Столы были спрятаны в углах и нишах. На каждом из них горели свечи в керамических подсвечниках, что создавало романтическую иллюзию тайной любви. Эта атмосфера усиливалась странствующим скрипачом, который бродил по залу, играя что-то нежное и жалобное. Когда он останавливался, то добавлял современное попурри из трех частей к исполнению медленной средневековой музыки.

«Шатобриан» немедленно вытеснил всю самую великолепную еду, которую я когда-либо пробовала в своей жизни. Это оказался ростбиф, политый густым темным соусом, с красочным букетом овощей, изящно разложенных по краям тарелки. Мы выпили бутылку темного красного испанского вина, а в качестве десерта у нас были невероятно вкусные ореховые вафли и клубника. Я захихикала, когда Ричард покормил меня немного со своей вилки, вспоминая сексуально-пищевую сцену из «Тома Джонса» – кинофильма, который мы вместе смотрели много лет назад. Я сделала то же самое, пока наш смех незаметно не перешел в чувственное наслаждение. Мы положили вилки, посмотрев друг на друга глазами, полными желания, пораженные эротичностью такого обыденного действия.

Теплая атмосфера, легкое журчание беседы, мягкий смех, вино. Мы представили себе, что сидим в укромном месте на огромном банкете. Рука Ричарда лежала на моем бедре, его пальцы гладили кожу под юбкой, а я тонула в темном свете его глаз и чувствовала себя даже более глубоко влюбленной в него, чем если бы я жила в романе, составленном из моих грез.

После обеда мы отправились в маленький уютный бар на Бойлстонской площади – сердце театрального района. На нее выходят несколько отелей нижней части Бостона. Ричард уговаривал, а я отказывалась, хотя и неохотно.

– Андреа, – шептал он, – я хочу провести эту ночь с тобой, неторопливо и страстно любить тебя всю ночь. Я хочу проснуться утром вместе с тобой и опять любить тебя. Ты знаешь, что тоже этого хочешь.

Его темные глаза светились мягким светом, заставляя меня соглашаться. «Я прав?» – прошептал он мне в волосы, отчего мурашки побежали по спине. Когда я кивнула, он победно улыбнулся и пошел за пальто.

Но однако январский холод улицы быстро остудил жар моей страсти. На тротуаре я заартачилась, непреклонно и твердо:

– Ричард, я не могу. Я не могу провести эту ночь с тобой. Не сегодня, может быть, когда-нибудь потом.

Но низкий соблазнительный голос Ричарда в моих ушах, его губы, щекочущие мою шею, отдавались у меня под ложечкой приятным возбуждением. Я снова хотела любить его и, вспомнив трепет первой ночи, окончательно сдалась. Я прижалась к Ричарду, вдыхая его тепло, пока он ловил такси.

В такси Ричард целовал меня, расстегивал мое пальто и засовывал свои холодные руки под мой жакет, под блузку – ледяные руки, обжигающие мою жаркую кожу, руки, которые никогда не перестанут двигаться, прикасаться, возбуждать и распространять страсть и вожделение, а я в это время сильно и глубоко дышала и думала о том, что готова расположиться прямо здесь, на заднем сиденье этого такси и заниматься с ним любовью в эту ночь, всю ночь, и все остальные ночи.

Наедине с ним в номере, однако, получилась следующая история. После остужающей прогулки через огромный мраморный холл и подъема в лифте на тридцатый этаж вместе с тремя типами, очевидно, пьяными, громко смеющимися над тем, как один из них пытался вспомнить какую-то шутку, я поняла, что сильно нервничаю. «Это прелюбодеяние», – подвела я черту, и испуганное лицо посмотрело на меня из зеркала ванной. Я хотела принадлежать Ричарду больше всего на свете и попусту трачу время в душе, как девственница, а ведь он может уйти, если меня не будет слишком долго.

Он не ушел: неожиданно он оказался рядом со мной, под потоком теплой воды. Взяв мыло из моей руки, он намылил мне спину, потом его руки окружили меня, чтобы достать до груди и сосков. Одна рука нежно гладила мой живот, пока он целовал шею и уши, а я прислонилась спиной к его мускулистому телу: я слишком ослабела, чтобы стоять самостоятельно. Он был во мне, и мы занимались любовью, стоя под водой, струящейся по нашим волосам и лицам. Нежный шипящий звук смешивался со вздохами и всхлипами, исходящими из меня, – женщины, которая за всю свою жизнь никогда не издала ни звука, занимаясь любовью.

Завернув в огромное полотенце, Ричард понес меня в постель, затем нежно вытер, медленно снимая полотенце, как будто бы открывал подарок, стараясь не повредить обертку и продлевая этим удовольствие. Он улыбнулся мне лучезарной улыбкой, затем наклонил голову и захватил сосок губами, перемещая свое тело на меня, готовый опять заниматься любовью. «О, мой Бог», – подумала я, и последней моей ясной мыслью до того, как я забылась, была мысль, что я разорвусь от удовольствия.

Лоррейн позвонила мне рано утром, в ясный и солнечный день в конце января. Снег на заднем дворе ярко блестел. Слушая ее, я наблюдала за стайкой синичек, которые, обгоняя друг друга, перелетали с дерева на дерево, рассекая воздух, будто скользили по волнам.

– Мне нужна помощь, чтобы сделать новые портьеры для спальни, – начала она. Своим самым льстивым тоном она продолжала: – Если бы ты приехала и сшила их со мной, я бы покормила тебя обедом. Мне действительно нужна помощь. Это ведь только час езды, а дорога хорошая.

«Сшей со мной», – она говорит. Только Бог знает, зачем Джордж, ее муж, купил ей швейную машину. Еще в двадцатилетнем возрасте она признала, что не способна пользоваться иголкой и ниткой, и никогда не беспокоилась о том, чтобы научиться шить.