. Вот уж никогда не думал, что стану шахтером. Попал в бригаду крепильщиков. Тяжело было с непривычки, после работы судорогой сводило мышцы, руки огрубели, покрылись мозолями. Потом как-то втянулся...

Обстановка на фронте катастрофически ухудшалась. В конце сентября начались жестокие бои на Донбассе. Неожиданно пришел приказ: учебные самолеты перегнать, взять необходимое имущество и перебазироваться на Урал. Мы только переглядывались — шутка ли, такая даль!

Долгий-долгий путь в эшелоне...

Осень выдалась слякотной. А потом ударили крепкие морозы, пошли снегопады с жгучими ветрами. Вот когда мы вспомнили южное тепло, Одессу!

Летать из-за непогоды было почти невозможно, самолеты стояли на приколе. Занимались тем, что грызли теорию в классах с промерзшими углами да несли караульную службу. Особенно трудно было стоять на посту ночью. Темень. Шуршит вокруг поземка. А ветрище — с ног валит, шатаешься от его упругих ударов. Выстрели — за десять шагов никто не услышит! Крикни — не отзовется...

Отогреваться в воскресные дни ходили к соседям-казахам. Подолгу засиживались в теплых саманках: сердечные, хлебосольные хозяева потчевали лепешками, чаем, кумысом.

В начале февраля 1942 года расформировали и это фанерно-перкалевое хозяйство. Я попал в Бугуруслан, в авиаучилище, где готовили механиков по электрооборудованию тяжелых бомбардировщиков. С мыслью стать летчиком — как это ни горько было — пришлось расстаться. Проучился в Бугуруслане неделю. Оттуда перевели в Краснохолмское военно-пехотное училище, эвакуированное на Урал из Калининской области.

Мытарства изрядно надоели. Не успеешь, как говорится, вещмешок развязать, снова собирайся в путь. Кем я уже только не был: студентом, несостоявшимся летчиком, шахтером, недоучившимся механиком-электриком, теперь вот пехотный курсант...

Училище, в которое я попал, не отвечало тому понятию, которое вкладываем в него сегодня. Здесь не было ни корпусов, ни мало-мальски приличной учебной базы. Курсантский контингент был весьма пестрый: в училище готовили офицеров, младших командиров и даже рядовых, отправлявшихся после короткой программы прямо на фронт.

Вначале нас поселили в бывших конюшнях под истлевшими соломенными крышами, с плетневыми стенами, обмазанными глиной. В сухую погоду жилось в них еще кое-как, ну а в дождь... В общем, командование приняло решение строить землянки.

Среди ребят мне запомнился светловолосый крепыш среднего роста, с короткой стрижкой. Весельчак, балагур, он в компании чувствовал себя, как рыба в воде. Вскоре познакомились. Это был Саша Матросов.

О нем нам рассказал на комсомольском собрании начальник политического отдела училища майор Михаил Иванович Косиков.