Шрифт:
Неожиданно по залу пронесся громкий басистый вопль, затем впечатляющий поток нецензурной брани, предназначавшийся, по всей видимости, Вильяру Бронзо. Самыми безобидными из этого набора были: «безнадежный импотент», «замухрышка сопливая», «розовая размазня», «бабский прихвостень».
Появление нового действующего лица было воспринято публикой с не меньшим восторгом, нежели выступление предыдущего. Сидящие за столиками посетители захлопали в ладоши и дружно закричали:
— Молодец, Арчибальд! Даешь, Веселуха, за жизнь!
— Во-во, — перекрикивая толпу, с места провозгласил низким оперным басом Арчибальд Веселуха, — поэзия… эта… должна служить… того… народу и стихи должны быть настоящими — за жизнь, а не растекаться розовыми соплями по физиономиям всяких… того… доморощенных рифмоплетов.
Извечный оппонент худосочного Бронзо оказался также человеком, на вид едва за сорок., роста хоть и невысокого, но телосложения весьма крепкого. К тому же, на Арчибальде Веселухе были не какие-нибудь банальные фрак и лакированные туфли, а сугубо народные шаровары косоворотка и лапти с онучами. Вдобавок его физиономию украшала окладистая бородища, коей мог бы позавидовать всякий, даже самый привередливый гном.
— Я тут… эта… парочку строк накалякал, — воспользовавшись тем, что гул толпы немного поутих, продолжал уже спокойнее поэт. — Хотел, было… того… на поэму замахнуться, но покаместь жизненного материалу не хватает. Ну, ничего, мы… эта… того… когда-нибудь… короче, выношу… так сказать… на суд праведный — ваш суд. — С этими словами Арчибальд Веселуха извлек из кармана своих шаровар сложенную вдвое тонкую ученическую тетрадь, смачно послюнявил пальцы и принялся листать, бормоча себе под нос негромко: — Не то, опять не то, это еще… того… сыровато. А, вот оно. Короче… это самое… «Притча о воробье, кобыле и коте», слушайте:
Зима лютует, ветер завывает в трубах,На крыше воробей — малютка птахЗамерз, стервец вот-вот даст дубаО жарком лете мнит в своих мечтах:«Мне б в лето на часок в копну пшеницыТам сытно и тепло, там благодать.Там под любым кустом для всякой птицыНайдется где поспать, что поклевать». А градус холода неумолимо понижалсяНасквозь промерз бедняга серый птах.Вдруг потерял сознанье и не удержалсяИ с крыши прямо на дорогу. Ох, и ах!Лежит, закрыв глаза, не шевелится,Не ропщет дерзко на судьбинушку свою.И снизошел Господь до малой птицыИ ниспослал спасенье воробью. Брела по той дороге лошадь-кляча,Тянула воз крестьянский не спехом,Хвостом взмахнула невзначай, и вот удачаНа воробьишку пал горячий ком.Не ком, а бездна божьей благодати:Тепло, как в бане, вкусных зерен клад.Согрелся воробей и расчирикался некстатиВот тут его соседский кот заметил — гад Конец для птиц и грызунов вполне обычный:Кот не побрезгал подойти к горе смердящей,И птах несчастный стал ему добычей,А мог бы наслаждаться жизнью дальшеА вот мораль — смысл потаенный, притчи суть:Попал в тепло и сыть, не стоит суетиться,Не всяк тот враг, что норовит в нужник тебя столкнуть,Не всяк тот друг, что от дерьма тебя отмыть стремится.Закончив читать, Веселуха низко поклонился слушателям и показушно опустил голову на грудь, мол, готов покорно принять любой, даже самый нелицеприятный вердикт уважаемой публики.
Какое-то время в помещении стояла гробовая тишина. Народ осмысливал всю бездонную глубину и неохватную ширь данного поэтико-философского опуса. Впрочем, процесс переваривания длился не очень долго, зал разразился громкими овациями тех, кто оценил по достоинству и принял творение мастера и не менее громкими свистами и улюлюканьями тех, кому данные вирши показались излишне реалистичными.