Он повел меня разными закоулками, где и двое встречных едва смогли бы разойтись, к хибаре — у двери торчала старуха в бархатной повязке до бровей. Мальчишка зажал в кулаке динар и, убегая, крикнул:

— Я не знаю, где Малах живет, а вот она знает!

Старуха беспрестанно кивала головой, будто в подтверждение: да, да, все так. Делать нечего, достал я из кармана серебряную монету:

— Слушай, матушка, я дам тебе эту красивую монету, если скажешь, где живет мастер Малах.

Старуха кивнула, поднялась с табуретки, прошла в лавку, наполнила флягу красной польской наливкой и подала мне, протянув другую руку за деньгами.

— Не надо водки! — заорал я. — Мне нужен Малах.

Матушка послушно прошлепала в лавку и принесла другую бутылку — на сей раз с зеленой водкой. Уразумел я наконец — окаянный постреленок завел меня к глухой бабке, тут как ни кричи, не докричишься.

Третий раз протрубил я ей в ухо имя Малаха, закивала она и вернулась с коробочкой порошка от насекомых, который и намеревалась обменять на серебряную монету.

Может, думаю, полновесный талер чудо сотворит — излечит ее от глухоты? Так и есть. Прояснилась ее физиономия:

— Малах? — зашептала она. — Пойдем.

Старуха заперла лавку, открыла калитку в углу и пустила меня в заросший сорняками двор. Оттуда пошли мы по скрипучей лестнице на чердак, увешанный грязным бельем, потом на другой чердак, далее узким ходом вниз через каморку в подвал, затем вышли к висячему мостку над зловонной канавой и наконец попали в длинный, тяжким эхом отдающий коридор; постучала старуха клюкой в дубовую дверь и шепнула мне:

— Я тоже не знаю, где Малах живет, зато привела тебя к чудодею, он-то уж все знает.

Отворилась дубовая дверь — на пороге стоял слепой старик с внушительной серебряной бородой. На нем был прекрасный шелковый кафтан, схваченный дорогим восточным поясом. Все это означало, что просвещение моего невежества обойдется здесь еще дороже. Пришлось достать золотой.

— Ты, верно, и есть чудодей, который все знает? — спросил я.

Старик не скупился на слова и с готовностью разъяснил, что он понимает язык птиц и четвероногих, беседует с драконами, умеет под землей отыскивать воду, каждому может сказать, сын ли тот своего отца, и к тому же знает, на каком наречии разговаривают демоны.

— Вся твоя премудрость мне не нужна, — вздохнул я. — Скажи только, где найти Малаха, и я в долгу не останусь.

— Драгоценнейший сын мой, — начал старик и заморгал слепыми глазами. — Ну и задачу ты мне задал! Ведь Малахов на свете, как цветов на лугу и звезд на небе. Только в Лемберге живут семьдесят два Малаха: Малах Мешуге, Малах Мизраим, Малах Хошен, Малах Пинкас, Малах Хаймович, — откуда мне знать, какого тебе надобно.

— Того, кто подделывает бумаги.

— О сын мой! — возопил старик. — Что заставило тебя ступить на сей пагубный путь! Уходи! Те, кого я знаю, все до одного люди честные, богобоязненные.

Надо было немедленно освежить память чудодея, и я сунул ему золотой. Старик опытными пальцами пощупал монету и, убедившись в подлинности, выдал соломоново решение вопроса:

— Я не могу точно угадать, кого ты ищешь. Ты его сроду не видел, а я и вовсе слеп. Знание человеческое здесь бессильно. Божья власть проявляется в чудесах, а наше дело — уповать на нее.

Старик взял длинную стальную иглу, воткнул в толстую книгу, открыл последнюю страницу, которой коснулось острие, и заскользил по строкам кончиками пальцев. И вдохновенно заговорил провидец:

— Открылся мне не кто иной, как Бен Малах Пейксото — португалец. Не я, но бог выбрал его.

— Где мне его найти?

— Он живет аккурат напротив моего дома. Постучи два раза, потом стукни разок, и еще дважды. Тогда тебя впустят. А теперь ступай с миром.

Дюжий малый — его слуга — проводил меня с фонарем по темной лестнице, выпустил в калитку: я очутился в том же самом переулке. Дом Малаха был первый угловой. А меня полдня таскали туда-сюда, взад-вперед, через весь квартал, чтобы подвести к самому первому дому! После условного стука в дверь меня впустил некий карлик с лицом оттенка спелой айвы: был ли то мужчина или женщина — я так и не разобрал. Языка, на котором говорило это существо, понять невозможно, да и язык ли то был?

По скрипучей лестнице я поднялся за ним — или за ней — в темную комнату, где кто-то сидел в углу спиной ко мне и во время разговора ни разу не обернулся. Перед этим человеком стояло зеркало — он превосходно мог за мной наблюдать. Я же мало что разглядел в зеркале — заметил только отсутствие бороды. Лицо гладкое, по обычаю португальских евреев, было намазано аурипигментом (средством для удаления волос): закон Моисеев запрещал касаться щек и подбородка железом.

— Малах дома? — спросил я.