— Я и мои друзья готовы предоставить тебе возможность догнать его.

— Как?

— Мы продадим тебе коня. Без него ты никогда не догонишь нигири.

— Я не вижу поблизости никаких лошадей.

— Ты слишком торопишься, мальчик, — пожурила его Дагни, огорченно цокнув языком — Нет сделки, нет и лошади. Готов купить?

— Мне кажется, что вас не слишком заинтересуют деньги.

— Нет. Нас интересует твой меч.

— Что?! — вскричал Лённарт.

— Заметь, — спокойно продолжила женщина, — только меч. Нож можешь оставить при себе. Согласись, клинок за коня — не слишком высокая цена. Мы не требуем от тебя невозможного. Это не рука, не жизнь и даже не… душа.

— Не в моем случае, — глухо сказал Изгой. — Оружие мне понадобится.

— Это не так, — возразил Охотник. — Если беглец пересечет границу и уйдет в горы, твой тесак будет совершенно бесполезен.

Лённарт неприятно сжал губы. Без клинка в этих местах выжить тяжело. Но если он откажется, вернуть ребенка будет невозможно, тот навсегда останется с народом Мышиных гор. Среди застывших водопадов, ледяного безмолвия и свинцового неба.

— А что купил у вас нигири?

— Соображает, — одобрительно осклабился Орвар.

— Я не скажу, что он приобрел, прежде чем ушел. — Расмус взял из рук Изгоя остывшую кружку, залпом выпил, смял ее, словно металл был бумагой, и швырнул в костер, — Но покажу то, чем он заплатил нам.

Углежог сунул руку за пазуху и на раскрытой ладони протянул Лённарту шарик — совсем небольшой, бирюзовый, с серебристыми искорками.

— Интересная безделушка, — безразлично заметил Изгой, — Не думал, что вас интересуют стекляшки.

— Открой глаза, человече! — возмутился Орвар.

— Он не может видеть, брат, — урезонила его Дагни. — Нигири заплатил нам остатками своей волшебной силы.

Почему-то Лённарт сразу ей поверил. Расмус между тем убрал шарик и хитро подмигнул:

— Как видишь, он дал нам гораздо более серьезную плату, чем мы просим от тебя. Отсутствие волшебства у нигири, на мой взгляд, вполне оправдывает потерю меча.

— Если знать, что вы ему продали.

— Тебе придется рискнуть.

Изгой помолчал, чувствуя на себе взгляды всех окружающих.

— Хорошо, — наконец кивнул он.

— Превосходно! — обрадовался Расмус, протягивая руку.

Изгой неохотно отстегнул меч, отдал его бородачу, и тот небрежно бросил оружие себе под ноги.

— Выбирай, — Он, не глядя, махнул в сторону, и Лённарт, повернувшись, обомлел.

Из мрака неспешно выступили четыре тени. В одной из них Изгой узнал Свего — своего коня.

— Они… — Охотник сглотнул. — Не кажутся живыми.

— Не волнуйся, — улыбнулась Дагни. — Ты не заметишь ровным счетом никакой разницы между живым и мертвым.

— Тогда Свего.

— Ну вот и решили, — одобрительно кивнул Расмус. — С рассветом можешь отправляться. А теперь тебе надо поспать.

И Лённарт из Гренграса, не успев ничего возразить, провалился в забытье.

Изгой не понимал, спит он или бодрствует. Все казалось очень явственным, реальным и в то же время слишком кошмарным для того, чтобы быть настоящим. Звезды, одна за другой, скатывались с небесного свода и, оставляя за собой широкие золотистые полосы, с шипением падали куда-то за горизонт. Из-за деревьев поднималось зарево. Пламя костра ревело, словно вырвавшийся из бездны огненный дух.

В лесу заиграл рожок. К нему спустя несколько мгновений робко присоединилась волынка. Затем вплела свое «я» арфа Клеверного острова. Застучала колотушка по бубну… Музыка, веселая и стремительная, пронеслась над заснеженным погостом, бросилась прочь, но, запутавшись в голых ветвях старых осин, осталась.

Земля легко вздрогнула. Где-то лопнула могильная плита. За ней другая. Кто-то со злым шипением царапал мешавшую ему выбраться на волю преграду. Лённарт сидел ни жив ни мертв. Он слышал, как во мраке ходят, как стучат костями и радуются свободе, наблюдая за бесконечным падением звезд.

Теперь огонь лизал не дрова, а груду человеческих останков. Пламя горело мертвенным бледно-голубым светом, и все, что окружало Изгоя, внезапно изменилось.

Вокруг больше не было лесной чащи. Охотник находился на вершине огромного заснеженного пика с острым гребнем. Одинокая гора довлела над обезумевшим, бесчинствующим, стальным морем, глухо и грозно рокочущим где-то внизу. Деревья превратились в пораженные болезнью, исполинские, тянущиеся к небу высохшие руки, а звезды — в человеческие души. Они — жертвы Отига, и прошлого, и нынешнего, и будущего, — с криками падали в бездну, чтобы больше никогда не подняться и остаться забытыми до скончания веков.