Шрифт:
Две недели Павел отсыпался, отъедался, гулял по Москве, ходил в театры и кино. Но потом не вытерпел — пошел к Гамову, не дождавшись конца отпуска. Он не мог поступить иначе — шла война, гремел сочащийся кровью тысячекилометровый фронт, а он, русский офицер, околачивался в тылу, пока другие прикрывали собой страну.
«Артиллерийский бог» удивился, но принял Павла по-деловому, и тут же предложил ему должность командира батареи в первом танковом корпусе генерала Катукова. [1]
1
Катуков Михаил Ефимович родился 5 (17) сентября 1900 года в селе Большое Уварово Московской области. Русский. Участник Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде в 1917. В армии с 1919. Участник гражданской войны на Южном фронте. В 1922 окончил Могилевские пехотные курсы, в 1927 — курсы «Выстрел», в 1935 — КУКС при Военной академии механизации и моторизации РККА. Служил в танковых войсках. С 1940 — командир 20-й танковой дивизии.
Участник Великой Отечественной войны с июня 1941 в должности командира 20-й танковой дивизии. С сентября 1941 — командир 4-й (1-й гвардейской) танковой бригады, прославившейся при обороне Москвы на Волоколамском шоссе. В 1942 — командир 1-го танкового корпуса, отличившегося под Воронежем, с сентября 1942 — командир 3-го механизированного корпуса. С января 1943 командовал 1-й танковой армией (с апреля 1944 — 1-й гвардейской), которая участвовала в Курской битве, освобождении Украины, Львовско-Сандомирской операции. В дальнейшем части армии отличились в Висло-Одерской, Восточно-Померанской и Берлинской операциях.
За успешное руководство воинскими соединениями и проявленные при этом личное мужество и героизм генерал-полковнику танковых войск Катукову 23 сентября 1944 года присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». 6 апреля 1945 года он был награжден второй медалью «Золотая Звезда».
После войны командовал армией, бронетанковыми и механизированными войсками Группы советских войск в Германии. С 1955 — генерал-инспектор Главной инспекции МО СССР.
Умер 8 июня 1976 года. Похоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище.
— Корпус формируется здесь, в Москве, — пояснил полковник. — В его состав входит мотострелковая бригада, где ты и будешь служить. Времена меняются, Дементьев, — скоро будут у нас и танковые корпуса, и даже танковые армии. И тогда мы, — Гамов сжал огромный кулак, — покажем фрицам, где раки зимуют. Езжай, лейтенант, — служи Родине.
И вечером того же дня лейтенант Дементьев прибыл в военный городок Спасских казарм, в расположение своей новой части.
Начиналась новая глава.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. КОМБАТ
Комбат-батяня, батяня-комбат,
Ты сердце не прятал за спины ребят…
«Комбат»Война катилась по стране.
Зверь, пришедший с заката, рвал железными когтями тело России. Он полз, попирая бронированным брюхом стонущую твердь и оставляя за собой только мертвый пепел. И выходили навстречу Зверю молодые русичи, гася кровью своей пламя, выхлестнутое из его смрадной утробы. И падали двадцатилетние витязи земли русской, и умирали, стискивая родную землю холодеющими ладонями, так и не обнявшими свою первую женщину. И выла-бушевала над городами и селами России белая метель похоронок, заметая сединой волосы жен, терявших мужей; и вырастали дети, не помнившие, — а то и вовсе не видевшие, — своих отцов.
И капли русской крови впитывались в землю и, просачиваясь в глубь ее, размягчали каменные кости земли и омывали голубое лезвие Меча, спавшего тысячелетним сном под тяжким саваном гранита. И мертвый ведун-Хранитель, сжимая костями ладони рукоять Меча, безмолвно вопрошал Вечность: «Не пришел ли час Последней Битвы? Ответь, заклинаю!».
Но молчала Вечность…
…Летом тысяча девятьсот сорок второго года дивизии Третьего Рейха, оправившись от зимних неудач и собрав силы, ринулись в южные степи, к Волге и Дону.
Зверь зализал раны и поднялся — война снова покатилась на восток.
Колонна «студебеккеров» шла по степному проселку. Трехосные «короли дорог», как называли солдаты эти мощные грузовики, трудолюбиво одолевали ухабы, волоча за собой семидесятишестимиллиметровые орудия «ЗИС-3», покачивавшие в такт неровностям дороги своими длинными змееголовыми стволами. Четыреста шестьдесят первый отдельный артиллерийский дивизион первой мотострелковой бригады 1-го танкового корпуса генерала Катукова выдвигался на боевые позиции.
Лейтенант Дементьев стоял на подножке, держась за приоткрытую дверь кабины, и с тревогой поглядывал в небо, раскаленное июньским солнцем. Над степью мутным пологом висело знойное колышущееся марево, растворившее горизонт, и из-под этого занавеса в любой момент могли выскочить самолеты-крестоносцы — немецкая авиация господствовала в воздухе. И еще — Павел испытывал очень странное чувство: ему казалось, что эту степь с ее пологими холмами и увалами он уже видел, видел, и не только видел. Он — или не совсем он? — сражался в этих степях, несся на лихом коне, и свист пыльного ветра в ушах скрадывал злой посвист вражьих стрел. И была сеча, и падали наземь кони и люди, и капала горячая кровь с узкого голубого лезвия…
«Перегрелся, — Павел вытер потный лоб тыльной стороной ладони. — Никогда я не был в этих местах — никогда! Родная деревенька Захаровка да Ленинград — вот и вся моя география. На таком солнцепеке свихнуться немудрено…».
Самолеты не появились — на этот раз обошлось, — и к вечеру дивизион занял оборону у деревни Жерновка, где уже окопались мотострелки. Второй батарее Дементьева достался центр, слева расположилась первая батарея лейтенанта Вилли Хацкевича, справа — третья батарея старшего лейтенанта Василия Власенко. Жара спала, равнина просматривалась далеко — все было тихо. «Ночь пройдет спокойно, — подумал Павел, — все начнется утром». И не ошибся.
Утром он еще раз проверил свою батарею, привычно — уже привычно, фронтовой опыт вошел в плоть и кровь молодого офицера, прикинул ориентиры — командиры орудий записывали данные мелом на щитах своих пушек, и доложил комдиву о готовности второй батареи к бою. Потом он вдруг заметил на стволе орудия божью коровку — оранжевый с черными пятнышками жучок неспешно полз по нагретому солнцем металлу, и глубоко плевать ему было на все дела мира людей, несмотря на то, что этот полыхающий мир мог мимоходом сжечь крошечную божью коровку, не обратив на нее ровным счетом никакого внимания.