— Ерундистику какую-то придумываешь, — обиженно сказал Димка, надевая правый ботинок.

Надел, поднялся — хруп! — и конек на сторону.

— Видал! — закричал я. — И шпарь теперь давай домой. Шпарь! А то придумаешь прямо тут в комнате в хоккей играть.

— Правильно! — обрадовался Димка. — Прямо тут! А чего? Держи!

«Тынь!» — щелкнула в дверь шайба. И я не заметил, как вошел в азарт. Я отбивал шайбы не хуже заправского вратаря. Но об аквариуме я помнил каждую секунду.

И на этот раз шайба в аквариум не попала. Не обязательно же, когда играешь в комнате в хоккей, шайба должна попадать именно в аквариум. Шайба отлетела от моей клюшки и дзынкнула в окно. Два стекла она проскочила насквозь с удивительной легкостью. На подоконник и пол сыпанули осколки.

— Привет, — убито проговорил я, разглядывая острые фигурные узоры, оставшиеся по краям рам. — Я же тебя предупреждал, Димыч.

В красивую, окруженную кривыми стеклянными саблями дыру с улицы белесым дымком вливался морозный воздух.

— И все ты, — сказал я. — Я за ум собирался взяться, а из-за тебя вон чего получилось. Как я теперь буду уроки делать?

— Подушкой давай заткнем, — предложил Димка.

Однако подушкой заткнуть не удалось. Для такой дырищи требовалась не подушка, а целый матрац.

В комнате быстро похолодало, и Димка утащил меня к себе.

Жил Димка через дом от нас, в просторной комнате с тремя окнами и белой кафельной печкой до потолка.

Димкина мама гладила пеленки. В комнате пахло паленым и еще чем-то кисловатым.

— Митя, — сказала мама, — у нас кончилась картошка. И потом, ты знаешь, что Маринка получила за диктовку двойку?

— Знаю, — буркнул Димка. — Тут у самого столько уроков, а она…

— Придется тебе вечером объясняться на семейном совете, — предупредила мама.

— И тебе, наверное, тоже придется, — вздохнул Димка. — Мы сейчас у Славы окно рассобачили.

— Что сделали? — переспросила мама.

— Ну… разбили, — сказал Димка. — Чего.

В семье Соловьевых каждый имел свои обязанности: кто ходил за картошкой, кто за хлебом, кто подметал комнату, кто вытирал пыль. Кроме того, каждый старший Соловьев отвечал за более младшего. За четырехмесячную Аленку спрашивали с шестилетней Зины, за Зину — с Маринки, которая училась в третьем классе, за Маринку — с Димки, за Димку — с мамы, за маму — с папы. У Соловьевых за одного папу никто не отвечал, потому что папа был самым старшим.

Я однажды попал на соловьевский семейный совет. На совете в тот раз обсуждался папа. Димкина мама поскользнулась на улице, упала и сильно ушибла локоть. А досталось на совете папе. И я так и не понял, за что ему досталось. Будто папа должен был прибегать с завода и водить маму по улице за ручку. И вообще соловьевский совет показался мне смешным и игрушечным. На нем еще тогда обсуждалось, что купить с получки: портфель Маринке, шапку Димке или ползунки Аленке. Будто нельзя было купить без обсуждения. А шутники Соловьевы спорили, спорили и решили ничего не покупать. Решили отложить деньги на стиральную машину. Зина, Маринка, Димка и папа проголосовали «за», мама — «против», а четырехмесячная Аленка соответственно воздержалась.

— Очень радостное ты принес известие, — сказала Димкина мама, услышав про окно. — На что же мы теперь будем вставлять стекла? У нас нету денег на стекла.

Димка, естественно, тем более не знал, где взять денег на стекла. Чтобы избежать дальнейших объяснений, он молча отправился за картошкой. Я, конечно, — вместе с ним.

Соловьевы вшестером жили на одну отцовскую зарплату, и мне тоже был не по душе весь этот разговор. Но в конце-то концов дыра в окне получилась только по вине Димки. Я тут был абсолютно ни при чем.

Едва прозвенел звонок и географичка Виктория Викторовна, свернув карту, покинула класс, Андрей Зарубин кинулся к двери и запер ее на ключ. Ключ Зарубин сунул в карман.

— Тишина! — крикнул он взорвавшемуся классу. — Тишина, я говорю! Все равно домой сейчас никто не уйдет. Дольше будете шуметь, дольше просидим. Мы обязаны разобраться с Карпухиным.

— Чего с ним разбираться? — пискнула Вера Ильина. — Сколько уже с ним разбирались! Только зря время переводим.

— Вешать? — угрюмо спросил у Зарубина Витька Соломинцев, вытаскивая из-за шкафа свернутый в трубку кусок обоев.

— Вешай, вешай! — закричал я. — Опять небось про позор мне? Вешай, чего там! Приклеивай на меня ярлыки! Отрубай мне руки! Делай из меня гречневую кашу!

— Не нужно, — махнул Зарубин Витьке Соломинцеву. — Без лозунгов обойдемся. — Он сквозь очки посмотрел на меня. — А ты выходи сюда, Карпухин. Расскажи классу, долго ли так будет продолжаться.

— Чего ты ко мне приклеился? — вскипел я. — Дорогу я тебе, что ли, перебежал? На хвост соли насыпал? Я и сам, как могу, стараюсь.