Выйдя, он поглядел на свою крышу, с которой был стерт след огромной улитки. Потом уставился на дверь Вилла, веля ей отвориться. Дверь подчинилась. Показался Вилл, провожаемый голосом отца:

— Мне пойти с тобой?

Вилл решительно мотнул головой.

Под душем небес мальчики сосредоточенно шагали, направляясь в полицейский участок, где собирались все рассказать, и к дому мисс Фоули, где намеревались еще раз извиниться; пока же они просто шли, руки в карманах, размышляя о вчерашних устрашающих загадках. Наконец Джим нарушил молчание:

— Ночью, когда мы окатили крышу и я окончательно лег спать, мне приснилась похоронная процессия. Она двигалась по Главной улице — как будто официальный визит.

— Или… парадное шествие?

— Точно! Тысяча человек, все в черных плащах, черных шляпах, черных штиблетах, и везли они гроб длиной пятнадцать метров!

— Подозрительно!

— Вот именно! «Кого это могут хоронить такого длинного?!» — подумал я. И побежал туда во сне и заглянул в гроб. Только не смейся.

— Мне ничуть не смешно, Джим.

— В этом длинном гробу лежала длинная сморщенная штуковина, похожая на высохшую под солнцем огромную виноградину или чернослив. Словно большая сухая шкура или высушенная голова великана.

— Воздушный шар!

— Эй. — Джим остановился. — Видать, тебе приснился тот же сон! Но… разве воздушные шары умирают?

Вилл промолчал.

— И развеим устраивают похороны?

— Джим, я…

— Этот чертов шар лежал, точно гиппопотам, из которого выпустили весь воздух…

— Джим, этой ночью…

— Развевались черные флаги, барабанщики били палочками из черного дерева в барабаны, обернутые черным бархатом, — представляешь! А тут еще утром, как встал, пришлось рассказывать маме — не все, но хватило, чтобы она заплакала и закричала, потом еще поплакала, сам знаешь, женщины любят сырость разводить… И она обозвала меня уголовником, но ведь мы ничего дурного не сделали, верно, Вилл?

— Кто-то хотел прокатиться на карусели.

Джим зашагал дальше под дождем.

— Кажется, больше не захочу.

— Кажется? После всего, что было? Господи, да ты послушай! Ведьма, Джим, воздушный шар! Ночью, я совершенно один…

Но он не успел ничего рассказать.

Не успел рассказать, как он вспорол оболочку шара, так что тот унесся прочь и опустился вместе со слепой женщиной на пустырь, чтобы окончательно там испустить дух.

Не успел, потому что, идя под холодным дождем, они вдруг услышали горестный звук.

В эту минуту они проходили мимо незастроенного участка, в глубине которого высился огромный дуб. Звук доносился из-под влажной сени этого дуба.

— Джим, — сказал Вилл, — кто-то… плачет.

— Нет, — сказал Джим, продолжая шагать.

— Там какая-то маленькая девочка.

— Нет. — Джим не желал смотреть. — С какой стати маленькой девочке сидеть под деревом в такой дождь? Пошли.

— Джим! Ты ее слышишь!

— Нет! Не слышу, не слышу!

Но плач звучал все сильнее над жухлой травой, он летел горестной птицей сквозь дождь, и Джиму пришлось обернуться, потому что Вилл уже шагал по булыжникам к дереву.

— Джим… этот голос… я его узнаю!

— Вилл, не ходи туда!

И Джим не тронулся с места, но Вилл продолжал идти, спотыкаясь, пока не очутился в тени роняющего капли дуба, в осенних листьях которого запутывалось падающее небо, чтобы в конце концов просочиться блестящими струйками по веткам и по стволу, и здесь, пряча лицо в ладонях, сидела, съежившись, маленькая девочка, рыдая так, словно город исчез, а его жители вместе с нею затерялись в страшном лесу.

Тут и Джим наконец приблизился, остановился на краю тени и сказал:

— Кто это?

— Не знаю. — Но глаза Вилла начали наполняться слезами, как если бы в глубине души он уже догадался.

— Постой, это не Дженни Холдридж?..

— Нет.

— Джейн Фрэнклин?

— Нет. — Как будто в рот ему прыснули новокаином, язык еле шевелился между онемевшими губами. — …Нет…

Девочка продолжала плакать, чувствуя, что они рядом, но еще не поднимая взгляд.

—…я… я… помогите мне… никто не хочет помочь… мне так плохо…