Анна казалась спокойной и умиротворенной. И эта умиротворенность присутствовала во всем, что она делала. Она как будто смирилась с условиями своей жизни и даже с кардиналом. Прошли месяцы с тех пор, как Людовик получил ее письмо, в котором она смиренно просила прощения за неповиновение его приказам и неразрешенную переписку. Но он все-таки цеплялся за надежду, что, несмотря ни на что, Анна в действительности не изменилась. Но ничего похожего не замечал. Королева полностью прекратила участвовать в политических интригах, которые так занимали ее в течение двадцати лет. Она принимала его с той же ледяной вежливостью, но с каким-то безразличием вместо прежнего негодования. Казалось, что он, король, перестал для нее что-либо значить, тем более – его неуклюжее преследование ее фрейлины. Анна любезно улыбалась девушке, обращаясь с ней дружелюбно и великодушно и, как следствие, заслужила ее благодарность и уважение. Король откинулся в кресле, размышляя о своей жене и об изменениях, которые произошли в ней в течение последних месяцев. И какова бы ни была их причина, эти изменения ему не нравились, Людовик шестым чувством ощущал довольство и радость в других людях, именно в силу того, что сам был несчастлив. И он не испытывал ни тени сомнения в том, что сейчас Анна удовлетворена жизнью так, как никогда раньше. Король повернулся к прекрасной блондинке, сидевшей возле него, и коснулся ее рукава.

– Вы невнимательны, мадемуазель. Ваши мысли сегодня блуждают далеко-далеко.

– Прошу прощения, сир, я слушала музыку.

Людовик нахмурился. По тому, как она ответила, он чувствовал, что сегодня разговор не получится. Приятный тет-а-тет не состоится, и, вернувшись к себе, ему не удастся помечтать о том, насколько все было бы иначе, если бы вместо надменной жестокосердной испанки он женился бы на Мари де Хотфор. Женщины жестоки, и с ними трудно иметь дело; им ни в чем нельзя доверять. Он искоса взглянул на девушку, уже как бы сердясь на нее за то, что она не оправдала его надежды. Женщины отвратительны, и нет ни одной женщины в мире, которую он мог бы полюбить или которая любила бы его.

– Вы не пожелали поохотиться со мной сегодня утром, – сказал он. – Я был разочарован.

– Ее Величество нуждалась в моих услугах, сир.

– Когда я хочу вас видеть, королева обязана вас отпускать, – возразил король. – Она не имеет права портить мне удовольствие, я ей скажу об этом!

Мадемуазель де Хотфор покраснела и ответила так резко, что король поморщился.

– Я прошу вас не делать этого, сир. Я служу королеве и ни за что на свете не стану пренебрегать своими обязанностями. Я не могу смириться с мыслью, что она испытывает из-за меня унижение или боль.

– Вы говорите глупости, – сказал Людовик. Его гнев разгорался: день был испорчен, а воплощенная мечта обернулась сварливой девицей, которая ничего не хотела понять.

– Вы хотите быть лояльной к особе, не знающей смысла этого слова или благодарности! Где все остальные, кто поддержал королеву против меня? В изгнании, мертвы или сидят в тюрьме, все до одного. Вам пора бы знать, мадемуазель, кому можно доверять. И верьте мне – только не королеве.

– Прошу прощения, Ваше Величество, – холодно возразила де Хотфор, – но я вынуждена не согласиться с вами.

– Тогда мне придется вас покинуть, – бросил Людовик. Он встал, и в тот же момент клавикорды смолкли, а все, кто был в главном салоне, поднялись с мест. Анна подошла к королю, когда он выходил из комнаты.

– Вы так быстро уходите?

Король посмотрел в ее голубые глаза, и отвращение, которое он в них прочитал, заставило его съежиться. Одним брошенным на него взглядом Анна всегда заставляла Людовика чувствовать себя как бы червем в пыли.

– Здесь душно, – сердито сказал король. – Мне нужно на свежий воздух. – Обращаясь к королеве, он сразу начинал заикаться и поэтому старался говорить в ее присутствии как можно меньше. – До свидания, Мадам.

Анна присела в реверансе, Людовик сделал вид, что целует ей руку, и через мгновение двери за ним захлопнулись. Выждав несколько секунд, Анна повернулась и подошла к мадемуазель де Хотфор, которая с раскрасневшимися щеками стояла поодаль.

– Неужели снова поссорились?

– Да, Мадам. Боюсь, что король на меня очень сердится.

– Что случилось? Бедная моя де Хотфор, вам надо быть терпимее с королем. Вы же знаете, как он вас обожает.

– А я обожаю вас, Мадам! – с чувством ответила девушка. – И никому не позволю говорить о вас плохо. Даже королю! – Де Хотфор была не только девицей с сильным характером и твердыми принципами, но и умной, тонко чувствующей личностью. Она быстро постигла мелочную, мстительную душу Людовика и больше не боялась общения с ним. Ей приходилось терпеть знаки его внимания не только из-за того, что открытый протест был невозможен, но еще потому, что девушке нравилось дразнить короля.

– Не надо обращать внимание на его слова, – мягко сказала Анна, – если вы им не верите. Пусть говорит обо мне все, что хочет. Но он – король, дитя мое. Слишком сердить его – дело опасное и может закончиться для вас неприятностями. Хотя бы ради меня будьте добрей к нему и, по возможности, сохраните мир.

Мадемуазель де Хотфор неожиданно упала перед Анной на колени и поцеловала ее руку.

– Мадам, вы просто ангел доброты! Бог да благословит вас!

– Он благословил меня, – ответила королева. – И не однажды.

Тут она заметила, что мадам де Сенлис не отрывает от нее глаз. Фрейлина, видимо, настолько была сбита с толку разыгравшейся сценой, что все еще стояла с открытым ртом. Сегодня она опять принесла Анне кольцо с рубином. Она не обмолвилась ни единым словом о ночных визитах, которые повторялись почти каждую ночь, и каждый раз им предшествовала та же странная церемония, что и перед первым посещением. Ей доставляли кольцо, она вручала кольцо Анне, та надевала его на палец, а утром кольцо исчезало. Дверь, ведущая в тайный ход, теперь все время была открыта. После первого визита кардинал вызвал де Сенлис и был так суров, что фрейлина ушла от него, дрожа от ужаса; одно слово о секретном переходе, легкий шепоток о том, что Их Величества помирились… Ришелье показал ей ордер на заключение в Бастилию с уже вписанной фамилией «Де Сенлис», и бедная женщина чуть не упала в обморок. Она ушла, заливаясь слезами и обещая, что будет молчать, как убитая.