Шрифт:
Нет и не будет им пощады.
Он поставил перед собой глиняную чашу и около четверти часа сидел, скрестив ноги и закрыв глаза, напевно повторяя сквозь зубы слова древней молитвы. Вчера эта мелодия, вытекая из его свирели, достигла слуха Талены. Мелодия была та же самая, а слова молили Шима и Землю-Мать от имени их сына и всех его соплеменников помочь им в воздаянии за свершенное зло.
В уме его проносились образы прошлого, счастливых мгновений, изведанных его народом с начала времен. Образы жизни и охоты, любви и пляски, голубых небес и песка пустынь, гонимого ветром перекати-поля и лесов в их пышной зелени, образы мужчин и женщин, которые свободно жили на своей земле и умерли еще до его рождения.
Вдруг он почувствовал порыв ветра, хотя воздух был необычайно тих. Все его существо закружил какой-то внутренний вихрь, и Элдеро даже показалось, что он сейчас взлетит, станет состязаться с орлами в небесной вышине и оттуда смотреть на мир.
Потом все разом прекратилось, и время застыло, и сердце перестало отсчитывать мгновения жизни.
Открыв глаза, Элдеро уже знал, что его молитвы дошли.
Он посмотрел на золу, дочь огня, и вспомнил тех четверых. Еще кое-чего недостает.
Он поднял с земли нож, крепко сжал его и заточенным острием сделал надрез на левой ладони. Лезвие оставило глубокую борозду, но никакой боли он не чувствовал.
Из раны тут же выступила алая кровь. Ладонью вниз он подержал руку над глиняной чашей, чтобы несколько капель перемешались с золой.
Вот теперь счеты сведены. Не хватает только одного жеста, чтобы взращенная Землей тень донесла до страдальцев весть о свершившемся правосудии. Вздохнув от тяжкого бремени своего могущества, Элдеро встал и унес жаровню обратно в пещеру.
Глава 32
Одно Перо страшился выйти из укрытия.
Он видел, как женщина с ребенком ускакала на коне, и даже не подумал ее задержать. С ребенком она не сможет ехать быстро, и догнать ее не составит труда. И ружье ей не поможет – убить ее так же просто, как сделать любое черное дело.
Пещеру в горах он нашел очень быстро. Когда проснулся ночью в лощине с раздутым мочевым пузырем и пересохшим от выпитого виски горлом, первым делом стал нащупывать на земле шляпу.
Шляпы не было. Он уселся на землю и стал тупо озираться вокруг. Несмотря на винные пары, он точно помнил, что прикрыл ею лицо, прежде чем провалиться в сон. Одно Перо скосил глаза на Уэллса: и его шляпа пропала. Уэллс никогда не прикрывал ею лицо от ночной росы, он пуще глаза берег свой головной убор. Каждую ночь вешал шляпу на луку мексиканского седла, которое клал себе под голову вместо подушки, а днем то и дело стряхивал рукавом пыль с серебряного позумента.
Но сейчас на луке седла ничего не висело.
Красный платок Скотта Трумэна, которым тот спьяну под общий хохот размахивал, изображая скальп, тоже куда-то исчез. Скотт завалился спать, крепко сжав его в кулаке и бормоча невнятные угрозы в адрес того, кто посмеет тронуть его трофей.
И вмиг все прояснилось в голове у рябого индейца.
Он взял винтовку, поднялся, напряженно вглядываясь во тьму за световым кругом костра. Стволом он легонько ткнул в бок Уэллса, который спал слева от него. Уэллс тут же открыл глаза и не выказал никакого удивления: он всегда начеку. В голосе нет и намека на недавние возлияния:
– Что?
– Здесь кто-то был.
Из-под одеяла сразу высунулась рука, сжимавшая ремингтон. Сквозь зубы Уэллс сплюнул ругательство, и в следующее мгновение оба уже вскочили на ноги, готовые к перестрелке. Это был просто условный рефлекс. Оба отлично понимали: если кто-то приходил сюда и имел возможность убить их во сне, когда они были беззащитны, но не убил, то едва ли он еще слоняется где-то поблизости и станет стрелять, когда они проснулись и начеку.
Индеец поджег прутик, переступил через трубно храпящего Оззи и побродил вокруг, высматривая что-то под ногами в свете своего факела.
– Вот. Иди сюда.
Уэллс в три прыжка оказался рядом, и Одно Перо показал ему довольно отчетливый след на земле.
– Не сапоги. Мокасины. Он был один.
Они еще раз огляделись, потом Уэллс вернулся к костру будить компаньонов, а Одно Перо стал прочесывать окрестности, пока не нашел место, где их ночной гость оставлял коня.
И еще раз убедился, что тот был один.
Когда индеец вернулся к костру, на востоке, над темным контуром гор, уже появилась белесая полоска. Скотт и Оззи тем временем поднялись и протирали красные, опухшие со сна глаза.
– Нашел что-нибудь? – спросил Трумэн, еле ворочая языком.
Одно Перо не удостоил его ответом и обратился к Уэллсу:
– Я был прав. Один человек. На неподкованном коне.
Белый, не уступавший ему в жестокости, повернул голову и посмотрел на восток.
– Сейчас развиднеется, и поедешь по следу.
Они помолчали, поглядели друг другу в глаза, и Уэллс проговорил, как и следовало ожидать:
– Убей его. Увидимся в Пайн-Пойнте.
Не сказав ни слова в ответ, Одно Перо оседлал коня и пустился в путь, схожий со всеми прочими тем, что должен окончиться смертью. Следы на земле были четкими и читались легко. Человек, оставивший их, не заботился о преследовании, и это упрощало задачу.