Целое войско ожидало на берегу прибытия своих товарищей и приняло их с колокольным звоном и пушечными выстрелами. Атаман с торжеством внес знамя в церковь, поздоровался с войском и всенародно рассказал о всех обстоятельствах похода, представив особенно отличившихся, в числе которых были Лжедимитрий и Меховецкий. Добычу в товарах и драгоценностях снесли в войсковой скарбец, а наличные деньги разделили между участниками похода, кроме десятой части, определенной на общественные издержки.

Наступила зима, и казаки запировали в Сечи. По очереди они выходили в свои слободы и оставались там до тех пор, пока не истрачивали своего денежного запаса. Тогда возвращались в Сечь, чтоб упиваться на счет общественной казны. Такая грубая, развратная жизнь не могла нравиться Лжедимитрию, который оставался в совершенном бездействии. Он вознамерился оставить Сечь и открылся в этом Меховецкому.

– Любопытен я знать, – сказал однажды Лжедимитрий Меховецкому, – что привело тебя в Сечь? Ты богат, один сын у отца, для тебя открыто самое блистательное поприще в отечестве. Верно, какой-нибудь невольный проступок заставил тебя бежать к этим варварам?

– Ошибаешься, друг мой! – отвечал Меховецкий. – Пришел я сюда единственно от скуки, отчасти из любопытства, и бежал от бездействия. Мне наскучило гоняться за зайцами в моих поместьях; нега городов не имеет для меня прелести; в войске королевском не хочу служить; мне несносна строгая подчиненность, введенная Жолкевским и Ходкевичем. И так я решился повоевать под запорожскими знаменами. Но, признаюсь, мне уже наскучили грубость и варварство этих дикарей, и я на сих днях намерен возвратиться домой. Я думаю отправиться в Испанию и там вступить в службу. Давно уже имел я намерение составить отряд охотников и искать славы в отдаленных странах. Буйное и многочисленное наше юношество скучает мирною жизнью и не любит такой войны, какую ведет король с шведами. Это война раков с лягушками! Нам надобно обширное поприще, деятельность, предприятия отчаянные!

– Скоро откроется вам к этому случай, – возразил Лжедимитрий. – Между тем я сам скучаю в этой дичи. Сего дня пойду проститься с атаманом, а завтра отправимся вместе в Львов, ежели хочешь.

– По рукам! – воскликнул Меховецкий. – Правда, что здесь можно научиться презирать жизнь и опасности, но кто не находит удовольствия в пьянстве и разврате, для того нет здесь никакой награды. Слава запорожца не простирается за пределы Сечи!

– Я видел твое мужество, знаю твое благоразумие и вскоре открою тебе блестящий путь к славе, которая озарит твое имя в поздние времена. Будь терпелив и верь мне, – сказал Лжедимитрий.

– Ты мне откроешь путь к славе? – возразил с удивлением Меховецкий. – Каким образом?

– Увидишь, будь только терпелив. Но пора идти к атаману.

– Пойдем вместе, – примолвил Меховецкий.

– Нет, я должен говорить с ним наедине, по весьма важному делу, – сказав сие, Лжедимитрий отправился в атаманский курень.

– Будь здоров, мой храбрый Дмитрий! – воскликнул атаман, лишь только Лжедимитрий переступил чрез порог. – Что, научился ли ты попивать от скуки водочку? На, выкушай за мое здоровье!

– Здоровья тебе желаю, а пить не стану, – отвечал Лжедимитрий. – Я рад, что застал тебя одного, и хочу переговорить с тобою.

– Садись и говори, я буду слушать.

– Не знаю, дошли ли до тебя вести из Москвы, что царевич Димитрий Иванович жив и намерен отнять свою вотчину, Московское государство, у похитителя, Бориса Годунова, – сказал Лжедимитрий.

– Что он жив, об этом писал ко мне чрез тебя приятель мой, поп Михаила. А чтоб он хотел отнимать царство у Бориса, то хотя и думаю, что так быть должно, но про это не слыхал, – отвечал атаман.

– Царевич скрывается в Польше, – продолжал Лжедимитрий, – и вскоре намерен объявить свои права. Я видел его и говорил с ним. У него есть и ум и храбрость, но ты сам знаешь, что объявить право на престол нельзя без войска. Он ищет союзников… Захочешь ли ты помогать ему?

– А есть ли у него деньги? – спросил атаман.

– Какие могут быть деньги у изгнанника, принужденного скитаться в чужой земле? – возразил Лжедимитрий. – Однако ж он надеется, что на первый случай будет иметь сколько-нибудь денег, а когда вступит в Россию, тогда вся царская казна будет принадлежать друзьям его и первым помощникам.

– И то добре! – сказал атаман. – Но где же он теперь, этот царевич?

– Я не знаю, но пойду его отыскивать, чтоб убедить начать скорее дело. Мне известно, что в России нетерпеливо ожидают его пришествия; я уверен, что в Польше, наполненной беспокойным, воинственным юношеством, он найдет помощь, и если храброе войско запорожское пристанет к нему, то нельзя сомневаться в успехе. На Дону у него также найдутся приятели.

– Я не прочь! – отвечал атаман. – Только ты знаешь, что наших казаков не выманишь из куреней без надежды верной добычи. Надобно что-нибудь на первый случай.

– Будет и это! Ты услышишь обо мне, а теперь прощай! Благодарю тебя за добрый прием и надеюсь, что буду иметь случай отплатить тебе добром: я беру с собою Меховецкого и пойду отыскивать Димитрия-царевича.

– С Богом! – воскликнул атаман. – Ступай отыскивать царевича и скажи ему, что где опасность и добыча, там и Герасим Евангелик с войском его королевской милости запорожским. Вот тебе рука моя!

– Могу ли я взять пару коней? – спросил Лжедимитрий.

– Хоть десять! – отвечал атаман. – Ты заслужил часть добычи, которая еще не разделена, и на этот счет можешь взять, что тебе нужно.