— Так я и думал! — с неожиданным облегчением откликнулся на этот рапорт Б. Ш. — Ну и хулиган же ты, Витя!.. Если б мне кто раньше сказал, ни за что б не поверил. Удивил старика. Но к чему эта дичь, объясни ты на милость. Где тут смысл? Ради чего блефуешь?!

— Объяснить? — переспросил Витя. — Хорошо, пожалуйста, объясню. Я в действительности приготовился наработать партию препарата, но кой-чего малость недоучел, просчитался. И я подумал: даже к лучшему эти трудности с препаратом. Полоса такая, что ли, настала. Народ настолько стосковался по правда, подтолкни, и все сдвинется. Сама пойдет!.. В этакой обстановке контроль попросту невозможен, до того всем надоело держать кукиш в кармане. Жизнь научная, она ведь тоже полосато течет, или, может, циклично. То так, то эдак. То одна мода, а то другая. В патовом положении окажемся со своим испытанием, в зыбь мертвую попадем, в тупик, как в той притче о критянах, ей-Богу. Разумеется, помните эту притчу?

— Помню, помню… а ты напомни.

— Классический же пример софизма, Константин Эдуардыч. Один критянин говорит, что все критяне лгут. Но он — критянин и, следовательно, лжет тоже. А если так, стало быть, на самом деле все критяне говорят правду. И этот, значит, тоже говорит правду, то есть, правда, что все критяне лгут… и тэ дэ и тэ пэ.

— Ну а в чем тут изъян, в рассуждении этом, хоть докумекал? — залюбопытствовал Б. Ш.

— Обижаете…

— Ну а все же?

— В невероятности обобщения… В человечьей натуре.

— Так… И ты решил схулиганить. Хороша диалектика, мил человек: на обмане строить здание правды!

— Ну, во-первых, не помните, — возразил Витя, — когда именно я докладывал на совете? Первого, между прочим, апреля! А во-вторых: тьмы низких истин нам дороже…

— Стихи! — восхитился Б. Ш. — Притча! Уж не азбучной ли грамоте ты, случаем, обучился?!

— Комп покамест справляется с этим…

— Хорошо, — подобрался Б. Ш. — Ну, допустим, поставим опять твое сообщение на совете. С чем ты выйдешь?

— С тем, что есть… естественно, с чем же? И надеюсь, мы с препаратом сладим. Но испытывать следует в другом месте… Там, где свыклись… на Крите!

Время Витино вышло: Б. Ш. поднялся. В размышлении протянул Вите руку. В глаза заглянул.

— Еще последний вопросец, мой мальчик… деликатный, — он замялся. — А как ко всему к этому твоя половина?

— Ленка?!

Витя Путинцев только рассмеялся в ответ:

— Мы с ней к этому, как ни странно, оказались готовы.

Как ни велик город и ни разнообразны городские круги, неожиданные пересечения вполне вероятны и, скорее всего, при любых обстоятельствах, как тогда с Теракяном, неизменно некстати. Если верить Лене, Теракян совершенно опешил, когда Витя его не узнал. А что было бы с вами на его месте? Вы бросаетесь к человеку, с которым бок о бок работаете не один год, видитесь изо дня в день и, понятно, давно на ты, а он упирается в вас стеклянным взглядом и заявляет, что, к сожалению, вы обознались. В собственном, мягко говоря, здравомыслии усомнишься. Теракян, правда, по словам Лены, поначалу было принял это за розыгрыш, даже похлопал художника по плечу, и трудно сказать, чем бы кончилось дело, если бы тот не смягчил ситуацию, произнеся спасительную фразу о близнеце-брате, заготовку для подобных случайностей. Знаете ли, нас вечно с ним путают, и все такое. В юности друг за друга на свидания ходили и оплеухи схлопатывали. А вдобавок тут же попросил попозировать. Прямо там, в компании, не сходя с места, Так сказать, без отрыва. Сам Витя, правда, не помнил, как это получилось, но по Ленкиному рассказу хорошо себе мог представить. Извините, сказал вроде бы ни с того ни с сего, вас не затруднит в такой позе посидеть минут десять? А сам уже карандаш схватил, лист бумаги… Разговаривать, пожалуйста, можно, хотя лучше не нужно. Дышать? Да, это сколько угодно… Плохой он был бы мазилка, если б прошел мимо такой модели. Единым махом ухватил суть и перенес на бумагу этот огонь на мерзлоте, мгновенно, целостно и беспощадно. Огнедышащий вулкан с ледяным нутром. Не зря Теракяновы предки столетиями поклонялись священной снежной горе. Любопытствующие, которых всегда набиралось сверх меры, только ахнули, по утверждению Ленки. Портрет этот понравился и самому Вите, когда Ленка уговорила его пойти посмотреть.

Но прежде, а точнее наутро после непредвиденной встречи, Теракян прибежал в лабораторию сам поделиться вчерашним. До чего похож, восклицал, прямо одно лицо. А портрет! А талант!! Ты, Витюша, кремень, никогда ни полслова о таком замечательном брате. Познакомь! Пригласи!! А едва извержение стихло, ударился в меланхолию: странно все-таки, генетические близнецы, а ты… а он! Бесполезно было прерывать Теракяна, так что Витя его дослушал, извинился, сославшись на поставленный опыт, и по-свойски вежливо выставил за дверь. О брате, мол, как-нибудь другой раз.

И все-таки этот визит, этот набег Теракяна кое-что значил для всякого, кто разбирался в институтской жизни. Его появление как примета, поразительное чутье на успех, за то и любят его в институте… за то и не любят. «Что-то Тера давно не видно — дурной знак…»

А с этим художником Путинцевым с ума посходили, весь институт гудел, чуть не врывались в лабораторию. Мол, правда, твой родственник?! Ну, предположим, родственник, да вам до этого что? С каких это пор вы живописью заболели, синие вы чулки?! Как с каких, как что! Это же гениально! Надо обязательно заманить его к нам, на клуб интересных встреч! Да что его заманивать, не инопланетянин, не экстрасенс, не монстр, почему вы думаете, что встреча с ним интересна? Равно, впрочем, как встреча с вами… Все, что мог и хотел, он своими работами высказал! Куда там! Особенно после случая с Теракяном не хотят ничего слышать.

Витя, в сущности, никогда не увлекался изобразительным искусством, на вернисажи его надо было вытаскивать, что требовало немалых усилий от Ленки. Наготове имелась дежурная отговорка, облеченная, впрочем, в наукообразную форму, — о том, что данная старинная ветвь культуры усохла от времени, себя изжила. От этого, как от спички, неизменно вспыхивала дискуссия. Витины доводы: реальность куда полнее передается объемной цветной съемкой с помощью разнообразной оптической аппаратуры… Ленка женским чутьем улавливала, по-видимому, нечто недоступное Вите. Ну а в данном конкретном случае, помимо всего прочего, условия эксперимента не требовали обязательного знакомства с работами художника П. Но такой повсюду вокруг поднялся гудеж, что Витю разобрало-таки любопытство.