ЛПБ кладет Марту на пол и замирает.

– Что случилось? – пугаюсь я.

– Перегрузка, – отвечает Лапуленька, психиатр бытовой, становясь равнодушным вообще ко всему. – Не надо было меня понукать. Теперь тебе самому придется отвозить девушку в сумасшедший дом. Без блата. У тебя был бы блат, если бы ты правильно меня использовал и дождался, пока я перейду в обычный режим самостоятельно. Ты не дождался. Так что пеняй на себя. – И ЛПБ умолкает навеки.

Некоторое время я пеняю на себя, потом взваливаю на плечи безутешного Редингота тихонько беснующуюся Марту – и безутешный Редингот незаметно выходит из конференц-зала.

Ну что ж, читатель, – в сумасшедший дом? В крайнем случае, потом придется вернуться к началу главы – и написать все по-другому, если положение окажется совсем безнадежным. Мда-а-а, ну и проблемы…

Чудны дела мои, Господи!

Между тем, в сумасшедших домах и в самом деле никого не лечат. И, может быть, правильно делают: сумасшедшие, они такой уж народ – их лечи не лечи… Все равно беснуются, как сумасшедшие, или же тихо сидят, но опять-таки – как сумасшедшие. И сразу понятно, что они не в своем уме, а в чьем-то чужом – кто в чьем. Так там и спрашивают: – Этот вот в чьем уме?

И про Марту у Редингота спросили:

– Она у Вас в чьем уме?

– Она у меня в уме Крошечки-Хаврошечки, – с какою-то даже гордостью ответил Редингот, полагая Крошечку-Хаврошечку не самым, между прочим, глупым человеком.

– У-у… – загудел сумасшедший дом: ум Крошечки-Хаврошечки его, вроде бы, не устроил.

– А Вы бы хотели, чтобы она в чьем уме была? – Рединготу стало просто интересно.

– Ну, в чьем… У нас тут, между прочим, чтоб Вы знали, платон на платоне и платоном погоняет!

Так ответил сумасшедший дом и очень подозрительно взглянул на Редингота острым органом зрения.

– Вот и хватит с вас платонов! – Редингот поднял Марту с пола и положил на стол, где она продолжила свои тихие беснования. – А Крошечка-Хаврошечка, кстати сказать, коровке в одно ушко влезала, в другое вылезала, – добавил он.

После этого замечания сумасшедший дом заинтересовался самим Рединготом.

– Нуте-с, – сказал сумасшедший дом, – а какое же сегодня число какого месяца какого года?

– Да шут его знает, – беспечно ответил Редингот и озабоченно взглянул на Марту. – Может быть, ее уже имеет смысл препроводить в палату?

– Кого препроводить в палату – это нам решать, – сказал сумасшедший дом и, в свою очередь, предложил: – А не назвать ли Вам лучше свое имя?

– Мое имя Редингот, – сказал Редингот, – а Ваше?

– Клара Семеновна, – сказал сумасшедший дом.

– Вы женщина? – Редингот обалдело уставился на мужчину.

– Это как посмотреть, – уклонился на полметра сумасшедший дом.

Редингот посмотрел и этак и эдак, после чего грустно заметил:

– Действительно. С одной стороны, Вы симпатичный мужчина, с другой – страшненькая женщина. А Редингот – это пальто такое.

– Понятно, – сказал сумасшедший дом. – Редкая форма.

– Редкий фасон, – поправил его Редингот.

Тогда сумасшедший дом набрал номер телефона и заговорил, прикрывая трубку рукой.

– Атипичная форма шизофрении. Отождествление себя с предметом верхней одежды. Препроводить к Вам? Слушаюсь.

После разговора сумасшедший дом нажал на кнопку, и в приемный покой вошли два санитара с марлевыми повязками на лицах.

– Почему у них марлевые повязки? – спросил Редингот. – Чтобы не заразились?

– Да нет, – возразил сумасшедший дом. – Они слюной очень брызжут. От злости.

– Зачем же таких злых санитаров-то было нанимать? – покачал головой Редингот. – Кадровик у Вас, похоже, никуда не годный.

– Для предмета верхней одежды Вы слишком умны. Амплуа смените! – заорал вдруг сумасшедший дом и распорядился, повернувшись к санитарам:

– Девушку в палату номер пятнадцать, а старца…

Договорить сумасшедший дом не успел, потому что безвременно скончался.

Санитары подождали распоряжений относительно старца, но, не дождавшись, занялись девушкой, а Редингот похоронил Клару Семеновну на больничном дворе. Невесть откуда взявшиеся солдаты немедленно стали в почетный караул у могилы. Редингот не любил торжественных церемоний и отправился посмотреть, как устроили Марту.

Он заглядывал в палаты и убеждался, что сумасшедшие в массе своей здесь тихие, то есть если и беснуются, то исключительно внутри себя. Между тем Редингот давно считал, что, когда сумасшедший беснуется внутри себя, это чрезвычайно удобно: разобрав такого сумасшедшего, можно изучить его устройство и понять механизм душевной болезни.