Окно кухни выходит на южную сторону. Солнце в это время с другой стороны, поэтому на кухне было сумрачно. Я собрался было включить свет, но, взглянув в окно, задержался, залюбовавшись небом. Необычно массивные кучевые облака, ярко освещенные вечерним солнцем, привлекли мое внимание своими грандиозными размерами и живописностью. Белоснежные громадины с серыми и бардовыми тенями в неровностях были неподвижны и величественны. Они образовали на юге высоченный сплошной вал, который, казалось, лежал прямо на земле.

Особое внимание привлекло облако, выдававшееся вперед из общего массива облаков. Словно позаботившись о том, чтобы быть оптимально видимым для меня, оно расположилось левее тополя, стоящего перед окном. В общем, это облако было справа от меня. Облако представляло собой не что иное, как… голову Льва Николаевича Толстого.

Фотографической четкости изображения не было, но это было именно его, Льва Николаевича лицо. Облако походило на гипсовую скульптуру, сотворенную художником, сохраняя при этом характерную для облака фактуру. Правда, из-за того, что солнце освещало облако чуть сверху и сбоку, глаза оказались в тени и были обозначены лишь едва уловимыми штрихами. В то же время, эти штрихи и поворот головы ясно обозначали направление взгляда. Он смотрел прямо на меня!

Больше всего меня удивило не то очень внимательное, не то гневное выражение лица. Я почувствовал дискомфорт, и отвел глаза в сторону, надеясь, что облако за это время несколько изменится и наваждение исчезнет.

Посмотрев по сторонам, на другие облака, которые ничем особым внимание не задерживали, я вернул взгляд к этому облаку. Изображение не только не исказилось, но даже стало отчетливее, как бы подтверждая: да, ты не ошибся — это знаменитый писатель Лев Николаевич Толстой и его взор обращен на тебя.

Мы неотрывно смотрели друг на друга. Я почему-то с надеждой подумал о том, что вообще-то сложно с улицы разглядеть что-либо в доме. Если смотреть с его позиции, то, во-первых, против света смотреть сложно, во-вторых, при взгляде сбоку на оконные стекла неизбежны блики, отражающие, в зависимости от ракурса то, что находится на улице. К тому же, когда на улице светло, а в доме темнее, то в нем с улицы вообще ничего толком не увидишь.

Но, судя по пристальному взгляду облачного фантома, его эти проблемы нисколько не волновали. Он продолжал пристально смотреть на меня. Теперь я пытался вспомнить — чем мог задеть память Толстого. В моей рукописи на тот момент никаких упоминаний о нем не было. У меня не было оснований предполагать, что упоминание о нем вообще может когда-либо появиться в моих книгах.

Поэтому я решил тогда, что это изображение — недоразумение, удивительное, но случайное оптическое явление, не более. Хотя столь четкое изображение в облаке конкретного человека озадачило. Времени я не засекал. Наверное, я смотрел минут пять-десять. Все это время облако не меняло своей формы.

Успокаивало то, что при детальном рассмотрении черты лица показались мне несколько утрированными: слишком кустистые брови, нос с округлыми ноздрями великоват, сомнительным показалось и то, что борода посередине разделялась на продольные половины. Явно неуместной и случайной показалась темная фигура непонятной формы расположенная ниже рта. Темная фигура имела сложную форму, отдаленно напоминающую не то треугольник неправильной формы, не то галочку. К тому же, она была расположена несимметрично. Все это вроде бы говорило в пользу того, что изображение нереалистично и случайно. Что меня вполне устраивало, поскольку неприятно ловить на себе такой сердитый взгляд. Поэтому я прекратил наблюдение, включил свет и продолжил кулинарные эксперименты.

Когда минут через пять я вновь взглянул на облако, оно уже плавно менялось. Вот от правой косматой брови отрывается клок и перемещается вниз, чуть вытягивается нос, одна половинка бороды отклоняется в сторону, словно от дуновения ветра, и плавно удлиняется. Правда, строгий взгляд по-прежнему устремлен на меня. Через некоторое время я еще раз посмотрел на облако. Изображение к тому времени совершенно исказилось, и облако постепенно принимало обычную бесформенность.

Тогда я не воспринял увиденное как знак. Лишь в душе остался неприятный осадок, смешанный с ощущением тайны. У Бога об этом не спрашивал — не видел необходимости.

Через два с лишним года в 2001 году, в газете «Мир новостей» от 29 декабря, которую привез Андрей, была небольшая статья о Льве Николаевиче, сопровожденная его фотографией. Взглянув на нее, я пришел в ужас. Его лицо было именно таким, каким предстало в облачном фантоме. Глубоко посаженные глаза, нависающие над ними кустистые брови, крупный нос с округлыми ноздрями, слегка разделяющаяся на продольные половинки борода — все было именно такой формы и в тех пропорциях, как и в том облачном изображении. Даже угол, под которым он смотрел с фотографии, был тот же. И глаза оказались в тени, как тогда. А удивившая меня темная фигура ниже рта образовывалась сочетанием тени под правым усом и тени, образовавшейся в углублении бороды на месте естественного разрежения волос в области нижней челюсти и подбородка. Эта темная фигура в бороде в мельчайших подробностях со всеми полутонами и просветами абсолютно совпадала с той, которая была в облачном фантоме.

На фотографии Лев Николаевич имел задумчивый вид. В то же время, строгость и даже хмурость проявлялись в его лице. Состояние, впрочем, естественное для человека, подвергшегося за свое свободомыслие в поиске истины беспощадной критике со стороны церковников. Если не ошибаюсь, в Петербурге, в Казанском Соборе я видел картину, где изображалось, как черти в аду жгут Толстого в адском пламени. Художник постарался изобразить на лице Льва Николаевича дерзость и упрямство. Живопись довольно низкого уровня, что впрочем, естественно. Возможно, картина была создана тогда, когда церковь предала его анафеме.