— Вы вплавь добрались до лодки, еще ничего плохого не подозревая? — спросил его Стивенс.

— Совершенно верно, — ответил тот. Он заговорил вначале спокойно: — Я переплыл речку, взял лодку и начал грести обратно. Я знал, конечно, что там, на перемете, что-то есть. Я же видел, как рвет шнур.

— Вы хотели сказать, что лодку привели вплавь?

— Сэр? — не понял тот.

— Вы вплавь привели лодку к берегу? Вы подплыли к ней, взяли ее на буксир и вернулись вместе с ней вплавь? Так?

— Нет, сэр! Я влез в нее и начал грести. Я ничего не знал! Я видел, как рыба...

— Чем же вы гребли? — спросил Стивенс. Юноша вопросительно уставился на него.

— Так чем же вы гребли? Руками?

— Как чем? Кормовым веслом! Я взял весло в лодке, начал им грести к берегу и все время видел, как они шуруют в воде. Они не хотели его отпускать. Они вцепились в него и не отпускали, даже когда мы начали вытаскивать его из воды. Они его пожирали! Рыбы! Я знал, что черви едят трупы людей, но чтобы рыбы... А они ели! Конечно, мы думали вначале, что на крючке большая рыбина, а это был он! Никогда в рот больше не возьму ни кусочка рыбы. Никогда!

Казалось, прошло не так уж много времени, однако полдень куда-то исчез, испарился, прихватив с собой часть июльской жары. Снова, уже сидя в автомашине, рука на ключе зажигания, Стивенс смотрел на готовый тронуться фургон. «Тут что-то не так, — подумал он, — что-то нечисто. Тут что-то есть еще, чего я не заметил, пропустил, да и другие тоже. А может, еще не все кончено и следует ждать продолжения».

Фургон сдвинулся с места и покатил через пыльную насыпь на шоссе; два человека сидели на козлах, а еще двое ехали верхом на мулах. Рука Стивенса повернула ключ зажигания, и автомобиль рванулся с места. Набирая скорость, машина обогнала фургон.

Проехав с милю по шоссе, он свернул на грунтовый проселок в сторону возвышавшихся вдали холмов. Дорога начала медленно подниматься вверх, солнце то появлялось, то вновь скрывалось за гребнями холмов. Оно медленно садилось. Вскоре дорога разветвилась. У развилки стояла небольшая церквушка, только что выбеленная, без колокольни, рядом с ней виднелась группа разбросанных там и сям дешевеньких, без всякой ограды мраморных надгробий и несколько холмиков земли, обведенных по краям выстроенными в ряд перевернутыми стеклянными банками, глиняными горшками или половинками кирпичей.

Он не стал раздумывать. Подкатив к церквушке, он повернул машину в сторону развилки, образованной шоссе и грунтовой дорогой, по которой только что ехал, повернул туда, где она сворачивала и исчезала за поворотом. Он слышал, как из-за поворота раздается громыхание фургона, еще до того, как фургон показался, но тут его заглушил грузовик. Затянутый сверху брезентом, он спустился на большой скорости с холма позади церквушки и пронесся мимо, притормаживая.

Выскочив у развилки на шоссе, грузовик встал, и Стивенс снова услышал громыхание фургона, а потом увидел и сам фургон с четырьмя сопровождающими, в сумерках огибающий поворот. Какой-то человек выпрыгнул из кабины грузовика и встал у дороги. Стивенс узнал его. Тайлер Белленбах — фермер, имевший репутацию человека решительного и опасного. Местный уроженец, он провел несколько лет на Западе и вернулся назад, волоча за собой, словно зловонный шлейф, слухи о деньгах, которые якобы он выиграл в карты. Он женился, купил землю и больше в карты не играл, а в течение ряда лет закладывал свой урожай на корню, а на вырученные деньги скупал у других еще не убранный с полей хлопок. Это как раз он сейчас стоял у фургона, высокий, запыленный, и что-то говорил — без жестикуляции и не повышая голоса — людям в фургоне. Потом рядом с ним появилась еще одна фигура в белой рубашке, этого человека Стивенс не успел как следует разглядеть.

Его рука опять легла на ключ зажигания, машина, рыча, рванулась с места. Он включил фары, на полном ходу выскочил на шоссе и подъехал сзади к фургону. Человек в белой рубашке вскочил на подножку его автомобиля, что-то крича, и тут Стивенс узнал и его: младший брат Белленбаха, пять лет назад уехавший в Мемфис, где он, по слухам, служил в наемных войсках, охраняя текстильную фабрику, когда рабочие объявили забастовку. Последние два-три года он жил у своего брата, скрываясь, как говорили, не от полиции, а от своих же мемфисских дружков. Здесь его имя часто фигурировало в полицейских протоколах, составленных после драк и скандалов на танцах и вечеринках. Как-то два представителя власти его усмирили и бросили в тюрьму, где по субботам он, напившись пьяным, хвастался своими прошлыми похождениями или проклинал судьбу а своего старшего брата, заставившего его работать на ферме простым батраком.

— Какого черта ты тут высматриваешь?! — кричал он Стивенсу.

— Бойд, — сказал старший Белленбах. Он даже не повысил голос. — Иди назад в грузовик.

Сам он остался стоять спокойно — высокий, с мрачным лицом, смотревший на Стивенса бесцветными, холодными как сталь, ничего не выражающими глазами.

— Привет, Гевин, — бросил он Стивенсу.

— Привет, Тайлер, — ответил Стивенс.

— Хотите взять его к себе?

И он кивнул на мертвое тело.

— А что, власти против?

— Да нет, не против, — ответил Стивенс, выходя из машины. — Я помогу вам перенести его в грузовик.

Потом он снова сел в автомобиль. Фургон двинулся дальше. Грузовик попятился назад, развернулся и проехал мимо, набирая скорость. Мелькнули два лица. Одно— Стивенс теперь успел его разглядеть — уже не было столь свирепым, как прежде, скорее даже несколько напуганным. На втором вообще ничего нельзя было заметить, кроме спокойных, холодных, бесцветных глаз. Треснувшая задняя фара мигнула в последний раз и скрылась за холмом. «А номер-то на машине округа Окатомба», — подумал Стивенс.

Лонни Гриннапа похоронили на следующий день. Тело покойного выносили из дома Тайлера Белленбаха.