Макс поблагодарил ее, но скрепя сердце отказался:

— Это я убегаю от последствий кальвадоса. И потом, вы же знаете англичан. Мы обожаем себя истязать.

Мгновение Фанни размышляла над этой национальной особенностью, затем пожала плечами и двинулась дальше; в зеркале заднего вида неумолимо удалялась маленькая фигурка бегуна. Странные они типы, эти английские мужчины; в большинстве своем дичатся женщин! Впрочем, если учесть особенности их образования, удивляться тут нечему. Однажды ей объяснили, что такое английские частные школы: одни сплошные мальчишки, в ванных комнатах только холодная вода, и в пределах видимости — ни единой особы женского пола. Хорошенькое начало жизненного пути. Интересно, осядет Макс в дядином доме или нет, подумала Фанни и поймала себя на том, что ей этого очень хочется. В Сен-Поне выбор неженатых молодых людей был очень ограничен.

Пробежав третью милю, Макс начал жалеть, что отклонил предложение Фанни. Ощущение было такое, будто солнце сосредоточило весь свой пыл на его макушке; раскаленный воздух словно застыл — ни дуновения. Когда Макс добрался наконец до дома, он прямо-таки таял, как мороженое, шорты и майка потемнели от пота. На подгибающихся ногах он поднялся по лестнице в ванную комнату.

Душ представлял собой классический образчик французского слесарно-водопроводного искусства конца двадцатого века — истинное воплощение неудобства, нечто допотопное, подсоединенное к кранам ванны резиновой пуповиной. Модель поистине замечательная: одной рукой держишь душ, другой моешь то одну, то другую часть тела. Если же захочешь намылиться как следует, кладешь душ на дно ванны, где он извивается, распрыскивая струйки воды, а потом приступаешь к ополаскиванию — тоже по частям. В Лондоне просто встаешь под поток воды, и вся недолга; здесь же приходится напрягаться, принимая немыслимые позы, которым позавидует цирковой акробат.

Макс осторожно ступил на залитый водой кафельный пол и, не вытираясь, стал бриться. В аптечке над раковиной, среди пачек лейкопластыря и аспирина, нашелся флакончик дядиного одеколона, еще наполовину полный, — настоящий реликт из турецких бань в Мейфэре; этикетка, словно банкнота, украшена прихотливым орнаментом, а запах живо напомнил Максу шелковые халаты давней поры. Он побрызгался одеколоном, причесался; теперь надо было подыскать одежду, подобающую для обеда с мэтром Озе.

Она благоразумно предложила встретиться в сельском ресторанчике подальше от любопытных глаз и длинных языков жителей Сен-Пона. Проехав несколько миль, Макс без труда нашел нужное заведение, благо во французской глуши ресторанные указатели встречаются куда чаще дорожных знаков. До назначенного часа оставалось еще несколько минут.

"Оберж-де-Грив" представлял собой двухэтажное бетонное, похожее на блокгауз здание. Его архитектурное безобразие было прикрыто роскошными зарослями глицинии, которая оплела всю длинную террасу. Несколько компаний из местных предпринимателей да две-три пожилые пары вполголоса обсуждали меню. Мэтр Озе еще не появилась, хотя официант успел сообщить Максу, что она, как обычно, заказала столик с видом на виноградники, облепившие южный склон.

Макс заказал себе kir [39] , к которому ему подали тарелочку с редиской и щепотью морской соли, а также меню и винную карту — толстенный том в тисненом кожаном переплете с бесконечным списком дорогущих бутылок. Но вина хозяйства "Ле-Грифон" там не числились, чему Макс ничуть не удивился. Он подозвал официанта:

— На днях мне рассказали про одно местное красное вино. Называется, по-моему, "Ле-Грифон".

— Ah bon? [40]

— Как оно вам, неплохое винцо?

Официант склонился к Максу и понизил голос:

— Entre nous, monsieur, — большим и указательным пальцами он слегка коснулся кончика носа, — pipi de chat [41] . — Он помолчал, чтобы смысл сказанного дошел до посетителя. — Позвольте предложить вам что-нибудь более пристойное. Летом мэтр Озе предпочитает розовое из Вара [42] , от Ла-Фигьер, светлое и сухое.

— Прекрасная мысль, — одобрил Макс. — Я как раз хотел его заказать.

При появлении мэтра Озе официант засуетился, с подчеркнутым почтением провел ее к столу и осторожно усадил. На ней был очередной официальный костюм, черный и строгий, в руках изящный тощенький портфельчик. Она как бы подчеркивала, что явилась на чисто деловой обед.

— Bonjour, месье Скиннер...

Макс протестующе поднял руку:

— Пожалуйста, называйте меня просто Макс. Я тоже решительно отказываюсь величать вас ma^itre. На ум сразу приходит старец в белом парике и с вставными зубами.

Она улыбнулась, взяла с тарелочки редиску, макнула ее в соль и сказала:

— Натали. И зубы у меня свои. — Она разгрызла редиску и кончиком розового языка слизнула крупинку соли с нижней губы. — Ну-с, рассказывайте. Как ваш дом? Все в порядке? Да, пока не забыла... — Она открыла портфель и вынула папку. — Еще несколько счетов: за страховку дома, должок электрику за какую-то работу, квартальный отчет Cave Coop'erative [43] . — Она подтолкнула папку к Максу. — Voil`a. Это все. Больше никаких неприятных сюрпризов, обещаю.

Макс не успел и слова сказать, как появился официант с ведерком льда и бутылкой вина. Когда вино было разлито по бокалам, заказан легкий обед — салат и филе rouget [44] — и произнесены полагающиеся светские любезности, Натали принялась растолковывать суть проблемы с Русселем и виноградниками.

В Провансе, да и почти во всех винодельческих районах страны, сказала Натали, существует такое понятие, как m'etayage [45] . Много лет назад дядя Макса заключил с Русселем именно такой договор, согласно которому Руссель обрабатывал виноградники, а дядя Генри оплачивал расходы; вино они делили пополам. Смерть дяди Генри и, следственно, смена владельца земли встревожила Русселя. Он хотел бы продлить договор, но опасается, что Макс пожелает его разорвать.