Шрифт:
Наглотавшись этой самой «химизации», мы не умиляемся ее чудесам. Но для поэта сельское хозяйство – не способ изъятия силой у природы ее богатств, а сотрудничество человека с животными и растениями, духовное единство и даже единомыслие. В его иронии – бездна потаенной мудрости:
Здесь учат бабочек труду, Ужу дают урок науки — Как делать пряжу и слюду, Как шить перчатки или брюки. Здесь волк с железным микроскопом Звезду вечернюю поет, Здесь конь с редиской и укропом Беседы длинные ведет.В его стихах – поразительное сочетание науки и поэзии. Такого сплава достигали очень немногие. А когда попытаешься проникнуть мысленно в глубинную суть предметов и явлений, постичь сокровенную тайну жизни и смерти, смысл своего пребывания в этом мире, то вновь придут на память слова поэта:
И боюсь я подумать, Что где-то у края природы Я такой же слепец С опрокинутым в небо лицом. Лишь во мраке души Наблюдаю я вешние воды, Собеседую с ними Только в горестном сердце моем.Человек разумом своим, волей, действием способен преодолевать ограничения, предусмотренные природой, вырываться на волю. Как? Благодаря фантазии, мечтаниям, поэтическому воображению. А еще – с помощью знаний и труда, используя законы мироздания для своих целей, покоряя земные стихии: «Мы, люди – хозяева этого мира, / Его мудрецы и его педагоги».
Он восхищался творческой мощью человека. Есть у него стихотворение «Творцы дорог». Сразу не поймешь, что рассказано здесь о заключенном, о том времени, когда Заболоцкий как «политически неблагонадежный», отбывал трудовую повинность, прежде испытав пытки, издевательства следователей и их пособников. Он едва не лишился рассудка. Но выдержал все, не стал клеветником и доносчиком. Человек, не теряющий человеческого достоинства, – свободен, и ееотнять у него можно только вместе с жизнью.
Истинная свобода – духовная. Ее никогда не терял Заболоцкий. Она пронизывает его произведения. Подневольный – по воле судьбы – рабочий с лопатой, рядовой строитель дороги видит и слышит то, что недоступно «вольным» бездельникам:
Есть хор цветов, не уловимый ухом, Концерт тюльпанов и квартет лилей. Быть может, только бабочкам и мухам Он слышен ночью посреди полей. В такую ночь соперница лазурей, Вся сопка дышит, звуками полна, И тварь земная музыкальной бурей До глубины души потрясена.Это не прелестная идиллия. Сюда, в тайгу, врубились люди с аммоналом, экскаваторами, кирками:
Нас ветер бил с Амура и Амгуни, Трубил нам лось, и волк нам выл вослед, Но все, что здесь до нас лежало втуне, Мы подняли и вынесли на свет. В стране, где кедрам светят метеоры, Где молится березам бурундук, Мы отворили заступами горы И на восток пробились и на юг.Да, много человек «наломал дров», много нанес незаживающих ран природе, искалечил и замусорил мир вокруг себя. И все-таки он – великий творец (хотя, увы, творящий слишком много неразумного). А тому, кто приучен, как мышка, отсиживаться в норке или шмыгать только по хоженым-ухоженным тропкам:
Не дорогой ты шел, а обочиной, Не нашел ты пути своего, Осторожный, всю жизнь озабоченный, Неизвестно, во имя чего.Автор был профессионально знаком с медициной. В 1920 году 17-летним юношей он прибыл из Уржума в Москву и поступил на медицинский факультет университета. Выбор был определен соображениями физиологическими: медикам давали паек с ежедневным фунтом хлеба.
По душевной склонности Николай Заболоцкий учился еще и на историко-филологическом факультете. Вернее, пытался посещать два учебных заведения. Однако паек приходилось отрабатывать всерьез… Впрочем, трудности жизни никогда не пугали и даже, вроде бы, не огорчали поэта – он был выше этого.
Как вспоминал друг его юности М. Касьянов, Москва стала для Заболоцкого первым поэтическим университетом. Они по вечерам посещали театры, Политехнический музей, где проходили поэтические вечера, частенько сиживали в кафе поэтов. Однажды спускались в толпе по ступеням Политехнического. Рядом с ними двигался Маяковский, с триумфом прочитавший свою поэму «150 000 000». В толчее Владимир Владимирович наступил на ногу Касьянову. Николай воскликнул: «Миша, береги свою стопу! На ней печать гения! А еще лучше, сдай ее в музей».
Как знать, возможно, московская буйная, полуголодная, бесшабашная юность раскрепостила в Николае Заболоцком задатки юмориста и сатирика. Ведь по складу своего строгого характера и обстоятельного ума он более всего склонен был к философским размышлениям. А тут – и озорство, и философизмы, доведенные до абсурда. Так, обращаясь к своему другу, Николаю Степанову, он пишет «Похвальное слово о Колином телосложении», где буддийский «пуп мудрости», предмет созерцания, превращается в нечто грандиозное: